тебя было любовниц с тех пор, как ты женился?" Смысл вопроса доходит до
меня в несколько этапов... я открываю рот, чтобы ответить... закрываю
опять... с кристальной ясностью понимаю, что правдивый ответ закончит наш
роман сразу и навсегда.
Ужас потерять Риту схватывает меня ледяной ладонью. "Какое это имеет
значение?!" - с фальшивым возмущением восклицаю я. "Сколько у тебя было
любовниц?" - повторяет Рита ровным голосом.
Чтобы выиграть время, я пересекаю кухню и сажусь на табурет.
"Поверь мне... - слова отскакивают от нее, как горошины, но я продолжаю
говорить, - ...клянусь здоровьем Гошки: то, что я чувствую к тебе,
уникально и неповторимо, я не испытывал такого ни к любовницам, ни к жене,
ни к черту, ни к дьяволу!!" Рита упрямо молчит... раздражение пульсирует у
меня в висках тупыми ударами - я осознаю абсурдность происходящего, но
остановиться не могу. "Ну, хорошо, я тебе скажу, - (сосредоточенно шевелю
губами), - дай только подсчитать... а то ведь, не дай Бог, ошибусь!
Восемнадцать... подожди, кажется, одну пропустил... для ровного счета,
скажем, двадцать". На несколько секунд воцаряется тишина. "Это правда?...
ты не шутишь?" - "Правда, - злобно подтверждаю я, - не шучу. Всегда был
неравнодушен к женскому полу".
Рита поворачивается и идет, почти бежит обратно в спальню. Быстрая
россыпь легких шагов, хлопок двери.
"А чего бы ты хотела? - кричу я вслед. - Чтобы после нескольких часов,
проведенных с незнакомкой... пусть даже прекрасной, я бросил маленького
ребенка и жену, с которой прожил девять лет?..." Ответом мне - молчание.
"Тебе ведь ребенка оставлять не придется... если у тебя вообще есть
ребенок..." Сквозь оправдательно-обиженную чушь до меня вдруг доходит, что
у нас с Ритой все кончено... раздражение сменяется ужасом. "Подожди, дай
хоть сколько-нибудь времени! - я встаю и иду, ускоряя шаг, по коридору. -
Может, я сумею полюбить тебя нужным способом!" Господи, что я несу?!...
В тот момент, когда я достигаю двери спальни, та раскрывается. На
пороге - полностью одетая Рита. Глаза ее смотрят сквозь меня... она меня
не видит. Я вытягиваю руку, загораживая ей путь. Ее зрачки вспыхивают
мимолетным вниманием.
"Пропусти, пожалуйста, - голос ее хрипл, но тверд. - Если тебе меня
хоть чуточку жалко, ты меня сейчас пропустишь". Я понимаю, что это
последний шанс что-то ей сказать. "Я честно ответил на твой вопрос, -
чтобы скрыть судорожное дыхание, стараюсь выговаривать слова как можно
четче. - А теперь прошу выслушать меня". Ритины глаза смотрят мне в лицо;
она меня, кажется, видит. "Ладно, я согласен - я не люблю тебя в обычном
смысле этого слова. Я просто не могу влюбиться в человека, которого
встретил несколько часов назад... не могу и все!"
Я делаю паузу, чтобы перевести дух.
"Для меня любовь - это на пятьдесят процентов дружба, а дружба за
несколько часов развиться не может!" - банальность произносимого сводит
мои скулы, как лимон... однако остановиться невозможно: иначе она уйдет и
будет потеряна навсегда! Рита внимательно смотрит на меня, но понять, о
чем она думает, невозможно. "Ты неодолимо привлекаешь меня физически...
такого со мной не было никогда!... - у меня на лбу выступила испарина;
рука, которой я опираюсь на притолоку, дрожит. - И я уверен, что ты
чувствуешь ко мне то же самое!" В ритиных глазах вспыхивают черные искры:
она хочет что-то сказать, но передумывает... и вдруг решительно отводит
мою руку в сторону. Она стремительно идет к двери - я бегу за ней...
"Подожди!" - она даже не оборачивается. Мы вместе вылетаем на лестничную
клетку. Я хватаю ее за запястье, насильно поворачиваю к себе и кричу в
лицо: "Я уверен, что тебе со мной в постели было так же хорошо, как и мне
с тобой!..." Несколько мгновений Рита молчит (я смотрю ей в глаза, потом
случайно отвожу взгляд и замечаю проступающие сквозь сарафан заострения ее
сосков). Она резко вырывает руку и медленно, разве что не по слогам
произносит: "Даже если б ты был импотентом - мне было бы с тобой не хуже!"
"Ой, мамочки!!!..."
Мы поворачиваем головы и видим спускающуюся с верхнего этажа соседку (я
с ней, вообще-то, знаком: она иногда сюсюкает с Гошкой и пичкает его
отвратительными синтетическими леденцами). Рита стремглав бежит вниз по
лестнице - дробный стук каблуков гулко рассыпается по трехмерному
пространству подъезда. Я обнаруживаю себя стоящим посреди лестничной
площадки в чем мать родила и медленно пячусь, провожаемый ошарашенным
соседкиным взглядом, в свою квартиру.
2.
Я часто прихожу по вечерам на набережную. Смотрю на теряющийся в
темноте пустынный пляж, слушаю рев разбивающихся о песок волн. Серебристый
шар луны низко плывет над невидимой линией горизонта, под ударами ветра
пальмы размахивают кронами. Плавная дуга кафе и ресторанов, окаймляющая
бухту, светится в ночи гигантской многоцветной подковой. По белым плитам
набережной гуляют парочки и компании, дети с криками бегают вдоль песка...
а я, укрываясь темнотой и разметанными ветром волосами, украдкой
заглядываю в лица прохожих. Я добираюсь до конца набережной, но никого не
нахожу...
несколько минут стою в нерешительности... наконец, независимо стуча
каблуками туфель-лодочек (чтобы никто не подумал, что одиночество тяготит
меня), возвращаюсь к машине. Через десять минут я войду в пустой дом,
переоденусь в уютное домашнее платье и сяду читать или смотреть
телевизор...
а скорее всего, устроюсь в удобном кресле перед компьютером и привычным
движением руки пошевелю мышь.
И будто по мановению волшебной палочки, бездонно-черный квадрат перед
моим лицом оживет ярким светом. Навстречу мне распахнется волшебная дверь;
не спеша, как королева, я шагну в свой удел - мир прямоугольных окон и
выровненных лесенками строчек. В мир, где каждый символ прост и понятен,
как старый верный солдат; в мир, где неудачи и потери устраняются
магическими нажатиями клавиш - без боли и слез. Непредсказуемый хаос
безжалостной реальности отступает на второй план... за окном шелестят
листья деревьев, издалека доносится чуть слышная музыка.
Мой отец погиб, когда мне было восемь лет. Погиб у меня на глазах,
вступившись за какую-то женщину. Я точно не помню, как это произошло...
помню лишь, что в тот день он зашел за мной без предупреждения - мы
даже чуть не разминулись (я была самостоятельная, ездила из школы обычно
сама). А потом эти идиоты на автобусной остановке - их было, по-моему,
пятеро: отец сделал им замечание, а затем... затем от него уже ничего не
зависело.
Первого он свалил, как быка на бойне - но оставались еще четыре, и у
одного из них был нож. Когда приехала милиция, то парень, которого отец
ударил первым, все еще валялся без сознания (остальные убежали)...
Потом был суд - мать ходила на все заседания. По вечерам она кормила
меня ужином, мыла посуду и проводила остаток дня перед телевизором: глаза
сухие и, почему-то, прищуренные (как от яркого солнца), лицо - будто
гипсовая маска. Когда она вернулась домой после оглашения приговора, то
сожгла все фотографии отца, кроме одной, вложила оставшуюся в конверт и
дала мне - сказала, чтобы я спрятала. Эта фотография до сих пор со мной и
даже в том же самом конверте: отец там молодой, моложе, чем я сейчас,
стоит в плавках на пляже, позади море. Видно, что он был очень
привлекателен:
высокий, статный, белозубая улыбка, на лице - смесь романтичности и
мужественности. За свои тридцать с хвостиком я встречала лишь двух человек
с такой улыбкой - отца и Игоря.
Мы прожили вдвоем с матерью девять лет, а когда я закончила школу и
уехала в Москву учиться, она вышла замуж за старого отцовского друга дядю
Мишу (они, я думаю, давно решили пожениться - просто ждали, пока я уеду).
Я нисколько мать не ревновала и к дяде Мише всегда относилась хорошо, хотя
их женитьба и явилась для меня полнейшей неожиданностью. Через год у них
родились двойняшки, и им стало не до меня... впрочем, большого интереса к
тому, что там, в провинции происходило, я уже не испытавала. Я с головой
погрузилась в столичную жизнь: театр на Таганке, стихи Мандельштама и
Цветаевой, проза Булгакова и Кафки, песни Окуджавы и Матвеевой - ну и,
конечно, поклонники. Где-то в конце третьего курса из довольно обширного
их числа выделился Сашка Веретенников - мы поженились незадолго до
окончания института. Сашка был завидным женихом: москвич, из хорошей
семьи, кончил Физтех с красным дипломом. Я, в общем, жила с ним счастливо,
но... как бы это объяснить... без особого кипения страстей. Мы оба
поступили в аспирантуру, в срок защитились и распределились - я в НИИАН, а
он, соблазнившись высокой зарплатой, в некий закрытый НИИ. Детей мы
отложили до переселения в новую квартиру, которую, согласно уверениям
строителей, должны были получить через полтора года.
Наш с Сашкой маленький мирок продолжал свое тихое существование до
вторника, 14 июня 1988 года. В тот день я встретила Игоря.
Я увидала его в фойе НИИАНа, и с первого взгляда моя жизнь изменилась
бесповортно и навсегда. Мои способности к логике мгновенно испарились;
никакие рациональные аргументы, которыми я себя уговаривала, разума не
достигали. В дополнение к поразительно точному внешнему сходству с моим
отцом, у Игоря была такая же улыбка: одновременно романтичная и
мужественная. И мне сразу же показалось - я была в этом абсолютно уверена!
- что он испытывает ко мне те же чувства, какие я испытывала к нему. Он
подошел и завел разговор, мы договорились встретиться после семинара. Я
помню свои ощущения: сердце колотится так, что мне страшно, что Игорь
услышит его удары, а обручальное кольцо жжет палец, будто раскаленное
добела. Когда я вернулась в свою комнату (до семинара оставалось около
получаса), то сняла кольцо и положила на стол: тонкий ободок желтого
металла блестел, как облизанная карамелька. Быстро, чтобы не передумать, я
завернула кольцо в обрывок бумаги и швырнула в урну.
Даже сейчас, когда я знаю, чем все это закончилось, я не жалею ни о
выброшенном кольце, ни о том, что поддалась закружившему меня безумию. У
меня осталась память о нескольких часах, когда рвущая сердце нежность
смешивалась с восторгом беспрекословной принадлежности другому человеку.
Даже сейчас, после семи прошедших лет я могу закрыть глаза и оживить
ниспосланное мне тогда ощущение гордости - гордости от того, что мной
владеет самый умный и самый красивый мужчина в мире. Мои чувства были
странной смесью платонической влюбленности и могучего чувственного
притяжения, я не ощущала ничего подобного ни до встречи с Игорем, ни после.
А потом все сразу кончилось.
Я так и не смогла понять произошедшего - и даже не особенно пыталась:
когда я начинаю во всем этом копаться, то испытываю такую боль, что
хочется покончить с собой. Дело даже не в том, что Игорь оказался женат
(если б я не была ослеплена собственными чувствами, то увидела бы это
сразу, как зашла в квартиру: присутствие любящей женщины чувствовалось там
в каждой мелочи).
Ужаснее всего, пожалуй, были эти чудовищные банальности о любви и
дружбе, которые он стал изрекать в ответ на мой вопрос о любовницах... ну,
и астрономическое их, любовниц число. Мне стало ясно, что я для него лишь
одна из многих... может быть, лучшая из всех, но все равно одна из... А он
для меня был - единственным.
Следующие несколько месяцев слились в один непрекращавшийся кошмар. Я
понимала, что так, как жила раньше, жить больше не смогу. Я сказала мужу,
что ухожу, и это было тяжелее всего. Сначала он подумал, что я шучу, затем
до него дошло, и он стал изводить меня допросами; мы не спали ночами,
выясняя отношения. Когда я призналась, что была неверна, Сашка ударил меня
по лицу... потом двое суток просил прощения. Мы жили с его родителями, и
те, заподозрив неладное (только слепой бы не заподозрил), постоянно
приставали с расспросами - в ответ на которые я отмалчивалась, а Сашка
хамил. Наконец я подала на развод, и, поскольку муж согласен не был,
назначили суд. На работу я ходить перестала, благо режим в НИИАНе был
свободным, и проводила дни напролет у австралийского посольства: решила
подать на эмиграцию. Через месяц Сашка возражать перестал, и нас развели.
Он стал жутко пить, а один раз привел домой ужасную размалеванную девицу -
так что мне пришлось переселиться к подруге. Знакомые доносили, что Игорь
разыскивает меня в НИИАНе - уж не знаю, зачем... но я никак на это не
реагировала: принятое решение обжалованию не подлежало.
Лето и начало осени прошли в безумных хлопотах: очереди у
австралийского посольства, заполнение анкет, подготовка к экзамену по
английскому. В октябре мне дали въездную визу в Австралию, и я стала
бегать по инстанциям, добиваться выездной визы из России. Наконец
необходимые документы были получены - я купила билет на 29 декабря. Кроме
подруги, у которой я жила, и матери, дату отлета я не сообщала никому, но
Сашка все равно откуда-то узнал и притащился в Шереметьево; он был до
иссиня пьян и едва держался на ногах. Когда объявили мой рейс, я обняла
его и шепнула в ухо: "Прости меня", - отчего он заплакал, закрыв лицо
руками и всхлипывая, как маленький ребенок.
С тех пор прошло семь лет. Я живу в Сиднее и работаю программисткой
(науку я бросила - она была одним из звеньев цепи, приковывавшей меня к
давно умершей жизни). Программирование приносит мне удовлетворение, да и
неплохие деньги тоже - жить в Сиднее мне нравится. Днем работаю, вечером
бегаю в парке или иду в бассейн, потом ужинаю и... чаще всего, опять
работаю. Друзей у меня немного: в основном, такие же, как я, программисты;
большей частью русскоязычные, меньшей частью - австралийцы. Было три
романа, все неудачные - в том смысле, что мы расстались (а может, наоборот
- в том же самом смысле - удачные... это как посмотреть). Два раза
приезжала мать, второй раз с дядей Мишей и близнецами. Иногда пишет Сашка:
живописует свое благоденствие с молодой женой и как много он зарабатывает
бизнесом. На его письма я отвечаю всегда (потому что я всегда отвечаю на
письма) - но, по возможности, коротко.
Я думаю, что решение порвать с предыдущей жизнью оказалось правильным,
и от своего потрясения семилетней давности я, насколько это возможно,
оправилась. Мне по-прежнему больно вспоминать о тех нескольких часах в
июне 88-го, но уже не так остро... да и приходят эти воспоминания реже -
может быть, раз в 2-3 дня.
От старых времен у меня осталась лишь одна странная привычка:
прикрываясь (в зависимости от времени суток) солнечными очками или
темнотой, искать в лицах встречных мужчин романтически-мужественную улыбку
моего отца.
3.
Обшарпанное помещение бара для младшего летного состава тонуло в сизом
дыму. Розовые тела купидонов, розовые мундиры валькирий и белые крылья тех
и других делали толпу посетителей похожей на стаю фламинго. Бармен -
пожилой грифон - в поте лица своего наполнял стаканы нектаром и
ликвидизированной амброзией, принимал деньги, выдавал сдачу и при этом
успевал перекидываться шутками с завсегдатаями. Бережно неся стакан
"Олимпийской", купидон 92.12.095.ru/Фиолетовый протиснулся к крайнему
столику у окна. Из компании, собиравшейся здесь по пятницам, пока
присутствовал лишь 103.11.095.ru/Оранжевый.
- Как дела? - поинтересовался у приятеля Фиолетовый, усаживаясь на
обычное место.
- И не спрашивай, Филя! - кисло отвечал тот, вытаскивая из висящей на
шее сумочки пачку "Благо-вонных" и зажигалку.
Музыкальный ящик гремел вошедшей недавно в моду "Песнью гор" в
обработке для лютневого ансамбля. Компания валькирий за соседним столом
ритмично раскачивалась в такт бравурным аккордам.
- Чего так, Орик? - на румяной мордашке Фиолетового играла всегдашняя
бодрая улыбка.
- А-а... рассказывать неохота, - Оранжевый непределенно махнул рукой.
По усердию, с которым он выговаривал слова, и плавности жестов было
ясно, что он навеселе.
Сквозь испещренное отпечатками рук оконное стекло виднелся узкий серп
месяца, далеко внизу проплывала бесконечная равнина облаков. В центре
стола, рядом с заполненной окурками пепельницей возвышалось полупустое
вместилище крепленого нектара; кругом валялись пустые упаковки из-под
соцветий вербы - любимой закуски Оранжевого. Фиолетовый поерзал на стуле,
бросил недовольный взгляд в сторону окна (оттуда дуло) и сложил крылья
так, чтобы они закрывали его маленькую розовую попку.
- Слышно ли что-нибудь про твое повышение?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг