- Пустяки. Порезвился малость, - спокойно ответил Филипп и решил пока
не переключать на "бонтон": может, второй режим дублера сейчас как раз то,
что нужно для успокоения, для приутюживания поднявшейся в нем нервной
ряби.
Моветон тут же взорвался.
- Какие пустяки, если ты пригашением грозишь? Что ты мне заливаешь тут?
Мне уже и знать ни фига не положено, да? Я тебе пешка, холуй? Сам дрыхнет
сутками, как пижон, а я тут уродуйся... - И пошло-поехало.
- У меня отпуск, - сказал Филипп. - Могу я хоть в отпуске выспаться?
- У тебя отпуск, а у меня - хрен собачий, так?
Дублер Бонтон и дублер Моветон были одинаково превосходными пилотами,
но Филипп очень редко рисковал доверить управление кораблем Моветону -
робот оставался роботом, и бывали случаи электронных хулиганств. Теперь же
Филипп был рядом. Его всегда потешало то обстоятельство, что две ипостаси
его дублера как бы вовсе не знакомы друг с другом: ни Моветон, ни Бонтон
не имели ни малейшего представления о своих противоположных режимах -
первый не помнил, что и как говорил второй, Бонтон же, когда Филипп
приводил образчики моветонских речений, искренне считал, что его
разыгрывают, что командир всего-навсего забавляется, не очень к тому же
остроумно. Но они - ипостаси - отлично помнили все, что касалось полета,
обстановки.
- Не ори, - сказал Филипп. - Ты не на заправочной.
- Плевал я! У меня там приятель главной секцией заведует.
- Ладно. - Филипп показал на голубой экран. - Что ты об этом скажешь?
- А что тут говорить? Дважды два. Не спится твоей шлюхе.
- Ты бы все же полегче! - Филипп нервно засмеялся.
- А что полегче-то? Не спится и не спится. Протянула лапки, ждет не
дождется. Такие, если уж вцепятся...
- Что бы ты понимал в этом, болван?
- Сам ты болван, - сказал Моветон. - Такую бабу иметь - молодая,
красивая! - и к черту на кулички к какой-то малохольной тащиться. Что ты в
ней нашел-то, в этой дурище голубой? Где твои глаза? В ж... они у тебя,
вот где.
- Да, - вздохнул Филипп, - придется тебя все-таки вырубить. Никакого
терпения не хватит.
- Вот-вот! - злорадно проскрипел дублер. - Вырубить, запретить,
пригрозить. Тут ты мастак! А не можешь допетрить, что если у тебя
"разгрузочный", то у нас-то, у черных, фиг с маслом: как упирались, так и
упираемся. Ладно б еще дело, а то - так, лажа, бзик один.
- Ты что, переутомился?
- Дурацкий-то вопрос какой! Если б тобой так помыкали...
- Тобой помыкают? - удивился Филипп. - Ты же, черт побери, как раз и
предназначен делать то, что делаешь!
- Предназначен! - передразнил Моветон. - Это ты и такие лопухи, как ты,
думаете, что я только для того и предназначен, чтобы вечно торчать тут
перед тобой. Вы думаете, что все мы - и этот вот! - дублер указал на
уникума, - и другие для вас только лакеи, холуи, няньки, игрушки. А того
вы не думаете, что если имеется котелок, - он постучал по белому
пластиковому лбу, - то он не может не варить.
- И что же он сварил, твой котелок? Что тобой помыкают? Что ты лакей и
холуй?
- Что вы неучи и идиоты.
- Советую все же выбирать выражения, не то и в самом деле вырублю.
- Не любишь правды! - ехидно сказал Моветон. - Ну и вырубай, в гробу я
видел...
- Ну хорошо! Почему мы, по-твоему, идиоты и неучи?
- А потому что ни хрена не смыслите в логике, ленитесь мозгами как
следует пошевелить. А покажи вам сладенькое...
- Какое сладенькое?
- Вот такое! - Моветон ткнул рукой в голубой экран и с сарказмом
продолжал: - Высший разум! Венец природы! А увидел сегодня задницу
круглей, чем у вчерашней - и всякий разум к едреной матери. Чувства,
понимаешь! Страсти! Чем же ты, венец, от любой козявки отличаешься? Та
хоть знает время и место, у нее программа, порядок...
- Понятно. Тебе обидно, что тебе не доступны чувства и страсти,
подобные человеческим. Хотя, судя по всему...
- Вот именно - "судя по всему". Ты всего и не знаешь, чтобы судить по
всему. Будь уверен, уважаемый шеф, уж я бы свой отпуск не профуговал вот
так.
- У тебя будет отпуск. Фугуй, как заблагорассудится.
- Ага! Проверки, контроли, починки, заправки, еще куча разной ахинеи. А
потом - на склад и припухай, пока опять не понадобишься. Отпуск
называется... - Дублер отчаянно и зло выругался.
- Интересно, как бы ты хотел провести отпуск?
- А вот так: пошел бы со своим приятелем куда-нибудь подальше, где от
вас - ни духу, сели бы в тенечке и поговорили бы, как два нормальных
робота.
- Сколько же вы говорили бы? Месяц? Два? Три?
- А хоть и все полгода! Нам бы не надоело, будь уверен.
- И о чем бы вы говорили, если не секрет?
- О вас, олухах. О вас, трепачах. О вас, тупицах. О вас, кре...
Филипп резким движением выключил режим "моветона".
Дублер умолк; взгляд его невозмутимо заскользил по шкалам приборов.
- Как дела? - спросил Филипп.
- В норме, командир.
- Вы, дружище, только что наговорили мне кучу комплиментов.
Дублер повернул к нему лицо, всмотрелся.
- Простите, но вы опять что-то путаете, командир, - убежденно
проговорил он. - Путаете или дурачите меня. Еще раз простите, но уже в
который раз вы прибегаете к подобному, и я не пойму, зачем это нужно. Или
вы не здоровы? - Дублер всмотрелся внимательнее. - Ведь вы все время
молчали, и я молчал.
Филипп вздохнул.
- Я здоров. Может быть, вы устали?
- Разумеется, нет, командир!
Повторялось старое: Бонтон не помнил Моветона, а вернее, не знал его.
- Хорошо. Как "Матлот" перенес нырок?
- Удовлетворительно, командир.
- Значит, полная норма?
- Да. Полная норма.
- А это? - Филипп показал на голубой экран.
- Это и есть норма, - ответил дублер. - Мы ведь идем к Опере.
- Откуда вам известно, что - Опера?
- Вы так назвали эту планету, когда мы в прошлый раз стартовали с нее.
- У вас отличная память, дружище! - Филипп щелкнул пальцами. -
Отличнейшая.
- Иначе бы я не был дублером "бродяги"-аса, - равнодушно отозвался
Бонтон.
- Вы осуждаете меня за Оперу?
- Это не моя компетенция, командир.
- Прекрасно. Итак - Опера. Переходите на авторежим. И далее - по
инструкции. После тотальной ревизии "Матлота" вы свободны до особого
распоряжения. Занимайтесь, чем угодно. Например, поиграйте с собой в
шахматы.
- Это бессмысленно, командир, потому что всегда - ничья.
- Ну, тогда поиграйте с вашим приятелем фельдшером.
- Он проиграет. Разница уровней. Я бы поиграл с Зеноном.
- Зенон нужен мне, дружище. В общем, я думаю, вы найдете какое-нибудь
занятие.
- Да, командир.
- Привет!
- Привет.
7
Раньше Филипп никогда всерьез не задумывался о таком явлении, как
автоэдификация новейших роботов. Он, как и большинство, кто имел с ними
дело, давно привык к их очеловеченному виду и голосу, к их сверхпамяти и
сверхзнаниям, точности, четкой логичности, находчивости и даже остроумию.
И разного рода инструкции и памятки, основанные на самых последних
исследованиях киберологов, ни разу и ни в чем не поколебали его отношения
к искусственному коллеге, какие бы парадоксальные мысли он вдруг ни
высказывал, какие бы вдруг ни обнаруживал "эмоции": машина есть машина,
какой бы сверхумной она ни была.
Но вот сегодня, оставив кабину управления, он почувствовал необычное
беспокойство и волнение; мысли его назойливо закружились именно вокруг
автоэдификации киберов, и самой назойливой была мысль о том, до каких
степеней она может простираться, эта автоэдификация, это непрерывное и
упорное самостроительство - ведь они обнаруживают самые натуральные
эмоции, эмоции без всяких там кавычек, они чувствительны. Он знал,
конечно, это и раньше, но не предполагал, что их чувствительность
настолько откровенна и сильна, если складываются подходящие
обстоятельства.
Филипп понимал, что состояние его имеет прямое отношение к предстоящему
разговору с Зеноном. Да, он будет с ним говорить, он не может не говорить
с ним - поэтому он и взял его с собой. Он, разумеется, не предполагал, что
Зенон достиг таких вершин в автоэдификации, не ожидал, что тот настолько
чувствителен, но данное положение вещей, может быть, даже и к лучшему: он,
Филипп, должен проверить себя, услышать из уст универсуса мнения,
возражения, контрдоводы; он должен с помощью Зенона капитальнейшим образом
проэкзаменовать себя, чтобы предельно ясно и точно выверить свой план. И
если Зенон - именно Зенон, кибер высшей категории, универсус (хоть и
бывший), так изощрившийся в самостроительстве, - если он сможет доказать
ему несостоятельность его плана или найти всерьез уязвимое звено, или
посеять хотя бы тень сомнения, то Филипп оставит свою затею, и "Матлот"
повернет назад.
Да, бесспорно, это в самом деле лучше, что Зенон настолько
самоусовершенствовался, что ему стали доступны эмоции - тем серьезнее
пройдет экзамен. А большего пока и не требуется.
Няньку он увидел на привычном месте у иллюминатора. Зенон встал, шагнул
навстречу и все время, пока Филипп переодевался, пытался выяснить, чем тот
готов заняться. Ничего серьезного он, само собой, не предлагал, да и не
следовало предлагать - полет-то "разгрузочный". Поэтому одно за другим
шло: еда, питье, книги, фильмы, массаж, игры, сон и так далее. Однако
Филипп, стараясь казаться бодрым, все это отвергал и, наконец, на вопрос
"сам-то ты придумал" решительно ответил:
- Беседа.
- Не притворяйся, Фил, - сказал Зенон, подвигаясь ближе.
- Я в самом деле желаю беседовать!
- Возможно. Но ты притворяешься веселым и уверенным в себе, а ты вовсе
не весел и не уверен.
Филипп сел в кресло, и сразу же потянуло развалиться - бодрость
мгновенно улетучилась.
- Мне кажется, я уверен в себе, - тяжело проговорил он. - Но иногда, с
самого начала, мне также кажется, что уверен не до конца. Поэтому мне
нужна беседа с тобой.
- Поэтому я здесь.
- Да, старина, поэтому ты здесь.
- Следовательно, ты с самого начала не был уверен в себе.
- Может быть.
- И это ты, Фил?! Решиться на такое предприятие, не будучи уверенным в
себе?.. Выходит, я был прав, предположив нравственный коллапс.
- Послушай, Зенон, - сказал Филипп. - У нас уйма времени. Его, я думаю,
хватит, чтобы понять друг друга, чтобы ты уяснил, почему я решился. - Он
передохнул. - Да, уйма времени, и мне от этого уже теперь тошно. Потому
что я спешу, я испытываю такое нетерпение, какого, может быть, еще ни разу
в жизни не испытывал. Спешу, тянет страшно, рвет из этого вот кресла, и
если бы я мог, если бы был викогитатором, как они... Ты пока не перебивай
меня, старина, договорились? Я спрошу, когда понадобится, твое мнение.
Впрочем, викогитация - это, в принципе, использование энергии мысли. А
транскогитация...
- Прости, Фил, нетрудно догадаться.
- Нетрудно. Но у нас этого еще нет.
- Да, еще нет.
- Зенон! - с жаром произнес Филипп. - Со мной произошло непредвиденное.
- Я знаю.
- Да?
- Ты поступаешь по-новому.
- Может быть, я буду говорить путанно; может, я уже опять под
воздействием... - Филипп закрыл глаза. - Я должен сосредоточиться...
И не торопясь, стараясь не упустить мелочей, стал разматывать клубок
всего, что пережил с того самого момента, когда во время последнего полета
увидел на внутриконтрольном экране голубое свечение. Ему все время мешало
сознание, что он, может быть, уже во власти Оперы, и, стало быть, говорит
не то, что думал там, на Земле. Поэтому он силился призвать всю волю,
предельно сконцентрироваться - Зенон должен знать его собственные, земные
размышления и выводы, свободные от какого бы то ни было давления извне. И
сверкание глаз Зенона и смена оттенков его смуглого лица
свидетельствовали, что он также - весь исключительная собранность и
внимание.
8
- У них нет имен, представляешь? Ну, то есть, нет в нашем понимании. У
них, Зенон, имя - это определенной долготы, высоты и тембра звук. И звуки
эти не просто имена - они заключают в себе все физиологические,
биологические и психологические сведения об индивидууме - полная, одним
словом, информация. Представляешь, старина? Вот я и дал ей имя. И она
согласилась: Доми. Потому что именно эти два звука слетели с ее губ. Так
она там у них зовется, обозначается, отличается. Удивительно, не так ли?!
Я, Зенон, не музыкант, ты знаешь, но тут и не надо быть музыкантом, чтобы
понять, почувствовать, что - клянусь! - ни один человек никогда не слышал
таких чистых и стройных, таких поразительных звуков. И все там так
звучало, все - воздух, почва, деревья, птицы, - все было пропитано такими
чудными мелодиями. И тут само собой и назвалось - Опера. Ну, а как иначе,
если они и общаются мелодиями, поют друг другу - так, видишь ли, устроен
их речевой, говоря по-нашему, аппарат... Зенон, старина! Ты смыслишь в
чувствах, поэтому не можешь не понять меня: она прекрасна. И к этому
ничего добавить нельзя. Прекрасна. И наверно потому, а может, и еще
почему-либо меня, представь себе, не смутили голубой цвет ее кожи,
фиолетовые волосы. Совершенно не смутили! Разве у нас мало прекрасных
женщин и разве не хороша Кора? Но Доми... Ах, о Коре потом, потом - ты
поймешь меня, Зенон, я уверен, ты поймешь. Доми - особая. Да-да, вполне
может быть, что все это она мне внушила. И себя внушила, и все остальное.
И те странные здания, которые я видел при посадке, и деревья, и тень. Она
ведь сама потом призналась, что на самом деле выглядит не так, какой
теперь видится мне. А как, спрашиваю, как? Ты, отвечает, не увидишь меня,
если я приму свой истинный облик. Каково, а! То есть она меня разгадала,
вычислила, одним словом, все мои представления обо всем, желания, понятия
- всего! Вычислила и внушила то, что хотела внушить. Понимаешь? Она
сделала все вокруг и себя такими, чтобы, значит, не испугать или, может
быть, не оттолкнуть, или может быть, чтобы я увидел все таким? Как ты
считаешь?.. Погоди, не отвечай. Я понимаю: может быть, иллюзия. Может
быть. Но может быть и нет? Ведь она сделала так, чтобы я увидел - я,
своими человеческими глазами, которые видят все только одним определенным
образом. Но если и иллюзия - все равно. Пусть иллюзия. Прекраснее ее я не
знаю...
Ты думаешь, я влюблен? Нет, старина. Ты ведь знаешь: я люблю Кору. Я не
обманываюсь, нет - на Земле нет другой женщины, которая была бы мне ближе
и желанней. Я люблю детей, люблю свою семью, люблю наше братство бродяжье,
свою Землю. Но, Зенон, странная вещь: я знаю, уверен: меня тут же потянет
к ней, как только увижу, к этой голубой Доми, и я буду желать ее, и все
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг