сформулировать задание. Как? Ни малейшего намека я не видел. И тогда я стал
безудержно экспериментировать. Это называется "алгоритм Мартышки". Той
самой, которая "...то их на хвост нанижет, то их понюхает, то их полижет".
Прежде всего наглядность. К счастью, Леня аккуратист - мне не пришлось
приводить его графики к единому масштабу. Я пробовал накладывать их,
пробовал...
Говорят, лень - двигатель прогресса. В самом деле: лень стало человеку
пешком ходить - автомобиль изобрел. И так далее. Меня тоже выручила лень.
Чтобы не разглядывать часами эти дурацкие кривые, я пересчитал их и
воспроизвел в звуковом диапазоне. Потом записал на магнитофон и начал
прокручивать в качестве звукового сопровождения. А сам вернулся к телевизору.
Я живу в однокомнатной квартире на втором этаже девятиэтажного
кооперативного дома. Народ в доме по большей части свой, институтский, в
основном молодежь. Поэтому, когда я ставлю магнитофон на окно и запускаю его
на полную громкость, возражений обычно не бывает. Во всяком случае, никто не
приходит и не говорит: "Да заткните же вы свою проклятую машину!"
Но на этот раз, не успел я прогнать пленку каких-нибудь тричетыре раза,
как сосед сверху забарабанил чем-то об пол. Я высунулся в окно и
осведомился, не мешаю ли спать.
- Спать вы мне не мешаете, но работать - очень. Нельзя ли несколько
потише?
- Отчего же нельзя? - вежливо ответил я. И убавил звук. Чуть-чуть.
Соседа сверху я совсем не знал. Он не из нашего института. Иногда мы с
ним встречались на лестнице и раскланивались по всем правилам этикета.
Внешне он походил на заправилу какой-нибудь гангстерской шайки: массивный,
квадратный, с лицом боксера и короткой стрижкой.
Минут через пятнадцать раздался звонок. Как был, в одних трусах, я пошел
открывать - женщин вроде бы не ожидалось. На пороге стоял "гангстер" с
третьего этажа.
- Простите, пожалуйста, - сказал он, - мне очень не хочется прерывать
ваши занятия, но... Я, конечно, очень люблю музыку... Сам некоторым образом
музыкант... Но нельзя ли все-таки потише?
Я уже приготовился было ответить, но он продолжил:
- И потом, черт побери, можно ли так варварски обращаться с музыкой? Это
что у вас, пере-пере-перезапись?
- Какой музыкой? - обалдел я.
Он указал рукой на окно с магнитофоном. Я схватился за шевелюру.
- Проходите, пожалуйста, - попросил я. - Только извините, я несколько не
в форме...
- Ну зачем же, - вежливо возразил сосед. - Вы только сделайте немножко
потише. Я вовсе не хочу вам мешать.
- Что вы, что вы, - бурно запротестовал я. - Заходите! В порядке, так
сказать, установления добрососедских отношений. А то просто неудобно
получается - два года живем в одном доме и даже незнакомы.
Я усадил его на диван, а сам торопливо стал натягивать техасы и рубашку -
все-таки неудобно принимать гостей в трусах.
- Так вы говорите, это музыка? - спросил я.
- А что же это еще может быть? - слегка раздраженно парировал он. -
Только музыка, испорченная варварскими руками радистов. Радиолюбителей,
виноват. И прекрасная была музыка...
Я поспешно сбавил громкость. Он прислушался.
- Прекрасная была музыка... - повторил он. - Полигармониум?
- Не знаю, - сказал я и вдруг начал вдохновенно врать: мне пришла в
голову ослепительная идея. Недаром я верю во вдохновение и прозрение. - Это
сочинение одного моего приятеля. Он не был музыкантом...
- Композитором, - поправил меня сосед.
- Композитором, - согласился я. - Он был дилетант. Любитель. Он подарил
мне запись...
- Но почему она в таком состоянии?
- Видите ли, я тут... В общем, это случайность... Запись повреждена.
- Так неужели не сохранилось партитуры?
- Она погибла, Сгорела при пожаре. А вы, кажется, сами музыкант?
- Да.
- Простите за навязчивость, а вы не взялись бы...
- Восстановить? - Он был на редкость догадлив. Я молча кивнул и
потупился, чтобы он не увидел, как загорелись у меня глаза.
- Что ж, - сказал он, - пожалуй... Можно было бы попытаться. Хотя,
работа, конечно, грандиозная... - Он помолчал, пожевал губами.
- Ладно, - сказал он вдруг решительно и в этот момент показался мне самим
совершенством, этаким подарком судьбы. - Давайте.
ДМИТРИЙ КОНСТАНТИНОВИЧ
Больше всего это было похоже на работу археолога, реконструирующего
какой-нибудь древний храм или дворец. От него и остались-то крохи фундамента
да слабый контур, просматривающийся лишь с самолета; но проходит несколько
лет, и вот ты находишь в книге фотографию, под которой написано: "Зиккурат
Урнамму. Реконструкция". И постройка настолько красива, настолько органично
вписывается в ландшафт, что невозможно не поверить - да, именно так это
выглядело когда-то, так и никак иначе. Палеоскульптор, по останкам человека
создающий его скульптурный портрет; палеонтолог, по нескольким костям
восстанавливающий облик динозавра, - они могли бы понять то, с чем пришлось
столкнуться мне.
Прежде всего надо было записать партитуру. После нескольких прослушиваний
я справился с этой задачей довольно легко. Но потом... Потом начались муки.
И впервые в жизни я мог сказать - это были муки творчества.
Какое это магическое слово - твор-чест-во. Созидание. Из ничего, из
памяти, из собственной души извлечь музыку - что может быть выше этого?! Но
я извлекал ее только из инструмента и листов партитуры. Я был исполнителем -
неплохим исполнителем - и не более того. А больше всего мне хотелось
услышать: композитор Дмитрий Штудин. Тщеславие? Не знаю. Может быть. Хотя
главное для меня в конечном счете было не это, а сам процесс творчества,
процесс мне недоступный. Как говорится, бодливой корове бог рогов не дает...
И теперь мне представился единственный шанс. Единственный - потому что в
этой записи, которую Николай Михайлович просил меня восстановить, я
почувствовал руку гения. Я сам не бог весть что. Но почувствовать гения,
узнать его - это я могу. Тут просто невозможно ошибиться. Потому что
гармония, настоящая гармония любого заставит остановиться в священном
трепете. Запись была преотвратная. Я понимаю, Николай Михайлович не то ее
перегрел, не то перемагнитил - что-то такое он мне говорил, - но как можно
было так обращаться с шедевром?! Впрочем, я ему не судья. Но потери были
невосполнимы: стертыми оказались целые партии, во многих местах зияли
мучительные в своей дисгармоничности пустоты...
В сорок четвертом году, когда я попал в госпиталь, мне довелось повидать
там всякое: людей с оторванными и ампутированными руками и ногами, с
обожженными лицами, слепых, потерявших память... Пожалуй, только тогда я
испытывал такое чувство, как сейчас. Передо мной был инвалид, тяжелый
инвалид, и я должен был вернуть его к жизни.
Николай Михайлович забегал ко мне чуть ли не каждый день узнать, как
продвигается работа. Однажды я не выдержал и наорал на него: сперва довести
музыку до такого состояния, а потом справляться о ней. Это верх лицемерия!
Словом, я здорово перегнул. Потом, конечно, зашел к нему, извинился, и мы
договорились - когда кончу, я сам скажу. А до тех пор прошу его не торопить
меня. Он пообещал. Но, встречаясь на лестнице или во дворе, я все время
ловил его умоляющий взгляд. В общем-то, я понимал его, я и сам так же
нетерпелив. Но здесь нужно было собрать все силы, все терпение
- малейшая поспешность могла привести к ошибке. Гармония - она не любит
торопливых. Такой уж у нее характер.
Работал я по вечерам - днем я преподаю в музыкальной школе. Когда-то я
мечтал о славе, об имени, но со временем понял, что выше преподавателя в
музшколе мне не подняться. Что ж, я смирился с этим. Больше того - работа
эта доставляла мне радость. Но теперь пришло искушение. Великое искушение.
Сальери - вот имя этому искушению. Ведь это была бы, могла бы быть Первая
симфония Штудина... К счастью, это длилось всего несколько часов. А потом
даже не смог работать, до того мне было мерзко. Я стал противен себе. Я
вышел из дома и долго бродил по улицам, пытаясь вернуть утраченное
равновесие... Ведь ты же не поддался, говорил я себе. Так за что же
казниться? И не мог найти ответа за что. Но мерзкий вкус на душе не пропадал.
Тогда я снова взялся за работу, чтобы прогнать, растворить этот осадок. И
работа помогла. Теперь, когда все позади, я могу с полным правом сказать -
это была настоящая работа.
Когда полная партитура была готова, я принес ее Николаю Михайловичу. Но
оказалось, он не умеет читать ноты и потому не может прослушать ее глазами.
По замыслу неведомого автора, это должно было исполняться на полигармониуме.
Я говорю "это", потому что не знаю ему настоящего имени. Это не симфония,
не... не... Это Музыка Музык. Шедевр. Через месяц я впервые сумел исполнить
его так, как задумал автор. Тут не могло быть сомнений, ибо красота всегда
однозначна. Если это настоящая красота.
Мы (я уже привык говорить мы) записали ее, и Николай Михайлович унес
пленку.
А через неделю он пригласил меня к себе. Я ждал этого - гдето
подсознательно был готов, но в последний момент испугался. Сам не знаю чего.
Эта история не могла кончиться ничем. Должен был прозвучать финальный
аккорд. Но я тогда не мог и подозревать, каким он будет... Работа не может
быть самоцелью, как бы ни был притягателен процесс творчества. Она должна
быть отдана. Людям. Но если бы Я мог знать, каким образом это будет
сделано...
ТРОЕ
Они сидели за столом в комнате Николая - Дмитрий Константинович и Леонид
на диване, Николай на трехногой табуретке, принесенной из кухни: мебелью
квартира, мягко выражаясь, была небогата.
- Прежде всего, Дмитрий Константинович, я должен очень извиниться перед
вами, - сказал Николай.
- За что? - недоумевая, спросил тот.
- За розыгрыш. Может быть, это жестоко, но поверьте, это был единственный
выход. Иначе вы не поверили бы и не взялись за это дело...
- Короче, Колька, - подал голос Леонид.
- А короче - то, что вы взялись восстанавливать, не музыка. Вернее, не
было музыкой.
- Ну знаете ли... - начал было Дмитрий Константинович, но Леонид
остановил его:
- Очень прошу вас, выслушайте. Потом говорите и делайте что угодно, но
сначала выслушайте.
- Хорошо. - Дмитрий Константинович и сам не заметил, как охрип.
- Видите ли, - продолжил Николай, - все мы трое в конечном счете делали
одно дело. Хотя ваша доля, Дмитрий Константинович, конечно, гораздо больше
нашей. Это классический случай нецеленаправленного исследования. Леня сделал
то, что называется динамической цифровой моделью мозга. Очень популярно это
так: записывается электрическая деятельность каждой клетки мозга,
составляются графики, выводятся формулы этих графиков. Леню заинтересовало,
нет ли в них какой-либо единой закономерности. С этим он пришел ко мне. Я,
для того чтобы нагляднее стал весь комплекс (ведь запись проводится
одновременно), перевел эти графики в звуковой диапазон. И тут явились вы и
сказали, что это музыка. Судите сами: Мог ли я устоять, когда открывалась
возможность столь оригинального эксперимента? Скажи я вам все сразу, разве
взялись бы вы за такую работу?
- Пожалуй, нет... - неуверенно сказал Дмитрий Константинович.
- Ну вот. А теперь...
- Теперь осталось только наложить эту исправленную вами запись на мозг
объекта. - Леонид встал и подошел к окну.
- И тогда?
- Мы сами не знаем, что тогда, - не оборачиваясь, ответил Леонид. - Если
бы мы знали... У нас есть только несколько гипотез. В основном у него, - он
кивнул на Николая.
Потом они сидели до полуночи, до тех пор, пока не пришла взволнованная
жена Дмитрия Константиновича узнать, что случилось. Ее тоже усадили за стол,
коньяку уже не осталось, и они пили только кофе. Антонина Андреевна сходила
к себе и принесла пирог с мясом. Они сидели, ели и разговаривали - им
представлялись все новые и новые варианты того, что произойдет завтра.
Больше всех говорил Николай. Человеческий мозг - самое странное из всего,
что мы знаем. Возможности его феноменальны. Взять хотя бы людей-счетчиков
вроде Шакунталы Дэви или Уильяма Клайна; людей, обладающих феноменальной
памятью, реальных прообразов фантастического Кумби. И при этом наш мозг
загружен всего лишь на несколько процентов своих потенциальных
возможностей... Представьте себе питекантропа, попавшего в звездолет. Он
приспособит эту "стальную пещеру" под жилище, но никогда не сможет раскрыть
всех возможностей корабля. Быть может, мы в самих себе такие же питекантропы
в звездолете? Потом хиатус, зияние между неандертальцем и кроманьонцем.
Неандерталец, по степени сложности мозга не превосходящий современных
приматов, и кроманьонец, обладающий мозгом современного человека. А ведь они
сосуществовали! Впрочем, это совсем другой вопрос - вопрос происхождения.
Главное - мозг с тех пор не изменился. И даже сегодня задействован на
какой-то миллимизерный процент! Может быть, если наложить на нормальный мозг
"исправленную" энцефалограмму... Что будет тогда? Каким станет этот человек,
исправленный и гармоничный?
Главное, говорил Леонид, станет ли он вообще другим? Мы исходим из
предпосылки, что накладываемые импульсы возбудят незадействованные клетки
мозга так же, как стимулируют остановившееся сердце, посылая в него биотоки
здорового. Ну а если ничего не произойдет? Или вмешательство кончится
катастрофой? Нужно было бы провести еще много предварительных исследований:
сравнить исходную энцефалограмму с энцефалограммами хотя бы тех же
людей-счетчиков и людей-мнемотронов; потом сравнить все эти графики с
исправленным и посмотреть, какие ближе к нему... Но тут же он опровергал
себя, утверждая, что все это можно будет сделать потом. Никаких вредных
последствий быть не может, аппаратура имеет надежную блокировку и все время
поддерживает обратную связь с объектом.
Дмитрий Константинович, распалившись, вдруг разразился целой тирадой.
Художники - инженеры человеческих душ. Но до сих пор они могли
воздействовать на эти самые души только опосредованно, через свои
произведения. Теперь же открывается новая эра. Художники станут подлинными
мастерами, ваятелями, творцами душ. И первым искусством, совершившим это,
окажется музыка - самое человечное из всех искусств.
И снова говорил Николай. Какие же перспективы откроются? Реализуются
потенции, делающие человека математиком, художником или музыкантом, когда
ему под гипнозом внушают, что он Лобачевский, Репин или Паганини? А может
быть, осуществится телепатия, телекинез, левитация? Или просто
гармонизируется внутренняя деятельность человека? Ведь есть же мнение, что
незадействованные проценты мозга работают на обеспечение бессознательной
жизнедеятельности организма. Тогда человек, не знающий болезней. Человек
Здоровый. Или...
И вдруг до Дмитрия Константиновича дошло: завтра. Опыт будет завтра!
- А кто... объект? - внезапно спросил он, слегка запнувшись на этом слове.
- Я, - коротко ответил Леонид. В комнате стало тихо. Очень тихо.
ФИНАЛЬНЫЙ АККОРД
Николай притушил сигарету. Чашка Петри уже была полна окурков.
- Кажется, все. Блокировка не сработала - значит, с ним ничего не
случилось. Во всяком случае, ничего плохого.
Дмитрий Константинович молча кивнул. Последние минуты были невыносимо
длинными, сделанными из чего-то фантастически тягучего и липкого. Казалось,
сейчас можно ощутить квант времени, как виден в абсолютной темноте квант
света. Он был уверен, что сделанное им никуда не годится, что этот
рискованный эксперимент - попытка с негодными средствами. Он достал пакетик
и вылущил еще две таблетки.
- Коля, - сказал он тихо и вдруг впервые обратился к Николаю на "ты", -
принеси мне, пожалуйста, воды...
Николай встал, сделал шаг. И замер.
Леонид все еще сидел, откинувшись на спинку кресла, глаза его были
закрыты. Но "фен" вдруг стал приподниматься над его головой, словно
отходящие от него провода приобрели жесткость и потянули колпак вверх, потом
медленно - очень медленно - поплыл по воздуху и лег на панель пульта. У
Николая перехватило дыхание: похоже, питекантроп познал-таки тайны
звездолета. Сзади хрипло, с надрывом дышал Дмитрий Константинович. Леонид
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг