Он был напуган, обескуражен, удивлен. "Неужели ты никогда не видел
ночного неба? Неужели не задумывался обо всех этих необъятностях и
бесконечностях?" Но вопросы звучали пусто, бессмысленно, они разбивались о
только что виденное, как дождевые капли об асфальт.
Тамара проснулась. Она, Кажется, решила, что он не спит потому, что
переваривает вчерашний их разговор: перед сном речь зашла об одном из ее
молодых поклонников, и Тамаре пришло в голову, что муж ревнует ее. Визин
понял, что это доставляет ей удовольствие, хотя она и изображала
недоумение, возмущение и даже обиду, а потом с притворным ленивым
равнодушием растолковывала ему, что когда такая разница в возрасте - целых
девять лет! - то ничего серьезного быть попросту не может. И Визин
вынужден был отвечать, что и не предполагал серьезное, а она не верила, и
пришлось ее убеждать, и почти дошли до крика... Сейчас она что-то
пробормотала полусонным, низким своим и теплым голосом, потом спросила:
- Ну, в чем дело-то?
- Ерунда, - сказал он. - Рядовая бессонница.
- Если это все из-за того же...
- Нет, - перебил он. - Случайно, не можешь припомнить среди своих
знакомых особу, которая вся в зеленом, крупная и волосы темно-рыжие?
- Да вроде нет таких, - подумав, ответила она. - А что?
- Интересовалась сегодня мной у нашего вахтера.
- Ничего особенного. Сравнительно молодой, талантливый ученый,
химик-газолог, симпатичный, куча научных работ, монографии... Она тебе
приснилась?
Визин не ответил: на голову, на плечи, на горло давил колыхающийся,
фиолетовый, многоглазый свод...
Утром" он позвонил бывшему своему школьному приятелю, а ныне
авторитетному врачу, и попросился к нему в клинику на общее обследование.
Там его продержали две недели и пришли к заключению, что он абсолютно
здоров, что лишь несколько утомлен и перевозбужден и что ничего ему не
нужно, кроме обыкновенного очередного отпуска.
- Кидай свою лабораторию и - на юг! - весело сказал бывший
одноклассник. - Воздух, солнце и вода! А если к тому же небольшой, легкий
романчик с какой-нибудь юной русалкой, то не только воспрянешь, а и
помолодеешь. Именно в таких русалках и искали наши предки эликсир вечной
молодости. - Он явно не был сторонником тезиса "здоровье - воздержание".
Клиника ничего не дала Визину, не изменила его состояния; он ведь и не
сомневался в своем здоровье, ему хотелось лишь подтвердить безвредность
полученного им препарата, который до того он выпил в лаборатории. И еще он
надеялся, что у него будет время подумать и разобраться во всем, что с ним
в последнее время произошло, и он думал и разбирался, однако напрасно:
желанной уверенности в себе и равновесия не наступало. Бушевали
по-прежнему визиноиды; неотступно преследовал Мэтр. Особенно теперь не
давала покоя фраза "меня укусил некий микроб", произнесенная им задолго до
его болезни, совершенно Визиным позабытая, и тут вдруг почему-то
вынырнувшая из пучин памяти. И вспомнилось, что тогда он самоуверенно
решил, что уж он-то знает, что тут за микроб и какой имеется в виду укус.
Это было сродни тому, что чувствовал и сам Визин, когда видел, что наука
его кому-то недоступна и чужда; да и вообще Мэтр любил иносказания,
парафразы, парадоксы - ему нравилось озадачивать. Но теперь Визину уже не
казалось, что микроб Мэтра объясняется так просто - то определенно была не
ужимка, не каприз острослова, не желание сверкнуть перед любимым учеником
или предостеречь его от чего-то. Вспомнилась "главная книга жизни" Мэтра -
до сих пор Визин не касался ее; он попросил Тамару принести папку в
больницу.
На титульной странице значилось - "Медиаторы торможения", и -
подзаголовок: "О механизме памяти и его регуляциях". Это было неожиданно:
химик - и вдруг память. Может быть - нейрохимия?.. У Мэтра была своя
лаборатория, и официально она занималась плазмой.
Визин стал читать.
2
Когда он снова появился в лаборатории, обрадованная Алевтина Викторовна
все же заметила, что если он выглядит и лучше, то, не настолько, чтобы
"подтвердилась репутация знаменитой клиники. "Бог знает, чем они там
занимаются", - со вздохом сказала она и засыпала стол своего кумира
почтой.
- То, что пришло. По-моему - все не срочно. Не спешите.
Визин сел.
У него были корреспонденты. Они писали ему разное: о профессиональном и
любительском, об интересных опытах, наблюдениях, о явлениях, не
объясненных научно, - явнонах, и явлениях, объясненных неубедительно; они
просили советов, сами советовали, навязывали споры. Большинство из них
были давнишними и хорошо знакомыми, появившимися в самом начале его
научной и преподавательской деятельности, как только он пошел в гору; их
было десятка полтора, обуянных почитанием и ревностью дерзателей. Но вдруг
их число стремительно возросло.
Это случилось после нескольких, устных и печатных, визинских
выступлений по поводу НЛО, уфологов и пресловутых инов, то есть -
инопланетян, когда он хладнокровно и пренебрежительно, а иногда чуть ли не
с брезгливостью, давал отповеди всевозможным "прожектерам" и "фантазерам",
помешанным на "братьях по разуму", пеняя мимоходом "иным серьезным
ученым", с откровенным стыдом за них, на их легкомысленное
гипотезирование, "неглижирование научной объективностью, очевидностью".
Как химик-газолог, он сравнивал их потуги с потугами ветхозаветных
искателей "философского камня". Выступления эти были замечены самим
академиком К. и названы "честным и трезвым взглядом на вещи". Однако и
инолюбы не остались в долгу - бог весть откуда они объявились внезапно
целой армией, и Визина буквально засыпали письмами, возмущенными и
устыжающими, язвительными и призывными.
"Вы утверждаете, что мы - единичны в Космосе. Следовательно, нетипичны,
исключительны. А исключительное - почти случайное. Понятно, куда ведет
такая точка зрения?.."
"Ваше кредо - кредо чеховского отставного урядника Семи-Булатова:
"этого не может быть, потому что этого не может быть никогда..."
"Вы смеетесь над нами. Вспомните, над кем смеялись, ржали: над
Лобачевским, над Вудом, над Линнеем, над Ломоносовым, над Циолковским, над
Коперником... А Дж.Бруно сожгли. А Лавуазье отрубили голову. А Кеплер,
Ампер, Эйлер, Лебедев умерли в нищете..."
"Читаешь Ваши опусы, и все время такое впечатление, что Вы хотите
кому-то понравиться..."
"Ваша наставница не природа, а кабинет..."
"Вы - представитель клана. А где клан, там - высокомерие, чванство,
снобизм, клановые суеверия, клановые соблазны. Все, что противоречит
доктрине клана, - анафема и химеры..."
"Сказано: судить человека надо по мечтам, и больше всего на нас похожи
наши фантазии. Каковы, интересно, Ваши мечты и фантазии?.."
А случалось и вовсе оскорбительное.
"Здравствуйте, Визин-Торквемада..." [Томас Торквемада (1420-1498) -
глава испанской инквизиции, Великий Инквизитор, отличавшийся
исключительной жестокостью, санкционировавший более 10000 аутодафе]
"Идиот убежден, что все, кроме него, идиоты..."
"Ваша однобокая наука канонизировала стандарт, клише, трафарет..."
"Если Вы стали доктором наук в тридцать четыре года, это еще не значит,
что Вы отмечены свыше, - Ландау, между прочим, стал доктором в двадцать
шесть. Притом диплом, в том числе и докторский, еще не пропуск в храм
истины. Не боги горшки обжигают..."
"Знаете ли Вы притчу о том, что небезызвестный Пифагор, когда его
осенило относительно известной теоремы, на радостях принес богам в жертву
сто быков? Присмотревшись к истории, один поэт позднейших времен, пришел в
связи с этим к такому выводу:
...с тех пор быки отчаянно ревут:
Навеки всполошило бычье племя
Событие, помянутое тут,
Им кажется: вот-вот настанет время,
И сызнова их в жертву принесут
Какой-нибудь великой теореме..."
[Адельберт Шамиссо (1781-1838) - выдающийся немецкий поэт,
писатель; приведенные строки - из стихотворения "Теорема Пифагора"]
Оппоненты прямо или косвенно утверждали, что темная повязка не у
"фантазеров" и "прожектеров", а у самого уважаемого доктора и его именитых
покровителей. И Визин, отбивавшийся вначале легко, бойко, азартно, не без
показной невозмутимости, а то и с ехидством и зубоскальством, почувствовал
со временем, как в нем что-то дрогнуло. Он, разумеется, не предвидел такой
реакции, такого бума и шума, но гораздо больше его озадачила яростная,
страстная, а порой и злобная убежденность инолюбов; они бились, казалось,
за самое жизнь. Мэтр сказал тогда: "Вот какой они преподают тебе урок.
Жаркий урок. А если же душа холодна и сердце стучит ровно, то Великой
Печати не ищи - тут ее нет, тут не бог, а формула, не истина, а расчет".
Какой он имел в виду расчет? Может быть, он думал, что любимый ученик для
того только и старался, чтобы заслужить похвалу всемогущего К.? Тогда
Визин допускал еще, что Мэтр в состоянии так подумать...
Скоро вся эта свара показалась ему чем-то вроде игры, и он вышел из нее
и стал остывать. И вместо задуманного обстоятельного письма академику К.
он ограничился формальной благодарностью, добавив, что сожалеет, что
вмешался в области, далекие от его истинных интересов. И сразу же
присмирели инолюбы, эпистолярный шквал иссяк... А потом - предсмертные
откровения Мэтра, его "наследство"... А потом - "великое открытие", и он
выглянул ночью на балкон, и ему показали бездну... И далее - больница и
черная папка Мэтра, в которой было, - Визин теперь уже знал, - то, чего
можно испугаться... Любимый учитель испугался и отрекся...
Все это теперь позади...
Внешне он был спокоен. Почта была обычной; инолюбы больше не досаждали,
да и ветераны-корреспонденты поутихли - так, впрочем, случалось всегда,
когда подступало лето, но вполне вероятно, что они поутихли и из-за
недавней войны с "фантастами" и "прожектерами", озадачившей и отшатнувшей
многих. Следовательно, и здесь Визин потерял.
Подходили сотрудники, большей частью по пустякам, интересовались
здоровьем, говорили о предстоящих отпусках, делами не очень донимали -
пусть, дескать, шеф после больницы отойдет, тем более что вряд ли
кто-нибудь мог припомнить, чтобы он болел; да и Алевтина Викторовна была
на страже.
Звонил телефон. Напомнил о себе приятель-шахматист, проявил осторожное
внимание новый директор, побеспокоилась Тамара, позвонили из общества
"Знание", вежливо напомнили о предстоящей, давно запланированной лекции. И
- опять директор; видимо все еще не мог успокоиться, не верил в
искренность визинского отказа от "кресла", предполагал какой-то подвох.
- Как вы считаете, Герман Петрович, если обсуждение Д. перенести на
следующую среду...
- По-моему, вполне резонно, - солидно отвечал Визин, а мысли его были
далеко отсюда - возможно, где-то там, в толщах размеренно дышащего и
мерцающего свода, или, может быть, среди страниц черной папки Мэтра.
Во второй половине дня была учебная лекция на химическом факультете.
Студенты встретили его доброжелательным гулом - естественно, они были в
курсе недугов молодого профессора; он им всегда нравился, он был
"молоток-мужик", не зануда, интересно читал; по мнению Алевтины
Викторовны, они слушали его "открыв рты", и особенно, конечно, женская
половина аудитории, о чем Алевтине Викторовне было что сказать особо, хотя
чаще всего она ограничивалась презрительным поджатием губ.
Закончив лекцию, Визин пошагал на кафедру; он старался шагать, как
всегда, размашисто и вольно, всем своим видом являя безмятежность и
уверенность, потому что не хотел, чтобы в нем заподозрили перемену. Он
шагал, и ему казалось, что все получается убедительно. И вот, в какой-то
момент он вдруг почувствовал взгляд. Он обернулся; крупная каштановолосая
девушка в ярко-зеленом платье смотрела на него решительно и открыто. В
лекционном зале ее не было, он вообще никогда раньше не видел ее. Она
раскрыла сумочку, достала сложенный листок бумаги, подошла и, не отводя
широких зеленых глаз, молча протянула Визину, и отступила. Он машинально
взял листок, - он тотчас подумал, что, наверно, не следовало так вот сразу
брать, надо было хотя бы спросить "что такое?" или "в чем дело?" - словом,
как-то находчиво, солидно прореагировать, а не хватать автоматически, как
застигнутый врасплох шкодник, - но он уже взял и немедленно, так же
автоматически, развернул; иначе он не мог, потому что перед ним, без
сомнения, была та, что спрашивала о нем у вахтера НИИ. Визин прочитал:
"285-771. Лина."
Когда он поднял голову, девушки не было. Он прошел по коридору,
выглянул на лестницу, спустился в вестибюль - она испарилась.
Это, в общем-то, было знакомо; студентки влюблялись в него не однажды,
и писали записки, и давали телефон, и даже назначали место и время
встречи. В последний раз, около года назад, он получил пространное
послание с пылким, отчаянным, немного сумасшедшим объяснением - было
видно, что влюбленная долго боролась с собой, но искус и воображение взяли
верх, и Визин тогда ответил ей, - тоже письменно, - что благодарит ее и
настоятельно рекомендует прочесть "Евгения Онегина", глава четвертая, с
XII по XVI вкл., опустив XIII, ибо ему уже "приятный жребий повелел", так
сказать, "быть отцом и супругом", на чем, слава богу, все и закончилось
благополучно - студентка та скоро вышла замуж и взяла академический
отпуск.
И все же сейчас было нечто иное. Во-первых, так кратко ему еще не
писали, а краткость, как он верил, есть признак силы. Во-вторых, эта Лина
так смотрела на него, так к нему подошла, как вряд ли смогла бы обычно
увлекшаяся девчонка, - ни тени смущения или робости не было в ней, но не
было и циничности, наглости - все выглядело удивительно достойно и
естественно. И в-третьих, она почему-то вначале искала его в лаборатории,
намекала на "открытие", а отдав записку, так странно исчезла. Подумав, он
пришел к выводу, что она либо в самом деле одна из случайных слушательниц
его "знаньевских" чтений, либо - с другого факультета; но так ли, нет ли,
а определенно хлопочет не о себе. И ничего загадочного, что
отрекомендовалась дяде Саше "инопланетянкой" - это, конечно, отголоски
прошедшей схватки с уфологами. "Не звонить", решил Визин и порвал записку.
А телефон запечатлелся в мозгу: сразу бросилось в глаза, что первые и
вторые три цифры дают одинаковую сумму - пятнадцать; запомнились и две
соседствующие семерки, и единица в конце.
Вечером он сидел дома один: Тамара, как повелось, задерживалась в
мастерской - там у них сложилась своя, художническая, компания; Людмила
пропадала неизвестно где. Отношения его с дочерью в последнее время
разладились, то есть попросту не стало никаких отношений. Закончив в
прошлом году десятилетку, она попыталась поступить во ВГИК, но ничего не
вышло; устроилась на работу в киностудию - каким-то реквизитором, что ли,
но скоро бросила: не понравилось. И зажила какой-то своей, непонятной и
недоступной Визину, жизнью, которую он называл праздным бездельничеством,
а она - поисками себя.
Он сидел и перебирал в памяти последние недели. Они протекли странно,
сумбурно, как будто в его жизнь вмешались какие-то посторонние,
таинственные обстоятельства и силы, которые невозможно пока что ни
обнаружить, ни назвать. Явственно было лишь, что он не мог уже ни думать
по-прежнему, ни поступать, ни ощущать себя, а главное - не мог относиться
к своей работе, как раньше: его детище, его газовая лаборатория вызывала в
нем досаду, доходившую порой до отвращения.
Зазвонил телефон. Аноним женского рода посоветовал ему заострить
внимание отнюдь не на научной, а на сугубо художественной материи, в коей
действующими компонентами являются его собственная жена и подающий
несметные надежды молодой живописец.
- Лина? - спросил он.
- Что?! - удивились на том конце, и Визин понял, что это не Лина, да он
и с самого начала знал, что не Лина, так как голос, хотя его и старались
усердно изменить, был знакомым, так как звонили уже не первый раз; Лина не
могла поступить подобным образом - в этом он был безотчетно, неколебимо
убежден, как будто бог знает с каких пор знаком с этой загадочной особой,
и их связывают старые тайны, "И ни за кого она не хлопочет, - почему-то
подумал он. - И у дяди Саши расспрашивала совсем не оттого, что хотела
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг