осенние, на улице слякотно, идет дождь, и потому так мрачно все, так
приглушенно, так призрачно... И какое может быть веселье или хотя бы
обычное уличное выражение лиц, когда в зале за стеной идет суд?..
Вон та разноцветная компания молодых людей, коротко и отрывисто
переговаривающихся, по всему - договаривающихся, помятые физиономии, глаза
бегают по сторонам, кто-то покуривает в рукав...
Одинокая женщина с тяжелым отсутствующим лицом, безжизненные отвислые
губы, коричневые подглазицы, темный платок, темный поношенный плащ - как
на похоронах...
Вызывающая пара, он и она, - яркая, ухоженная, нагловатые усмешки,
претенциозность, уверенность; у нее - избыток бижутерии, у него -
бицепсов...
Ковыляющий туда-сюда мужичок с тростью, тщедушный, потрепанный,
безуспешно пытающийся отыскать собеседника...
Приземистая, полная старушка в джинсах и плюшевом допотопном
полупальто...
Какое-то соплячье...
Еще одна женщина неопределенного возраста, в темных очках,
простоволосая, небрежно причесанная; к ней то и дело кто-нибудь подходит,
что-то спрашивает, отходит... Их немало здесь, людей неопределенного
возраста...
Парень с пластырем над бровью; рядом - две остролицые, тонкогубые,
похоже - мать и сестра...
Тихий человек в углу, в надвинутой на глаза шляпе, кожаная куртка
расстегнута, на лацкане пиджака видны орденские планки; читает газету...
Лица, лица...
И "что-то у всех одинаковое, отмеченное одной печатью - подневольности
какой-то, что ли, скрытой или явной, настороженности, надежды... "Надежда,
- подумал Визин. - Кто-то, кажется, изрек так: моя надежда в том, что я
надеюсь, ничего не сбудется из того, на что я надеюсь... А как выгляжу
я?.."
К нему нерешительно приблизилась одинокая женщина в черном, дряблые
губы ее задрожали, задвигались; она понимает, что это, конечно, бестактно,
но она знает, что он - их преподаватель, Алеша так всегда отзывался, он,
конечно, виноват, так нелепо, неожиданно все, и она виновата -
просмотрела, он всегда был таким домоседом, серьезным, уравновешенным, у
него столько книг по химии, и может быть, эту историю со спиртом не нужно
особенно выпячивать, они ведь могли и без того спирта выпить где-то,
знаете, как это теперь у современной молодежи, и потом - этот подвал, как
они туда попали, они ведь принесли с собой не только спирт... Визин
постарался выдавить из себя что-то вроде того, что сделает все возможное,
что надо успокоиться... Она, извинившись униженно, отошла... Алеша - это
был второй, друг Звягольского...
Лица в коридоре. Лица затем в зале суда - все те же: странные, чуждые.
И преимущественно - женщины, И все судейские - тоже женщины.
Визин с трудом узнал своих подопечных. Они вначале избегали встречаться
с ним глазами, а потом, словно им что-то впрыснули, стали пялиться
откровенно, требовательно, настойчиво, почти развязно. Особенно
Звягольский. "Мы, химики, коллега, должны..." - вертелось в голове у
Визина, когда он отвечал на вопросы судьи, прокурора, адвоката... Потом
ему предложили сесть, и он выбрал место подальше от других и стал слушать,
что и как говорят эти подходящие один за другим к судейскому столу
странные личности...
Мать Алеши, размазывая по дряблым щекам слезы, почти не могла говорить.
"Вы живете в пригороде и держите домашний скот?" - жестко
спрашивала-констатировала судья. "Да". - "Корову тоже держите?"
Кивок-поклон. "Удои хорошие?" - "Хо... хоро..." Поклон. "Это потому, что
бы любите корову, хорошо ее кормите, ухаживаете за ней, не так ли?.."
Слезы, слезы... Господи, при чем тут корова, вон и в зале уже смешки...
"Корову вы любите, а почему сына не любите? Где он по ночам пропадал?
Сколько лекций пропустил?.. А если бы корова на ночь из дому пропала?.."
А потом он узнал о первой судимости Звягольского...
И все время в речах - и судейских, и свидетелей, и особенно адвокатши -
мелькали эти слова: "Улица Лебедева, 7, квартира 18, полуподвального типа,
частичные удобства..." Там все и произошло. Визин попытался себе
представить такую квартиру. Представил. Сколько раз он проходил мимо окон,
которые лишь наполовину высовывались из-под тротуара. Эти, что ли,
полуподвальные?.. Кажется, были шторы, "висели кашпо; по вечерам, когда
оттуда лился под ноги свет, волей-неволей манило заглянуть - благо не все
занавешивались; виделось внутреннее убранство; столы, шкафы, ковры,
стеллажи с книгами; как-то даже подумалось, что там, должно быть, уютнее,
чем на холодном пятом этаже... Но адвокатша упирает и упирает на
"полуподвал", "вход со двора", "невнимательность домоуправления..."
Он не стал дожидаться объявления приговора; было ясно, что этой парочке
не отделаться легким испугом... Он шел, подняв воротник, отворачиваясь от
хлесткого дождя. "Мы химики, коллега, - думал он, - должны бы
поинтересоваться, в каком соотношении находятся наша наука и квартира
номер 18 полуподвального типа... Возможно, существуют и подвального типа.
Кто из нас, коллеги, знает их терминологию? Как бы там ни было, а научный
прогресс не достиг подвалов, он им там пока ни к чему, разве что в виде
спиритуса..."
Студентов исключили из института; им дали по два года "исправительных
работ с отбыванием наказания в воспитательно-трудовой колонии усиленного
режима..."
Это был второй раз, когда он увидел, что без его науки вполне
обходятся. Первый раз был в деревне, после защиты докторской. "Дважды
укусил микроб", - сказал бы, очевидно, Мэтр...
Звягольского он больше не встречал. Кто-то из студентов потом
рассказал, что он бежал из лагеря, опять что-то натворил, уже более
серьезное, и его теперь упрятали надолго. Студент рассказывал, не без
интереса следя за реакциями своего профессора, и не без скрытой укоризны,
словно бы все время напоминая: "а ты его пригрел"...
Визин приказал себе забыть этот сюжет. И он в самом деле забылся, не
мучил уже. И только недавно, полгода с небольшим назад, когда Мэтр
признался, что _выделял _ его, Визина, вспомнилось, что он и сам
_выделял_, и мелькнуло тогда в памяти лицо Звягольского, красивое лицо, с
издевательской, нагловатой улыбкой, которая ни разу не сошла за все долгие
часы суда - даже, как потом рассказывали студенты, во время зачтения
приговора...
И вот - такая встреча, спустя почти семь лет. И бывший любимый ученик
не в состоянии узнать учителя. И теперь - хочешь, не хочешь - надо ждать,
когда он окажется в состоянии узнать...
Так он размышлял и вспоминал, вышагивая по рассветной, росистой дороге,
и так, видимо, шло бы и дальше, если бы он вдруг не увидел человека.
Тот стоял на обочине, опершись о ствол сосны. Одет он был точно, как и
сам Визин, и снаряжение его выглядело до самой последней мелочи таким же.
И хотя было еще сумеречно, стало видно, что у человека такие же, как у
него самого, бородка и усы. Визину мгновенно сделалось жарко, дыхание
прерывалось, но он продолжал идти, и когда подошел совсем близко, человек
шагнул на дорогу и абсолютно его, визинским, голосом спросил:
- Камо грядеши?
И Визин остолбенел; перед ним стоял его двойник, точно-точнейшая копия
его, Визина Германа Петровича, словно он смотрелся в зеркало.
- Камо грядеши, Герман? - повторил свой вопрос человек и, на дожидаясь
ответа, сказал: - Ну что ж, давай знакомиться. Герман Петрович Визин.
Визин-первый был нем.
2
Лампу не зажгли. Каждый устроился в своем углу.
- О! - сказал Филипп. - Слышьте? Комар бруить. Забрался, враг, нашел
щавелку... Тутака щавелок етых стольки - продувая, быдто скрозь ряшато...
Ня спить, враг. - Послышался шлепок. - Отбруял... В общем сказать, ня
гораз много. А как пужали; ого, до дуры, тучи. А поглядеть - вполне
тярпимо.
- Они говорят: потому что - жара, - сказал Жан. - Лето такое особое
выдалось - сырости мало. Да и главное их обиталище в лесу, ближе к
болотам.
- Наверное. В смяную погоду, конешно, яны налопом лезуть. Ды и год на
год ня приходится... Во! Яше один. - И снова шлепок прервал тонкое
зудение.
- Шлеп и все, конец, - разбито проговорила Марго. - До чего просто.
- Ня расстраивайся, Андреевна. Бяряги нервы - сгодятся.
- Какие там уже нервы, Филипп Осипович... Не нервы, а тряпки...
Таблетками себя пичкаешь, пичкаешь... А толку...
- Таблетки - гауно. Поглоталши я их...
- Это ведь трагедия, что мы пришли сюда... До сегодняшнего дня
была-хоть какая-то надежда...
- Но Марь - есть! - воспаленно выговорил Жан. - Всем теперь ясно: есть.
- Есть-та есть. - Огонек Филипповой трубки сверкнул в темноте. - А кого
яна с им сделала, видал? Тутака, малец, все продумать надо.
- Мы ведь тоже не знаем, что он сделал... Кто скажет точно, что с ним
там произошло?
- Вученыи люди на то...
- Я не понимаю его и не верю ему. - Голос Жана звучал устало,
нездорово.
- По-моему, он сам себя до конца не понимает, - сказала Марго.
- Пойме. Таперь, как етот бродяга прибылши...
- Кто он все-таки? Откуда? - спросил Жан.
- Ды оттудова, скорей всяво... Где наголо стригуть... Ни сбывища, ни
скрывища, ни крова, ни пристанища.
- Почему вы так решили?
- Пострижен жа аккурат по хвасону. И фаназомия - тая самая. Видалши я
их, мазуриков.
- Может быть, он слишком много принял... Не подумал о дозе... Может
быть, ничего не знал о дозе...
- Где тамака думать, коли до бясплатного дорвалси.
- Да... И все-таки она есть...
- А вдруг совсем нельзя? - спросила Марго. - Вдруг Герман Петрович
исследует и скажет, что нельзя нисколько. Что тогда? Нет, значит,
спасенья?
- Ня можа быть. Была б тады, Андреевна, другая сказка. Должен я
приехать домой и, у концы-та концов, заснуть спокойно! И старуха моя тожа
спать будя... И кум Иван простить, как ня вытягнул яво с-под брявна - он
сгорелши, а я осталси. И как рябенка в шиповник кинули, ироды, ня буду
боля видеть... И как Анна, золовья, помяни бог... Гораз иду, говорит, с
поля, шатаются, а девки ейныи, дочки две, увстречу: мамка, мы ись хочим...
Родныи мои деточки, ды я жа сама ись хочу, кого я вам дам... Потомака,
говорит, сидим вси, плачим... А кого делать?.. Кислицу онну и жрали... Не,
я должен...
- Говорите, что должны, - сказала Марго, - а сами все время как будто
сомневаетесь, не верите...
- Ета, Андреевна, потому, как я - пуганая ворона. Ня полезу таперь уже
ня подумавши. А сумляваюся я одными словами тольки - душа моя ня
сумлявается...
- Я никогда петь не буду, - как в забытьи произнес Жан. - А так
хотелось бы спеть ей, хотелось бы...
- Что? - встрепенулась Марго. - Что ты, Жан?!
- Во сне, - сказал Филипп. - Спить. Умаялши малец... Тожа понясло...
Рябенок... Ды кого тамака... В каждого своя бяда - в старого, в
молодого... Бона кака бяда была, как мяня в детстви шлапаком обзывали.
Иду, бывало-ка, плачу-заливаюся. Свое увсягда пуще болит.
- Я вас прекрасно понимаю, Филипп Осипович, - притишив голос, сказала
Марго. - Если мы здесь, значит - у каждого есть причины. И конечно,
веские! И как бы там ни было, раз есть причины, есть необходимость, мы не
должны отказываться! И кто-то должен повести, обязан просто!
- Герман Пятрович должон.
- Конечно!
- Это такая женщина, мама, такая женщина, - опять возник во мраке
странный, бормотливый тенор Жана. - И я никогда не спою ей, подумать
только...
- Жан! - испуганно позвала Марго. - Жан!
- Один раз хотел купить рубашку в клетку... хотел купить в клетку...
мне не досталось... очень хотел... купил не в клетку, купил, носил... не в
клетку... про ту, в клетку, забыл... было хорошо... и теперь все
забудется...
- Кого-то ты, малец, гораз ня того. Аль заболелши? Надо лампу запалить.
Ах ты...
- Да-да, Филипп Осипович! - Марго сползла с кровати, ощупью пошла на
голос Жана. Вспыхнула спичка. - Он бредит!
- Лампу догадалися принесть...
- У него жар, Филипп Осипович! Он весь горит!
- Простыл! Ах ты... Говорил, зачем под дождь полез. И днем - двярина
нашесть... Малинового бы отвару. А где взять? Ночь, быть ты проклята...
- У меня есть аспирин! Сейчас. - Марго кинулась к сумке. - Жан, Жан!
Проснись! Выпей лекарство. Дайте воды!
- Тутака в стабунке молоко осталши, мед есть. Щас в плиту два полена,
скипить скоренько...
- Да, конечно, но сначала надо температуру сбить... Вот идиотка, даже
градусника не захватила... Винтовку не забыла, а градусник... Жан! Выпей
вот это...
- Таблетки, - возясь у плиты, проворчал Филипп.
- В такую жару и простудиться! Что же ты, а? Вот, выпей. Не беспокойся,
мы все сделаем, как надо, быстро вылечим.
- То-то гляжу, к вечеру мляунай такой сделалшися... Южная порода...
- Я заболел? - беспокойно спросил Жан. - Заболел? Чем? Может, съел
что-то не то?
- Ничего страшного, мальчик. Обычная простуда. Такое случается и в
разгар лета. К тому же - нервы. Потрясение. Ведь такое, как сегодня...
Бедная Вера... Лучше не вспоминать... Завтра мы достанем малины, сделаем
отвар...
- Выпьешь кипяченого молока с медом - лягоше будя. Скоро скипить...
Говорил табе, зачим под дождь выбягал!
- Лежи тихо. Я посижу возле тебя.
- Спасибо вам...
- Ну-ну... Мы должны помогать друг другу. Как же иначе? Ты мне помог
сегодня утром. Ночью Вера помогла... Поскольку мы здесь собрались такие...
Мы уже, можно сказать, породнились.
- Ня спи покудова. Щас будя готово.
- Нет-нет, мы не спим, Филипп Осипович. Просто после лекарства надо
полежать спокойно. А потом ты должен перебраться на кровать. На полу тебе
нельзя - дует. Я переберусь сюда, а ты - на мое место.
- Зачем... Можно и так...
- Как зачим?! - строго сказал Филипп. - Каб здоровый стал скорей, вот
зачим... Ага, готово твое молоко. Давай подымайсь...
- Я сейчас быстренько перестелю! - засуетилась Марго; вдруг она
замерла. - Ой! Кажется, кто-то ходит... Во дворе.
Филипп прислушался. Не раздавалось ни звука.
- Можа звярушка какая... Кому тутака ночью ходить...
- Как будто шаги...
- Нервы, - заключил Филипп.
Жан перебрался на кровать, принял кружку с молоком.
- Очень горячо.
- Горячее гораз и надо пить, - сказал Филипп. - И меду черпай, ня
жалей, каб сладоше было. Ето гораз полезно. Во, Андреевна, завтра бабы
засумлеваются, зачим в нас ночью печка топится.
- Я им объясню... И этой горбунье заодно - чтобы не бродила по ночам и
в окна не подглядывала.
- Кого ей объяснишь... А народ тутака ня злой. Попервости, можа, ня
гораз знакомистай, а потомака - ничаго. Можно поладить...
- Им, конечно, тоже хлопотно - столько чужих людей сразу. Все с
расспросами, просьбами... Они же не привыкли. В такой глухомани всю
жизнь...
- Да-а... Дяревня ета, как говорится, ня на бою стоить... Пей-пей,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг