А теперь совсем спятил - уже и статейки о вымерших моллюсках публикует.
Поднести ему этот осколок в качестве окаменелости. Думаешь не клюнет?
Еще как клюнет. Взгляни!
Я посмотрел на указанный Каспаром обломок оболочки. Он был похож на
обкатанный морем осколок агата, обросший отложениями морских солей и
испещренный причудливыми отпечатками.
Я положил осколок в карман. "Возможно, это единственное, - думал я, -
что останется у меня на память о находке".
Так как Фрида была дружна с фрау Гедвиг, женой профессора Валленштейна,
я сообщил ей о "дымовой завесе", об "аристократической фамилии, которая
так и просится в Ка-Цет". И снова напомнил:
- Нам надо уехать, бежать, пока не поздно.
* * *
Супруги Валленштейн обрадовались новой игрушке. Осколок моей находки
отвлек их от тяжелых мыслей. Профессор, вооружившись сильной лупой, начал
изучать окаменелости, или их отпечатки, или следы осадочных пород, или я
не знаю еще что, - одним словом, то, что прицепилось, приросло к
поверхности моей находки.
- Вы что же это, - обратился он вскоре ко мне, - мистифицировать меня
захотели? Вы полагали, что я вам поверю? Помните, как знаменитого Кювье
хотели разыграть его студенты - один из них, облачившись в саван, надел на
голову рога и со страшным ревом ночью проник в спальню ученого? Увидев это
чудовище, Кювье сказал: "Я не боюсь тебя. У кого рога и копыта, тот мяса
не ест". Я хочу сказать - привезенное вами твердое тело носит слишком
явные следы искусственной полировки и лака для того, чтобы я поверил,
будто оно находилось в Девонском море двести миллионов лет назад. Вы сами
каким-то образом приклеили сюда, и довольно искусно, окаменелые отпечатки
строматопор и водорослей, которые существовали на Земле примерно двести
миллионов лет назад.
Фрау Гедвиг заметила, что профессор давно уже так не веселился.
Выслушав мой рассказ, Валленштейн попросил оставить осколок до завтра. Он
хотел посмотреть еще, не спеша подумать.
- Так вы говорите, они поют, сгорая? Я уточню возраст этого предмета.
Приходите...
Но пришел он ко мне сам.
- Мне неясно, - сказал Валленштейн, - как "Странный плод" (так вы,
кажется, его называете?) попал туда, где вы нашли его. Но бесспорно, что
на нашей планете этот предмет в таком виде, как он сейчас есть, существует
двести миллионов лет.
Я невольно улыбнулся: "какое счастье, - подумал я, - что заграничный
паспорт Фриды у меня в кармане, и что она никогда ничего не узнает об этих
двухстах миллионах лет". Между тем Валленштейн продолжал:
- Эту цифру я получил, проведя некоторые исследования в своей
лаборатории.
Но вам следует меня проверить. Дайте осколок в лабораторию изотопов
вашего учреждения. Не ставьте никого из сотрудников в известность, какой
предмет вы просите исследовать. Теперь это делается так просто. Напишите в
сопроводительной записке "секретно", и никто не посмеет задать вам ни
одного вопроса...
Я слушал с плохо скрываемым нетерпением, даже с неприязнью. К чему он
ведет?
Что ему от меня надо? Еще несколько суток, и я уеду. Я посмотрел на
часы, кашлянул, даже произнес нечто вроде "к сожалению, я должен..."
Между тем Валленштейн говорил и говорил. Для него не было тайной
положение Фриды. Своими рассуждениями он ставил под удар не только себя,
но и меня.
Разве он не знает, что у Фриды нет никого, кроме меня?
- Что будет с вашей находкой, если вы уедете? Чужие грубые руки
уничтожат это странное явление, пока еще непонятное нам. Если бы я не был
убежден, что без вас это разрушат, уничтожат, я сказал бы вам; уезжайте!
Выбирайтесь из ада как можно скорей. Вы рискуете не только своей жизнью,
вы рискуете жизнью тех, кто вам должен быть дороже вашей жизни. Но, друг
мой, я не говорю вам этих жалких слов. Я хочу сказать вам иное - есть
нечто более ценное, чем жизнь моя, наша, наших близких - это стремление к
вечно ускользающей от нас истине, это присущая человеку страсть к познанию
неведомого. Были исследователи, и не так мало, которые прививали себе
желтую лихорадку, чуму, туберкулез, спускались в кратеры действующих
вулканов, поднимались на воздушном шаре в стратосферу... Что касается
меня, то я включаюсь в работу.
Я не считаю себя вправе оставить это дело до тех пор, пока меня от него
не оторвут насильственно. Я не знаю, что принесет человечеству эта ваша
находка, но... Мы не знаем, мы можем только догадываться, что произойдет,
если знания, заключенные здесь, попадут в руки нынешних безумных... Оба
моих сына погибли на русском фронте. Но не об этом речь. Сейчас речь идет
о возможной гибели всего человечества. И все же до последней минуты мы
должны остаться людьми.
В дверь постучали, я немедленно отворил. В комнату вошел Кнопп:
- А я уже хотел поднять тревогу. Ты сегодня не явился в подвал.
Оказывается, ты здесь. Обсуждаете гипотезу?
Валленштейн откланялся. Кнопп не пожал протянутой ему руки, он поднял
свою руку и, глядя пристально на Валленштейна, произнес:
- Хайль Гитлер.
Валленштейн, не отводя взгляда, совершенно спокойно и с достоинством
повторил:
- Хайль! - и вышел из комнаты.
Я был так зол на Валленштейиа, так ненавидел его в эту минуту, что не
утерпел и сказал Каспару о двухстах миллионах лет.
- Двести миллионов лет! - возмутился Кнопп. - Каналья он, старая
свинья. Мы до него еще доберемся.
И он вновь принялся излагать мне свою концепцию:
- Вся эта штука явно сфабрикована. В прошлую войну англичане подбросили
нам ложные чертежи танков. Были отвлечены средства и силы. По этим
чертежам у нас построили корыта, которые ни к черту не годились. А теперь
они подкинули нам эту подлую фальшивку. Погоди, погоди, мы еще высадимся
на их проклятый остров!
* * *
В наш физико-химический отдел я послал кусок оболочки уже несколько
дней назад. Ответ, который мы получили, был похож на поздравление. Нам
сообщали, что мы достигли невозможного. Наш материал волокнистой структуры
представляет собой интереснейшую композицию, соединяющую воедино, казалось
бы, теоретически несоединимые вещества. В нашей композиции эти вещества
противоположных свойств сплетены столь хитро, что, взаимно нейтрализуя
некоторые свойства друг друга, составили материал исключительной
упругости, износоустойчивости, вязкости. Поразительнее всего невероятная,
до сих пор считавшаяся невозможной, жаростойкость. Жаростойкость нашей
композиции превышает все, что было в этом роде известно до сих пор.
Поэтому физико-химический отдел предлагает нам назвать наш материал
"Композиция Саламандра". Существует легенда, будто саламандра в огне не
горит. На самом деле саламандра, попадая в огонь, выделяет эфироносные
вещества, которые, вспыхивая, окружают ее как бы ореолом пламени, и это на
некоторое время, действительно, спасает саламандру, иногда этих мгновений
бывает довольно, чтобы она успела выползти из огня.
В отношении оболочки нам было сказано: "она потеет", она сама себя
охлаждает.
"Композиция Саламандра", - писали в своем заключении наши
физико-химики, - может быть с пользой применена в танкостроении, как
бронезащитный материал..."
Но профессор Валленштейн сказал иное:
- Это может быть одним из способов преодоления теплового барьера,
возникающего на пути движения тела а атмосфере при сверхзвуковых скоростях.
* * *
Никем не останавливаемый, при молчаливом попустительстве нашего
дипломатичного шефа, Кнопп продолжал свою исследовательскую деятельность.
- Или я его, или он меня, - приговаривал Кнопп, берясь за очередной
цилиндр.
В цилиндрах были обнаружены гигантские молекулы, но их основой были не
привычные для нас атомы углерода, а атомы кремния.
- Интересное явление, - мечтательно вздыхал Халле. - Если бы можно было
с этим не спешить...
Но спешить и разрушать было спокойнее, чем выжидать и вызывать
всевозможные подозрения. И потому Халле подбадривал Кноппа:
- Действуйте, молодой человек, действуйте. Ваш лабораторный дневник
может в дальнейшем быть положен в основу диссертации...
Я уже говорил о внешнем виде моей находки. В разрезе это было похоже на
плод цитруса. Дольки заполнены желеобразной массой, в которой лежали
алюминиевые футляры с цилиндрами. Валленштейн занимался в своей
лаборатории анализами этой полупрозрачной студенистой массы. Она была
однородна только на первый взгляд. Оказывается, в каждой дольке плода, в
каждом ее отсеке была своя, если можно так сказать, начинка. В одних
отсеках обнаружилось способное к самосвечению сложное вещество, но было
неясно, химического оно или биогенного происхождения. А в некоторых других
дольках странного плода Валленштейн нашел тяжелый водород.
Этой новостью он поделился со мной, только со мной, присовокупив:
- Крепко, за семью замками следует держать некоторые открытия. Сейчас в
кругах физиков и военных специалистов наблюдается повышенный интерес к
тяжелому водороду, полагают, что он может быть использован для создания
атомной бомбы. Откуда мне это известно, я вам не скажу.
Он замолчал. Я тоже не произнес ни звука.
- Когда римляне около двух тысяч лет назад завоевали Афины, - снова
начал Валленштейн, - то все металлические статуи были расплавлены ими.
Римлянам для их военного государства нужен был металл. Когда узнают о
дейтерии, возможно, издадут приказ использовать вашу находку, все это
любопытное устройство, в качестве сырья для опытов с бомбой.
Говорил он, но я-то ведь слушал. А этого было довольно, чтобы меня
посчитали его сообщником. Что связывало меня с этим стариком, которому
терять было уже нечего? Почему я так покорно шел за ним?
Нет, теперь я и сам не мог, не хотел, не смел уехать.
Иногда, в сумерки, вертя цилиндрики в руках, я замечал, что внутри них
проходят светлые блики, крохотные искорки, которые невозможно было бы
зафиксировать даже на самую чувствительную пленку.
У Каспара было отличное зрение, но, посидев со мною часа два в темноте,
он заявил, что либо у меня в глазах двоится, либо это из моих глаз
сыплются искры. Он утверждал, что сам не видит ровно ничего, кроме зеленых
кругов, которые у него ходят перед глазами, очевидно, от усталости.
Профессор Халле, после того как я попросил его взглянуть на свечение в
цилиндрах, высказался в свойственном ему стиле. Мы были с ним в подвале
только вдвоем, и старик рассказал мне притчу о кадии, который, купив на
базаре рослого мула, привел его на свой двор. Мул осмотрелся, скинул
недоуздок и залез в кувшин с водой. На крик кадия сбежался народ,
несчастного схватили, бросили в яму к умалишенным. Отсидев там сорок дней,
кадий согласился с тем, что мул не может залезть в кувшин. Его отпустили
домой, но едва он вошел к себе, как мул высунул уши из кувшина и тряхнул
ими. Тут кадий завопил: "Смотрите, смотрите! Мул здесь!" И снова попал в
яму. Насидевшись там, кадий обдумал все происшедшее и заявил, что теперь
окончательно излечился. Придя домой, он глянул на кувшин, а мул высунул
голову и подмигнул. "Видеть-то я вижу, - молвил кадий, - но сказать не
скажу".
- Да, мой друг, - заключил Халле, - я вам ничего не скажу до тех пор,
пока мы не заменим чем-нибудь более веским слова "думал" и "видел".
Свечение было слабое, едва различимое. Зафиксировать его на пленке в
условиях нашей лаборатории мне не удалось. Я ломал себе голову, пытаясь
понять, каким образом был здесь, в этих цилиндрах, запасен,
законсервирован свет и при каких условиях можно было бы получить его
обратно...
* * *
Однажды, задержавшись в лаборатории дольше обычного, сам не знаю для
чего, я зажег кварцевую лампу. Случайно взглянув в полутьме на диск,
брошенный в воду, я увидел: он светится, фосфоресцирует наподобие
миниатюрного экрана, и на этом экране движутся какие-то знаки и
геометрические фигуры.
Сколько цилиндров мы потеряли бесследно, прежде чем я догадался
включить кварцевую лампу! И вот неожиданно, совсем к тому не готовый, я
вдруг увидел изображение звездного неба. Но неба, странно не похожего на
то, которое мы видим с Земли.
И хотя искушение оторвать от цилиндра еще один диск было безмерно, я
все же заставил себя зажечь красный фонарь, наладил киносъемочный аппарат,
зарядил пленку, нацелил объектив и только после этого иглой отщипнул диск
и бросил в воду. Из глубины диска-экрана выплыло огненное светило, а
вокруг были видны кружочки. Все было точно так, как на футлярах, только,
все это светилось, двигалось, жило. Это было похоже на солнце и планеты.
Вокруг планет маленькие луны. У некоторых по две луны, у одной я
насчитал их восемь. Да, это была схема планетной системы. Довольно было
беглого взгляда, чтобы понять: это не наша, это иная система. Вокруг
ненашего солнца ходят ненаши планеты. Из двенадцати планет одна по
размерам и по своему положению в системе походила на нашу - Землю. На
диске вспыхнула красная линия. И вот от этой, если можно так выразиться,
их Земли, линия устремилась в их, позволю себе сказать, космос.
Но и этот диск погас.
Я тут же отщипнул другой. Теперь я обратил внимание на звуки уже
слышанные нами, звуки, так похожие на членораздельную речь - это пел
влажный, только что вынутый мною из ванны и забытый на столе диск. Он пел,
когда на него падали блики кварцевой лампы. Изумленный этой новостью, я не
успел разглядеть того, что промелькнуло в диске прежде, чем он исчез,
испарился, как и предыдущие.
Пока я все это обдумывал, цилиндр стоял передо мною. Я не царапал его
иглой, не срывал листков, и в светящемся экране одна картина сменялась
другой.
Потом цилиндр весь стал прозрачным. Это напоминало то, что происходит,
когда фотопластинку погружают в фиксаж.
Я спрятал остов высвеченного цилиндра, собрал в пакет останки
отзвучавших дисков, погасил красный фонарь, включил настольную лампу.
"Передо мною, - думал я, - по всей вероятности, нечто вроде статической
записи кино. Однако эта запись скрыта, заперта, заколдована, вроде той
каменной скалы, которая только в ответ на слова "сим-сим, отворись!"
отворялась, давая доступ к несметным сокровищам.
Подобно волшебному "сим-симу", сигнал какой-то спектральной линии
приводил в действие механизм воспроизведения, и записанное в цилиндрах
оживало.
Каждый атом, рассуждал я, - это крохотный колокольчик, точнее связка
колокольчиков - они заучат под ударами электронов, которые летят в столбе
электрического разряда. Но не аккорд звуков они испускают, а волны света
разных частот, разных цветов.
Атомы каждого вещества звучат по-своему, у каждого свой набор
спектральных линий.
Случайно "звон" атомов ртутного пара, излучение электрического разряда
в парах ртути, оказался тем удивительным сим-симом, который заставил
цилиндры отдать заложенную в них информацию."
Возможно, были и другие способы. Мне испытать их не довелось.
На сейфах делают замки с кодом; только при наборе условного слова или
числа тяжелая дверь откроется. По теории вероятности может не хватить
жизни, чтобы подобрать достаточно сложный код. Мне повезло, удивительно
повезло. Был неизвестен не только код, но и факт существования области
электромагнитных волн, в которой этот код надлежало подбирать. Я нечаянно
зажег ртутную лампу, и сейф открылся!
Утром, проявив свою пленку, я был разочарован. Мутно-серые и белесые,
черные и белые бесформенные пятна не могли свидетельствовать о видениях
ночи.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг