Старение - это технология смерти, фокус саморазрушения генетического
кода. Отдельные клетки человеческого тела, помещенные в питательный раствор,
сперва развиваются подобно нормальным одноклеточным, но максимум через 50
делений, за пределом Хайфлика, их колония гибнет, тогда как обычная амеба
может делиться бесконечно. Почему? Потому, что смерть - орудие эволюции,
ибо только смертность индивида дает виду возможность эволюционировать, а
значит выжить. С приходом бессмертия умрут эволюция и прогресс.
Но...
Взяв в руки палку, человек перестал приспосабливаться к окружающей
среде. Он создал вторую природу, ставшую средой его обитания, экологической
нишей, и он изменяет эту среду, оставаясь неизменным сам. Эволюции человека
- за исключением психологической - уже давно нет. И смерть ему не нужна.
Она - рудимент, и как таковой постепенно отомрет. Постепенно - за
промежуток времени, соизмеримый со сроками эволюции.
В принципе человек бессмертен. Но есть в нем аппарат, который по
достижении определенного возраста начинает вводить в процесс клеточного
воспроизводства намеренные ошибки. Можно и нужно найти эту адскую машину,
найти и обезвредить. И сделать это должна геронтология.
Однако, как и всякий аппарат, эта адская машина иногда не срабатывает.
Вот тогда-то к появляются на свет Агасфер и Анн де Ла Ним, Элиас и Аполлоний
Тианский. Будущее отбрасывает свои тени в настоящее - гласит английская
пословица. Эти люди и есть такие "тени будущего", бессмертные предтечи
грядущего бессмертного человечества,
Член-корреспондент Академии Медицинских наук Борис Юрьевич Чудин закрыл
книгу.
Многие из высказанных Жерменом мыслей можно развить на более высоком
научном уровне, гораздо подробнее и точнее. Впрочем, сообразил он, в романах
этого не требуется. Нет, но каков этот самый Жермен!
Чудин вспомнил лицо фантаста: невыразительное неброское, с тонкими, но
блеклыми какими-то чертами - лицо человека неопределенного возраста.
Пожалуй, самое запоминающееся в нем - очки. А если их снять?
Нет, недаром лицо это в первый же момент показалось Чудину безотчетно
знакомым! Когда он мысленно попробовал снять с фантаста очки, он понял это
наверняка.
Они уже встречались однажды. Это было в 1756 году в Париже. Чудин
состоял тогда в русском дипломатическом корпусе, а писателя Анри Жермена
знали как графа де Сен-Жермен.
1970
ТЕМА ДЛЯ ДИССЕРТАЦИИ
ЭКСПОЗИЦИЯ
В семь часов вечера широкие двери Института мозга распахивались, и из
них поодиночке, группами и наконец непрерывным потоком выливались
сотрудники. Минут через десять-пятнадцать поток постепенно иссякал. И в
здании, на территории и прилегающих к ней улицах наступала тишина. Изредка
ее нарушали шаги случайных прохожих или какой-нибудь парочки, пришедшей сюда
целоваться в уверенности, что их никто не потревожит по вечерам все
население Академгородка сосредотачивалось в жилых и культурных центрах
Так было и в этот день. Однако в половине восьмого привычный порядок
нарушился: к дверям Института с разных сторон подошли двое. Первому было лет
тридцать пять. .Лицо его казалось треугольным: очень широкий и высокий лоб,
над которым фонтаном взрывались и опадали в разные стороны длинные прямые
волосы; совершенно плоские выбритые до блеска щеки почти сходились v
миниатюрного подбородка; рот же напротив, был столь велик, что, казалось,
стоит его открыть - и подбородок неминуемо должен отвалиться; только прямой
нос с широко выгнутыми крыльями вносил в это лицо какое-то подобие
пропорциональности. Второму на вид было никак не меньше шестидесяти. Лицо
его чем-то напоминало морду благовоспитанного боксера, почти квадратное, с
крупными чертами и небольшими умными глазами, оно казалось грустным даже
тогда, когда человек улыбался. Вся его фигура была под стать лицу, массивная
и тяжелая. И поэтому подстриженные коротким бобриком волосы никак не
вписывались в общий тон - здесь приличествовала бы львиная грива.
Встретившись, они поздоровались и несколько минут постояли, о чем-то
тихо переговариваясь. Младший короткими жадными затяжками курил сигарету.
Потом резким движением бросил: прочертив в воздухе багровую дугу, она
электросваркой рассыпалась по выложенной путиловской плиткой стене. Старший
осуждающе покачал головой. Затем оба вошли в здание.
В тот момент, когда они оказались в холле, освещенном только неяркой
лампой на столике у вахтера, откуда-то из недр здания вышел третий. Лица его
было не разглядеть, только белый халат светился, как снег лунной ночью.
Подойдя к вахтеру, он негромко сказал:
- Федорыч, пропусти, пожалуйста. Это ко мне.
- Пропуск? - Дежурный с трудом оторвался от газеты.
- Вот.
Вахтер внимательно посмотрел на бумажку, перевел взгляд на лица
посетителей.
- Ладно, - проворчал он, снова углубляясь в "Неделю". - Трудяги...
Человек в белом халате быстро подошел к двоим, ожидавшим в нескольких
шагах от холодно поблескивающего турникета. - Добрый вечер, - сказал он,
пожимая им руки.
Они постояли несколько секунд, потом младший из пришедших не выдержал:
- Ну веди, Вергилий...
Старший усмехнулся:
- В самом деле, Леонид Сергеевич, идемте. Показывайте свое
хозяйство...
Они довольно долго шли по коридорам, два раза поднимались по лестницам
- эскалаторы в это время уже не работали - и наконец остановились перед
дверью с табличкой: "Лаборатория молекулярной энцефалографии".
Леонид Сергеевич пропустил гостей, потом вошел сам и запер дверь на
замок.
- Ну вот, - сказал он негромко, - кажется, все в порядке.
Треугольнолицый внимательно разглядывал обстановку.
- Знаешь, мне начинает казаться, что чем дальше, тем больше все
лаборатории становятся похожими друг на друга. Какая-то сплошная
стандартизация...
- Унификация, - уточнил Леонид.
- Пусть так. В любой лаборатории чуть ли не одно и то же оборудование.
Я в твоем хозяйстве ни бельмеса не смыслю, а приборы те же, что и у меня...
- Кибернетизация всех наук - так, кажется, было написано в какой-то
статье, - подал голос третий. - Слушайте, Леонид Сергеевич, у вас можно
добыть стакан воды?
Он достал из кармана полоску целлофана, в которую, словно пуговицы,
были запрессованы какие-то таблетки, надорвав, вылущил две на ладонь.
- Что это у вас, Дмитрий Константинович? - спросил Леонид.
- Триоксазин. Нервишки пошаливают, - извиняющимся голосом ответил
тот.
Леонид вышел в соседнюю комнату. Послышалось журчание воды.
- Пожалуйста, - Леонид протянул Дмитрию Константиновичу конический
мерный стакан. Тот положил таблетку на язык и, запрокинув голову, запил.
- Фу, - сказал он, возвращая стакан; на лице у него застыла
страдальческая гримаса. - Ну и гадость!
- Гадость? - удивленно переспросил Леонид. - Это же таблетки. Даже
вкуса почувствовать не успеваешь - проскакивают.
- Галушки сами скачут. А эти штуки и стаканом воды нс запьешь. Или не
привык еще?
- И хорошо, - вставил Николай, - Я лично предпочитаю доказывать свою
любовь к медицине другими способами.
- Да вы садитесь, садитесь, - предложил Леонид Сергеевич. Сам он
отошел к столу у окна и, включив бра, возился там с чем-то.
- Помочь? - предложил Николай.
- Спасибо, Коля. Я сам.
- Раз так - и ладно. В самом деле, Дмитрий Константинович, давайте-ка
сядем.
Дмитрий Константинович сел за стол, по-ученически сложив перед собой
руки; Николай боком примостился на краю стола, похлопал себя по карманам.
- Леня, а курить здесь можно?
- Вообще нельзя, а сегодня можно.
- Тогда изобрази, пожалуйста, что-нибудь такое... Ну, в общем, вроде
пепельницы.
- Сам поищи.
- Ладно, - Николай пересек комнату и стал рыться в шкафу. - Это
можно? - спросил он, показывая чашку Петри.
- Можно.
Николай снова пристроился на столе, закурил.
- Разрешите? -- спросил у него Дмитрий Константинович.
- Пожалуйста! - Николай протянул пачку. - Только... Разве вы курите?
- Вообще нет, а сегодня можно, - усмехнулся тот.
- Все, - Леонид щелкнул выключателем бра. В руках у него было нечто,
больше всего напоминавшее парикмахерский фен, - пластмассовый колпак с
четырьмя регуляторами спереди и выходящим из вершины пучком цветных
проводов.
- Может, посидим немного? - спросил Дмитрий Константинович. - Как
перед дальней дорожкой?
- Долгие проводы - лишние слезы, - резко сказал Николай. - Начинай,
Леня.
Леонид сел в огромное кресло, словно перекочевавшее сюда из кабинета
стоматолога; нажав утопленную в подлокотнике клавишу, развернул его ко
вмонтированному в стену пульту с консольной панелью, надел "фен" и стал
медленными и осторожными движениями подгонять его по голове.
- Коля, - сказал он, - автоблокировка включена. Но на всякий случай.
Вот тут в шкафчике, шприц и ампулы. Посмотри.
- Посмотрел.
- Возьмешь вот эту, с ободком...
- Эту?
- Да. Обращаться со шприцем умеешь?
- Я умею, - сказал Дмитрий Константинович. - Вернее, умел
когда-то...
- Думаю, это не понадобится. Но в крайнем случае придется вам
вспомнить старые навыки.
- Долго это будет?
- Сорок пять минут.
- Долго...
- Начнем, пожалуй! - Леонид откинулся на спинку кресла, прикрыл
глаза.
- Ни пуха ни пера! - сказал Николай. - А я пошел к черту.
Возвращайся джинном!
Он тихонько, на цыпочках подошел к Дмитрию Константиновичу, сел,
положил перед собой сигареты. До сих пор их было трое. Теперь - двое и
один.
ЛЕОНИД
Через пять минут я усну, И проснусь - кем? Самим собой? Всемогущим
джинном? Или просто гармонической личностью с уравновешенным характером и
хорошим пищеварением? Нс знаю. Лучше бы сейчас ни о чем не думать. Не думай!
Не могу. Уж так я устроен. И вообще самое труд-нос - не думать об обезьяне.
Зря я ввязался в это дело. Ввязался? Я же сам все это затеял. Но нужно было
бы еще попробовать... Не могу я больше пробовать - это мой единственный
шанс.
Вот уж нс думал" что я так тщеславен. Тщеславен. И жажду, чтобы мое имя
вошло в анналы. Может быть, завтра войдет...
Еще четыре с половиной минуты. Нет, надо успокоиться. Упорядочить
мысли. Так я, того гляди, и не усну. Может, это мне стоило проглотить
триоксазин? Давай упорядочивать мысли.
Пожалуй, все началось с шефа. Или с Таньки? С шефа и Таньки. Вечером
Танька сказала, что ей надоело со мной, что из меня никогда не выйдет не
только ученого, но и просто мужа. И ушла. Это она умеет - уходить. "Всегда
надо уйти раньше, чем начнет тлеть бумага" - так она сказала и изящно
погасила папиросу. Курила она только папиросы. Когда ребята ездили в Москву,
то привозили ей польские наборы: сигареты она раздавала, а папиросы
оставляла себе. Впрочем, курила она совсем немного.
Тогда я пошел в аспирантское общежитие, и мы с ребятами до утра
расписывали "пульку" и пили черный кофе пол-литровыми пиалами. А утром меня
вызвал шеф.
Я его люблю, нашего шефа И уважаю - до глубины души. Только ему-то
этого не скажешь: он великий. Вообще, по-моему, все ученые разделяются на
три категории - великих теоретиков, гениальных экспериментаторов и вечных
лаборантов. Шеф - великий теоретик. Я вечный лаборант, и это меня не
слишком огорчает. Ведь всегда нужны не только великие, но и такие, как я.
Собиратели фактов. Меня это вполне устраивает. Больше, я люблю это. Когда
остается один на один с делом нудным и противным, когда тебе нужно сделать
тысячу энцефалограмм, изучать и делать выводы из сопоставления которых будут
другие, - вот тогда ты: чувствуешь, что без тебя им не обойтись. И тысяча
повторений одной и той же операции уже не рутина, а работа. Так вот, меня
вызвал шеф.
- Леня, - он у нас демократ, наш шеф. - Леня...
Я уже знал, что за этим последует. Да, конечно, меня держат на ставке
старшего научного сотрудника. У меня же до сих пор нет степени. И ведь я
умный парень, мне ничего не стоит защититься в порядке соискательства. И
языки я знаю, а ведь это как раз камень преткновения у большинства. И тем у
нас хоть отбавляй. Вот, например: "Некоторые аспекты динамической цифровой
модели мозга" - это же замечательно! Чем не "диссертабельная" тема? "И в
самом деле, - подумал я, - почему бы не взяться?"
- Владимир Исаевич. - сказал я, - давайте. "Некоторые аспекты
динамической цифровой модели мозга" - это же замечательно!
Шеф онемел. Он уже столько раз заговаривал со мной об этом, но я всегда
изворачивался, ссылаясь на общественные нагрузки и семейные
обстоятельства...
Наконец шеф обрел дар речи.
- Молодец, Леня! - прочувствованно сказал он. - Только ведь она
нудная, эта модель. Вы представляете, сколько там...
- Представляю, - сказал я. - Очень даже представляю.
Шеф сочувственно посмотрел на меня и кивнул. Я тоже кивнул, чтобы
показать, что оценил его сочувствие.
- Ну что ж, - сказал шеф, - беритесь, Леня, а мы вас поддержим. Всю
остальную работу я с вас снимаю, занимайтесь своей темой. Года вам хватит?
- Хватит, - не сморгнув глазом, соврал я. - Безусловно, хватит.
На этом аудиенция кончилась. И начались сплошные будние праздники.
В качестве моделируемого объекта я решил взять собственный мозг.
Во-первых, всегда под рукой; во-вторых, другого такого идеально среднего
экземпляра нигде не найдешь; и не болел я никогда, и не кретин, и не гений,
сплошное среднее арифметическое.
Так прошло девять месяцев - вполне нормальный срок, чтобы родить
модель. И тогда меня заело: работа сделана, модель построена. А дальше что?
Какая из этого, к ляду, диссертация? Выводы-то хоть какие-нибудь должны
быть! А выводы, как известно, не по моей части.
Конечно, есть шанс защитить и так. Недаром на каждого кандидата
технических, филологических и прочих наук приходится минимум три медицинских
- статистика вещь великая. Но надеяться только на нее?.. Противно.
И тогда я вспомнил про Кольку. Мы с ним учились еще в школе. Потом
вместе поступали на физмат. Он поступил, а я не прошел по конкурсу и подался
на биофак.
Я пришел к Кольке с папкой, в которой могла бы уместиться рукопись
первого тома "Войны и мира" и с бутылкой гамзы. Мы посидели, повспоминали.
Потом я спросил:
- Слушай, можешь ты посчитать на своей технике?
- Что посчитать? - Колька всегда на вопрос отвечает вопросом.
Я объяснил. Мне нужны были хоть какие-нибудь аналогии, закономерности,
алгоритмы.
- А для чего все это нужно? - спросил он.
- Надеюсь, что такое электроэнцефалограмма, ты знаешь? Ну вот. А это
запись электрической активности каждой клетки мозга в течение сорока минут
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг