неподвижным маятником и буфет с причудливой резьбой по дереву. На
подоконнике стояла финиковая пальма в деревянной кадке, доверху
заполненной окурками, - верная примета дешевых меблированных комнат.
Картину завершал камин, доступ к которому был закрыт массивным дубовым
столом. Стол имел цвет крови, словно на нем последние десять лет
производили ежедневные вскрытия трупов. На столе возвышалась какая-то
аппаратура, никогда прежде не виданная Таратурой, стоял ярко-зеленый
кофейник, валялись стопки книг, несколько грязных чашек и большой нож,
напоминающий штык.
"Да, - подумал Таратура, - все это может изрядно надоесть. Я бы не
выдержал тут и неделю".
- Коллега, вчера утром меня вновь вызывал к себе Дорон, - жестко сказал
Миллер, когда Чвиз вернулся в комнату. - Поймите наконец, что президент
торопит Дорона, Дорон торопит меня, а мне уже нечем отговариваться. Вы
понимаете? Я лечу, как баллистическая ракета по заданной траектории.
- Слава Богу, меня это не касается, - упрямо сказал старик. - Я вовремя
снял с себя всякую ответственность.
- Но от себя вы никуда не уйдете! - зло произнес Миллер, как будто
прочитал приговор. - Хватит об этом, я пришел сегодня не для того, чтобы
толочь воду в ступе, а чтобы услышать ваш совет как ученого. Сейчас менять
мой план и придумывать новый уже поздно. Кроме того, вы же знаете, что я
надеюсь на вашу помощь. Вы думали о моем плане?
- Но почему вы решили, что я обязан помогать вам делать глупости? -
сердито пробурчал Чвиз.
Миллер исподлобья посмотрел на Чвиза, и оба они замолчали.
- Я жду вашего ответа, - требовательно сказал Миллер.
- К сожалению, - через силу сказал Чвиз, - идея в принципе осуществима,
хотя весь план авантюрен и лишен здравого смысла. Он знает? - И Чвиз
кивнул в сторону Таратуры.
- Теперь может и должен знать, - твердо сказал Миллер, - Таратура, от
вас будет зависеть многое, если не все. Выслушайте мой план.
Миллер заговорил негромко и спокойно, как если бы читал лекцию с
кафедры. Через три минуты Таратуре захотелось выскочить вон и помчаться к
ближайшему психиатру. Через пять минут он глубоко задумался, через семь -
восхитился, через десять у него не осталось и тени сомнения, что эта ночь
станет для него началом новой и - наконец-то! - настоящей жизни. Когда
Миллер кончил, он встал, одернул пиджак и твердо сказал:
- Я с вами, шеф.
- Несмотря на все?
- Риск, шеф, единственный товар, которым я торгую, - неуклюже, но с
достоинством ответил Таратура.
3. ДРАМА В ПЯТИ АКТАХ
Солнце поднималось медленно, цепляясь лучами за корявые ветви старых
дубов. Окна восточной террасы уже брызнули золотом, и зяблики грянули
первую песнь дня.
В усадьбе еще спали. Спали дежурный электрик и дежурный водопроводчик,
спали дежурный синоптик и дежурный врач, дежурный шифровальщик и вообще
Дежурный - человек, чья должность существовала с 1883 года и который
никогда ничем не занимался, поскольку тогда же, в 1883 году, в спешке
забыли оговорить круг его обязанностей. Не проснулись еще повара и
горничные, шоферы и вертолетчики, садовники и механики. Дремал связист у
погашенного табло коммутатора, рядом с которым, не мешая далекому
ликованию зябликов, безмолвствовал телетайп.
Храпел седой майор у красного, очень красивого телефонного аппарата,
который согласно инструкции должен зазвонить в тот момент, когда начнется
атомная война. Впрочем, майор почти всегда спал. Он был типичным армейским
философом, этот майор, и рассуждал так: если телефон молчит - можно спать;
если телефон звонит - нет смысла просыпаться.
Спокойно вздымалась во сне богатырская грудь беспокойного О'Шари -
командора спецгруппы из двенадцати телохранителей. А в соседней комнате,
словно по команде, слаженно вдыхали и дружно выдыхали спертый воздух все
двенадцать телохранителей, подстраиваясь в такт начальственному сопению.
Они спали без тревог и угрызений совести, поскольку сейчас работала НЭСИА.
Столь романтическое имя, достойное украсить стены Карнака, скрывало пусть
весьма совершенную, но, увы, начисто лишенную всякой романтики Ночную
Электронную Систему Инфракрасной Аппаратуры, окружавшую усадьбу и видевшую
в темноте так хорошо, как не умели видеть даже на свету все двенадцать
телохранителей вместе с командором О'Шари.
Разметался во сне десятилетний Арви, единственный наследник хозяина
усадьбы, справедливо называемый всеми вышеперечисленными его обитателями
Божьим бичом, ниспосланным за грехи прошлые и будущие, ибо одни только
прошлые грехи при самом тенденциозном их подсчете не могли уравновесить
факт существования Арви.
На широкой кровати под синим, в серебряных метеоритах балдахином,
неподвижно вытянувшись, как на смертном одре, спала хозяйка усадьбы.
Впрочем, сейчас никто из ее знакомых и близких не смог бы поручиться, что
это действительно она, - таким неузнаваемым было ее лицо без драгоценных
мазей, туши и помады, которые днем возвращали ей по крайней мере двадцать
прожитых лет.
Наконец, в маленькой и сыроватой комнатке с туго запертыми окнами,
задернутыми занавесками, тяжелыми от золотого шитья и вековой пыли, в
конусе желтого света лежал, раскинув по подушке кисточку ночного колпака,
старичок в очках - хозяин усадьбы, гражданин N_1 - президент.
Улегшись с вечера, он начал было просматривать сводки иракских нефтяных
курсов, заскучал, взял киноревю да и заснул вот так, в очках, не выключив
ночника, как часто засыпают люди, обремененные делами и годами.
А солнце между тем поднималось все выше и выше.
Первым в доме, как всегда, проснулся Джек Джекобс: мистер Джекобс - для
газетных отчетов, старина Джек - для друзей дома, старик - для всей
большой и малой прислуги, старая лысая обезьяна - для Арви и Джи,
секретарь, камердинер, друг и партнер для игры в простого (не подкидного)
дурака - для президента. Джек Джекобс познакомился с президентом за
пятьдесят пять лет до того, как тот стал президентом. Джеку было двадцать
два, а Кену - шестнадцать, и Кен своим "фордом" превратил "мотоцикл Джека
в дружеский шарж на самогонный аппарат. Они подружились. Легендарная
авария случилась так давно, что ничего более из событий тех лет они
решительно не помнили, а Кен однажды, в минуту раздражения, сказал даже,
что никакого столкновения не было, что все это выдумали проклятые
репортеры. На что Джек заметил:
- Люди безутешны, когда их обманывают враги или друзья, но они
испытывают удовольствие, когда обманывают себя сами.
И вышел.
Надо сказать, что Джекобс часто прибегал к афоризмам в разговорах с
президентом. Его любимой книгой были "Максимы и моральные размышления"
Франсуа де Ларошфуко. Только эту книгу читал и перечитывал он последние
четверть века, полагая, что проницательный француз сказал больше, чем все
человековеды во всех книгах, изданных за последние триста лет, не говоря
уже о газетах и журналах, которые Джекобс презирал так, что носил их
только кончиками двух пальцев, а на лице его появлялось
тошнотворно-брезгливое выражение, будто он вытаскивал убитую мышь из
мышеловки. Во всяком случае, финалом всех пресс-конференций в Доме Власти
неизменно являлись организованные им феерические дезинфекции, неизвестные
даже в лепрозориях.
Джекобс всегда просыпался раньше других не потому, что у него было
много дел и забот, а потому, что он был стар и любил утро, утренние тени,
совершенно не похожие на тени вечера. Сейчас он встанет, побреется, выпьет
чашечку кофе и войдет к президенту.
- О, Джи, ты отлично выглядишь сегодня! - изумленно воскликнет
президент.
- Мы хвалим других, Кен, обычно лишь для того, чтобы услышать похвалу
себе, - ответит Джекобс, как отвечал вчера, и позавчера, и третьего дня, -
ведь этому утреннему ритуальному разговору уже, наверное, лет пятнадцать.
"А что, если ответить ему сегодня по-другому?" - подумал Джекобс и
засмеялся своей мысли.
Акт первый
Около девяти Джекобс, еще пахнущий кофе, заглянул на всякий случай на
южную террасу и, увидев там только Арви в грязной и мокрой рубашке,
слипшейся от ананасного сока, понял, что президент уже в кабинете и его
корзина для бумаг, вероятно, уже набита утренними выпусками газет.
Джекобс не ошибся: президент просматривал газеты. Это было правилом
неукоснительным, как зарядка для спортсмена. Президент искал в газетах
реальное воплощение своих идей и находил его. Это было приятно, вселяло
бодрость и чувство собственной необходимости человечеству. Впрочем, иначе
и быть не могло: если бы газеты не воплощали его идеи, он закрывал бы их.
- А, это ты, Джи? - Президент оторвался от газет. - Послушай, да ты
отлично выглядишь сегодня! - Президент в искреннем изумлении откинулся на
спинку кресла.
- Не доверять друзьям, Кен, позорнее, чем быть ими обманутыми, -
улыбнулся Джекобс.
- Что? - оторопело спросил президент. От удивления у него отвисла
челюсть.
- Согласен с вами, Кен, я действительно отлично себя чувствую.
- Ты заболел, Джи?
- Откуда у меня был бы такой цветущий вид?
- М-да, - сказал президент, беззвучно пожевав губами. - Ничего себе
начинается день! Ты совершенно выбил меня из седла. И это перед митингом!
Просто не знаю, о чем говорить теперь... Ну хорошо, я иду в зеркалку, а ты
садись и слушай. Времени очень мало.
Отличительной чертой президента, снискавшей ему громкую славу, было
отсутствие текстов его речей. Он не только не писал их сам - в этом не
было бы ничего удивительного, хотя бы потому, что ни один из его
предшественников их тоже никогда не писал, - он не поручал писать и
другим: впервые за сотни лет каторжного труда канцелярия президента
разогнула склоненную над столами спину. Президент выступал тысячи раз и
никогда не держал в руках текста. Речи на весьма острые и сложные
политические темы он произносил экспромтом. В философских кругах родилась
невероятная гипотеза о необъятности президентской эрудиции, которая
завоевала немало сторонников и вылилась в присуждение президенту ученой
степени доктора права.
Однако существовал секрет необыкновенной способности президента, но он
не был разгадан и по сей день. Вернее, было два секрета. Первый заключался
в том, что президент репетировал речи в зеркальной комнате, позволявшей
ему видеть себя со всех сторон. Второй - более сложный и действительно
доступный отнюдь не всякому - заключался в том, что президент никогда,
нигде и ни о чем не говорил по существу вопроса. Картины, нарисованные им,
принадлежали кисти монументалиста. Даже один неверный мазок, способный
перечеркнуть работу тонкого рисовальщика миниатюр, не влиял на впечатление
от захватывающих дух панорам. Он обладал необыкновенным даром говорить обо
всем и ни о чем. И репетиции в зеркальной комнате отнюдь не преследовали
задачу отработки текста. Там, с учетом предстоящей аудитории, ее
численности, национального и социального состава, интеллектуального уровня
и эмоционального настроя репетировалась лишь мимика и проверялся тембр
голоса, для чего в приемную, на стол Джекобса, был вынесен из зеркалки
динамик. Раньше Джекобс присутствовал на репетициях в самой зеркальной
комнате в качестве единственного слушателя. Однако после того как,
просмотрев весьма ответственную речь для конгресса, он на вопрос
президента: "Ну как?", ответил: "Величавость - это непостижимое свойство
тела, изобретенное для того, чтобы скрыть недостатки ума", - президент
разгневался, даже топнул ногой и с тех пор репетировал в одиночку, поручив
Джекобсу лишь досмотр за тембром.
Сегодня президент должен был выступить на митинге, организованном
благотворительным обществом по борьбе с алкоголизмом, и ставил перед собой
важную задачу завоевания полутора миллионов голосов антиалкоголиков на
предстоящих выборах.
Джекобс, сидя за своим столом, слышал, как президент откашлялся;
забулькала вода - он прополоскал горло, - и наконец:
- Дамы и господа! Что привело меня сюда, вырвав из тяжкого лона
государственных забот? Политическая возня моих противников? Нет! Накал
международных страстей? Нет! Меня привела сюда тревога за судьбы моей
нации...
- Ш-ш! - зашипел Джекобс в микрофон. - Так не пойдет, Кен, вы сразу
берете быка за рога. Все уже ясно. Надо поинтриговать. Запомните, что
ничто так не льстит самолюбию людей, как доверие сильных мира сего. Они
принимают его как дань своим достоинствам и не замечают, что оно вызвано
простым тщеславием или неумением держать язык за зубами.
- Может быть, ты будешь выступать вместо меня? - съязвил динамик.
- Если вы не в духе, я выключаюсь.
- Меня интересуют не механизмы людских слабостей, а тембр, - сказал
президент.
- Излишне демократичен. Так надо говорить как раз с пьяницами. Не
забывайте, вы выступаете на митинге трезвенников. Это хитрющие бестии, и
они быстро разберут, что ваша показная простота - это утонченное
лицемерие.
Динамик промолчал. Потом заговорил снова:
- Дамы и господа! Я отложил встречу в Главном штабе военно-морского
флота, чтобы побывать у вас на митинге. Я далек от мысли... Среди тяжкого
бремени тревог... Воля нации движет сегодня мною... Лишь в отравленных
сивушными маслами мозгах могла родиться сумасбродная мысль... Ибо никогда
пути прогресса не подходили столь близко к пропасти алкоголизма... Порукой
тому наши общие самоотверженные усилия...
Репетировали около часа. Наконец динамик замолк. Опять послышалось
бульканье воды.
- Ну как? - спросил президент.
- Вы знаете, Кен, чертовски убедительно! Мне придется сделать
гигантское усилие, чтобы впустить в себя перед обедом рюмочку вермута.
- Я уже опаздываю. Машину!
- Мне с вами?
- Оставайся. Зачем тебе тащиться по такой кошмарной жаре!
- Спасибо, Кен. До свидания.
Джекобс выключил микрофон и, обернувшись к своему пульту, ткнул пальцем
в одну из кнопок:
- Машину президента к Южному входу.
Новый щелчок:
- О'Шари? Президент желает вывести на прогулку двух своих бульдогов.
Поедут на митинг общества трезвости.
...Неподалеку от усадьбы президента, на обочине автострады, стоял
черный "мерседес" с поднятым капотом. Из-под капота торчали ноги. Первыми
их заметили, как и полагалось по рангу, два телохранителя. Потом
президент. "Как будто машина заглатывает человека", - скромно удивляясь
образности собственного мышления, подумал президент. Телохранители ни о
чем не подумали и подумать не могли, потому что им нечем было думать.
"Мерседес" выплюнул человека на асфальт. Президент не успел разглядеть его
лица. Телохранители, как и полагалось по рангу, успели. Когда автомобиль
президента превратился вдали в черную блестящую точку, человек захлопнул
капот, сел за руль, но не тронулся с места. Рядом с ним на сиденье лежал
плоский, как портсигар, коротковолновый радиопередатчик с приемным
устройством.
- Алло, шеф! Как слышите меня? Прием.
- Неплохо. Что нового? Прием.
- Первый выехал, шеф. Прием.
- Ну что ж, - сказала коробочка с хрипловатой задумчивостью в голосе. -
Начнем, пожалуй. Следите, Таратура...
Акт второй
"У птиц есть свои заботы, - не торопясь, написал Джекобс, - может быть,
даже свои президенты".
Затем он вытер перо о специальную кисточку, вложил его в специальный
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг