представительницами слабого пола, то в нем невольно просыпалось
рыцарски-старомодное чувство уважения и едва ли не преклонения перед ними,
чувство, по которому так стосковались живущие в прагматичном обществе
женщины. Стоит добавить к сказанному, что, по мнению Фреда Честера, Гард
только потому остался холостяком, что присущее ему рыцарство не позволило
в свое время отдать предпочтение какой-либо одной из милых его сердцу дам,
так как одновременно с этим ему пришлось бы безмерно огорчить всех
остальных.
Короче говоря. Дина Ланн еще при первом знакомстве с комиссаром
полиции, несмотря на слезы и панику, вызванные исчезновением Кифа Бакеро,
все же смогла интуитивно понять, что люди, подобные Дэвиду Гарду, обычно
встречаются в реальной жизни куда реже, чем среди киногероев. И когда Гард
позвонил в дверь ее квартиры, она не то чтобы обрадовалась, но почему-то
сразу почувствовала себя куда увереннее, чем была, словно рядом с ней
оказался давно знакомый, надежный и мудрый, вроде дядюшки Христофора,
человек.
- Примите, - сказал Гард девушке, едва переступив порог ее дома, - мои
искренние поздравления и, не скрою от вас, одновременные соболезнования,
поскольку генерал Дорон, как мне кажется, сделал все, чтобы омрачить вашу
радость.
- Ах! - воскликнула Дина Ланн. - Вам уже известно? (Гард скромно
улыбнулся и слегка пожал плечами: а как, мол, могло быть иначе?) Я до сих
пор не могу прийти в себя от его гнусного предложения! - продолжала Дина.
- Не надо отчаиваться, - сказал Гард. - Во-первых, вы, наверное,
попытались это предложение отклонить? Хотя я на собственном опыте
убедился, как трудно иметь дело с Дороном: ни хитростью, ни откровенностью
взять его невозможно, только силой! Она одна способна поставить его на
место. Но, во-вторых, я не могу поверить и в то, что вы не сумели хоть
как-то себя обезопасить.
- Откуда у меня, слабой женщины, сила, господин комиссар? - вставила
Дина Ланн. - Конечно, я себя немного обезопасила - но как?! Мне удалось
получить обещание генерала ограничить мою гнусную шпионскую обязанность
возле Кифа конкретными сроками!
- Боюсь, уважаемая госпожа Ланн, что обещание, данное этим человеком,
стоит не больше клятвы лисы добровольно отдать себя на воротник вашего
манто.
Дина Ланн улыбнулась:
- Точно! Чтобы иметь хоть какую-то гарантию, я предложила генералу
обменяться равными по значению "секретами", и он, представьте, на это
пошел! Значит, теперь не только я у него в руках, но и он в моих...
Правда, весьма относительно, как вы понимаете. Но вот здесь, мне кажется,
я все-таки его чуть-чуть провела...
- Не обольщайтесь, дорогая Дина, генерал ни в чьи руки так просто не
дается, уж на что я цепок, и то... Вы ему, вероятно, по простоте душевной
действительно открыли нечто важное, а он вам, уверен, подсунул залежалый
товар.
- А вот и нет! Уж тут вы, господин комиссар, не знаете, и не
притворяйтесь, что не хотите знать! Но вам я и без ваших хитростей скажу
откровенно, как было дело. А было ровно наоборот: я надула генерала
Дорона, а он мне, вы не поверите, сказал истинную правду! Ну, выйдет из
меня разведчица, а? Или по крайней мере дипломатический работник?
Примерно в таком духе текла их беседа, из которой комиссар Гард без
всякого нажима узнал и о мнимом любовнике Дины Ланн по имени Сафар (над
чем искренне посмеялся, представив себе, как Дитрих роет землю, отыскивая
загадочного джентльмена), и о действительной беременности Дины (по поводу
чего выразил озабоченность), и о том, почему Киф Бакеро так стремительно и
неожиданно вознесся в президентское кресло. Узнал он и о судьбе О'Чики, и
о том, по какой причине Киф Бакеро впал в немилость генерала Дорона,
распорядившегося его уничтожить из-за провала какой-то операции, кстати
связанной с комиссаром Гардом (Гард, разумеется, мгновенно понял, что этой
операцией могло быть только покушение на него, совершенное Хартоном). И
даже о том узнал Гард, что перед скорым отлетом в соседнюю страну Дина
Ланн должна еще встретиться с подружками по колледжу, переговорить с
адвокатом мистером Портишем, устроить Сафара, заказать свадебные наряды,
сделать прическу и непременно позвонить любимому дядюшке Христофору,
который, к слову сказать, связывает с племянницей и ее браком какие-то
надежды, о которых пока еще не сказал "своей птичке", как он называет Дину
Ланн, ибо дядюшка Христофор полагал, что Дина, соглашаясь в свое время
работать машинисткой в дороновском "ангаре", по собственной воле попала в
клетку, уготовив себе роль "птички", живущей в неволе, но это вовсе не
означает, как говорил дядюшка, что эту клетку нельзя сделать золотой... (И
Гард, слушая девушку, мучительно вспоминал, где и от кого, и совсем
недавно он слышал примерно то же самое, то есть и о "птичке", работающей у
Дорона, и, кажется, о клетке, но так и не вспомнил.)
Все, все сказала Дина Ланн Гарду, ибо женщины ее склада лучше сотни
психологов понимают, кому и что можно сказать, особенно тогда, когда не
выложиться ну просто нельзя, невозможно, - сию минуту, сейчас, а там хоть
голову под топор... Этих сведений, конечно, не хватало комиссару Гарду для
того, чтобы прояснить ситуацию, связанную с бывшими клиентами "Фирмы
Приключений". Но их было вполне достаточно, чтобы утвердиться в решении
немедленно вылетать в Даулинг и лично возглавлять операцию: момент,
несомненно, становился кульминационным; Кроме того. Гард теперь просто
по-человечески был обязан защитить Дину Ланн от Дорона, человека
расчетливого, как компьютер, и не более, чем компьютер, морального.
Они распрощались не как тайные заговорщики, а как добрые друзья,
объединенные одной заботой, и прямо от Дины Ланн комиссар, заехав в
управление, поспешил на центральный аэровокзал, где его ждала команда и
полицейский вертолет.
В управлении Гард дал последние инструкции Таратуре, сообщив ему
предварительно в весьма сжатом виде результаты своего визита к Дине Ланн.
Затем он выяснил, работала ли глушилка, заказанная им на время, пока он
беседовал с девушкой, и успокоился, убедившись, что работала; спецмашина
стояла прямо напротив окон квартиры Ланн, стало быть, Дорону и его людям
не удалось записать разговор комиссара с девушкой, и единственное, чем мог
довольствоваться генерал, так это сведениями о самом факте их получасового
общения.
С легким сердцем садился Гард в "мерседес", чтобы ехать на аэровокзал,
и уже по дороге вдруг вспомнил о "птичке", заметив тучу воронья,
поднявшуюся над куполом собора святого Иллариона.
- "Второй!" - выкрикнул он в микрофон, вызывая на прямую связь
Таратуру. - Окажите любезность, инспектор, и выясните быстренько, кого из
моих знакомых зовут Христофором?
- Каких знакомых вы имеете в виду, господин комиссар? - ответил
Таратура.
- Всех! - коротко сказал Гард.
- И вы хотите "быстренько"?
- Ну, пока я еще здесь, а не в Даулинге.
- Очертите хотя бы какие-то границы, шеф, - резонно настаивал
инспектор: разве мыслимо за двадцать - тридцать минут проверить имена всех
знакомых комиссара Гарда, и, вероятно, знакомых весьма далеких, если он
сам не знает их фамилий?
- Ладно, - смягчился комиссар. - Возьмите людей, с которыми я имел дело
в течение последних двух недель. Ну, трех.
- Хорошо, шеф!
Инспектор отключился, но не прошло и пятнадцати минут, как из динамика
вновь раздался его спокойный голос; "мерседес" в этот момент уже шел по
улице, напрямую ведущей к аэровокзалу.
- Господин комиссар, как слышите? Говорит "второй"!
- У вас есть что доложить, Таратура? Валяйте.
- Христофор Гауснер, шеф.
- Гауснер?!
- Не Колумб же, вы с ним, насколько мне известно, за последние три
недели не виделись.
- Вы у меня пошутите, Таратура!
- Извините, шеф. Я только не понимаю, чем вы так удивлены.
Гард сделал паузу.
- А что вы скажете, инспектор, если узнаете, что Христофор Гауснер -
родной дядюшка Дины Ланн?
Динамик в ответ только свистнул.
Бывает же, общаются люди месяцами, годами, и так складываются их
отношения, что они друг для друга либо Таратура и "шеф", - кстати, а как
зовут инспектора, у него есть имя? - либо Ивон Фрез, либо просто Гауснер.
И вдруг выясняется, что он вовсе не "просто", а, представьте себе,
Христофор, и это обстоятельство приоткрывает занавес, за которым
оказывается нечто, о чем даже помыслить было нельзя еще за секунду до
того, как стало известно имя человека!
- Инспектор, - сказал Гард, - у вас есть имя?
- Не понял вас, шеф. Повторите вопрос.
- Я говорю, как вас называли папа и мама, прежде чем вы стали
инспектором полиции? У вас были папа и мама?
- Вам для чего, господин комиссар? - все еще недоумевал Таратура.
- Хочу попрощаться с вами задушевно! - разозлился почему-то Гард. -
Хочу сказать вам: Билл, Майкл, Джафар, или как вас там, оставайтесь и
ведите себя хорошо! Так у вас есть имя, Таратура?
- Разумеется, шеф. Мама звала меня Аликом...
Ну вот, еще одно открытие: инспектор, которому впору выступать на
борцовском ковре или сниматься в ковбойском ролике, и вдруг "Алик"!
- А полностью? - спросил Гард. - Как зовут вас полностью, без мамы?
- Так и зовут! - разозлился в свою очередь Таратура, явно подозревая
Гарда в том, что у него не все дома, по крайней мере в данный момент. -
Так и зовут, но, если вам хочется, шеф, можете прибавлять букву "с": Алекс
Таратура. Вас устраивает?
- Вполне. Не сердитесь, Алекс. И действительно: ведите себя осторожно и
благоразумно. Вы все же мне дороги. Как память. Ладно? Отбой!
Вертолет взял вертикально вверх и лишь потом пошел в сторону под
довольно острым углом к бетонной крыше аэровокзала. За этот вертикальный
подъем Гард не любил вертолеты, как не любил все противоестественное,
кричаще противоречащее здравому смыслу и классическим законам мироздания,
в данном случае - закону всемирного тяготения. Другое дело самолеты,
которые тоже отрывались от земли, но постепенно, с разбега, как птицы, не
шокируя, увы, консервативно устроенные нервы гардовской души. Дэвид Гард,
как видим, был не только чуточку идеалистом, но и чуточку консерватором,
что не только не противоречило друг другу, но и прекрасно уживалось,
поскольку оба этих качества родились у него как естественный протест
против всей грязи, низменности и гадости, присущей так называемому
"свободному", иначе "потребительскому", иначе "развитому обществу", - уж
лучше бы оно не развивалось, это общество, в котором Гард жил, занимая
пост "чистильщика", "подметалы", а если официально - охранителя
общественного порядка, закона и справедливости!
...Спустя примерно три с половиной часа с той же площадки стартовал
вертолет, на борту которого находилась невеста президента Кифа Бакеро. В
кресле второго пилота сидел атлетически сложенный красавец с рыжей бородой
и рыжими усами, в последний момент заменивший неожиданно заболевшего
вертолетчика.
Направление было то же: Даулинг.
21. "И ТЫ, БРУТ!"
Обычно Фред Честер поднимал телефонную трубку на десятый - двенадцатый
звонок, разумеется, отнюдь не утруждая себя счетом, а машинально, угадывая
на глазок, как пьяница угадывает по количеству бульков точно отлитое из
бутылки в бокал виски. Как правило, дело до телефонного разговора не
доходило: либо трубку перехватывала Линда, чего, собственно, Фред и
добивался, - абоненту пройти через ее фильтр бывало нелегко, она запросто
отшивала всех, кто мог подтолкнуть ее мужа не на дело, ведущее к доходу и
заработку, а на праздность, ведущую к расходу и убыли, - либо человек на
том конце провода сам терял терпение и на подходе к десятому гудку бросал
трубку. Фред в таких случаях не огорчался, но и не радовался, точно зная,
что, если он кому-то действительно нужен, к нему пробьются и через Линду,
и через долготерпение.
На сей раз, словно почувствовав запах жареного, Линда рысиным скачком
прыгнула к телефону и вцепилась в трубку, как в тонкую шею жертвы, своей
мягкой, но с острыми когтями лапкой. Шея, правда, лишь условно может быть
названа "тонкой", потому что жертвой Линды на этот раз оказался Карел
Кахиня, человек умеренного веса и нормального телосложения, на которого
Линда тем не менее всегда реагировала как бык на красную материю, а если
вернуться к первоначальному образу, то как кошка на жирную, но увертливую
мышь.
- Фред! - через некоторое время позвала она, презрительно глядя на
мужа, будто он и был Карелом Кахиней и Фредом Честером в одном лице,
ухитрившись сам себе позвонить и самого себя обесчестить. - Твой "дружок"!
Изволь побеседовать, пока он еще на свободе и не угодил в камеру, где нет,
слава Богу, телефонов! Интересно, куда он на этот раз тебя потащит, какой
это будет вертеп и с какими потаскухами?
Все это говорилось вроде бы мужу, но с таким, надо сказать, расчетом,
чтобы Кахиня не упустил из речи Линды ни одного слова.
Фред уже давно философски реагировал на подобные эскапады жены. И
теперь он пожал плечами, задумчиво улыбнулся уголками губ, - мол, в нашей
жизни все возможно, а потому грех отказываться и от вертепа, и от
потаскушек! - взял трубку из вибрирующих пальцев Линды и невозмутимо
произнес:
- Хэлло, Карел! Линда была рада услышать твой голос. Что хорошего,
старина?
Кахиня издал звук, похожий то ли на выдох астматика, то ли на последний
"кряк" подстреленной утки, и сказал:
- Благодарю, Фреди, я все понял, даже то, что ты, как всегда,
благородный человек. Звоню с напоминанием: сегодня в двадцать часов мы
встречаемся на том же месте и в том же составе. Не забыл?
- Да, но Дэвид, как я знаю, еще не вернулся...
- Не уверен, - перебил Кахиня, более строго соблюдавший конспирацию,
чем Фред Честер, а потому не позволил ему произнести название города, куда
несколько времени назад улетел комиссар. - Не уверен, Фред. Ты ведь знаешь
этого непоседу: вчера он там, сегодня здесь, а завтра снова там, ха-ха-ха!
Короче, наше дело выполнить его просьбу и собраться, а его дело - оставить
нас с носом или вознаградить своим присутствием.
- Ребята все будут? - опрометчиво спросил Честер.
- Ну вот, так и знала! - тут же громко произнесла Линда, кладя руки на
бедра, что ничего хорошего не предвещало.
- Будут, - подтвердил Карел. - Полный кворум.
- Ну и прекрасно. Линда просит нежно поцеловать тебя в носик и... еще
куда, дорогая?.. ах да, в лысину! - И Фред повесил трубку на рычаг, чтобы
затем повернуться к жене и грудью встретить опасность.
Но Линда вдруг сбросила руки с бедер, они беспомощно повисли вдоль
тела, и в секунду из готовящейся к прыжку рыси превратилась в жалкую
курицу, причем в глазах у нее тут же появились слезы, ей бы на сцене
выступать, а не дома, и заморгала часто-часто, поднимая и опуская, как все
куринообразные, только нижние веки. Сердце Фреда, как обычно в такие
моменты, сжалось от сочувствия.
- Лапочка моя дорогая, - сказал он ласковым тоном, кладя ладони на
вздрагивающие плечи жены. - Ты ведь знаешь: нет ничего сильнее моей любви
к тебе, кроме долга по отношению к моим товарищам. Прости меня, дорогая,
но ты помнишь, что подарил нам на свадьбу Карел?
- Набор серебряных ложек, - всхлипывая, произнесла Линда, - с пошлой
надписью.
- Пошлой? "Жены приходят и уходят, а серебро остается", - процитировал
с улыбкой Фред. - Конечно, пошлой, моя дорогая! Но... подумай, Линда. Ты
хоть сегодня будешь уверена, что мы обойдемся без вертепа и потаскушек: с
нами Гард!
- С вами, как бы не так! - возразила, заметно успокаиваясь, Линда. -
Что я, не поняла, что он еще откуда-то не вернулся?
- Вернулся, вернулся! Карел его сегодня утром видел, - сказал не
моргнув глазом Фред с такой убежденностью, что Линда и в самом деле
поняла, что он врет. Но решила более не искушать судьбу - много ли
женщинам нужно от мужчин? Ласковое слово, которое, как известно, и кошке
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг