больше не надо... Какая интересная папка! - проговорил он, внимательно
разглядывая мэтровскую "главную книгу жизни", и наклонился, чтобы прочесть
название.
Визин "убрал папку.
- Это - одна научная работа... Дана мне на рецензию... Между делом
заглядываю... Между гусарствами...
- А-а-а, - протянул Андромедов.
Визин поднял голову и в толпе возле магазина, на той стороне улицы
увидел вдруг Тоню. Она заметила его взгляд и замотала головой - это
означало, безусловно, что подходить не следует. Визин мгновенно вспомнил
про подарок, вскочил и шагнул по направлению к ней, и тогда она
отвернулась и быстро пошла прочь.
НАЧАЛО
1
Неухоженная грунтовая дорога вела с холма на холм, и взгляду то и дело
открывался величественный таежный пейзаж. Залитые солнцем темные лесистые
горбы сменялись блестящими от недавнего короткого дождя рощами; болотистые
низины, поросшие чахлым ельником - могучими сосновыми борами, наполненными
словно спрессованным желтым светом, Дорога то взбиралась на гору, обнажая
широкий лесной горизонт, то устремлялась вниз и извивалась под кронами, и
тогда солнечные блики мерцали и слепили.
Скоро Визин устал смотреть и закрыл глаза. Впереди было еще много часов
пути, за временем следить не хотелось. Он явственно ощутил, что совсем
недавно, с того момента как тронулся автобус, и начался его настоящий
отрыв от всегдашнего и привычного. Побег в Долгий Лог и все, что тут
произошло, - это было лишь пробным шагом, своего рода опытом,
экспериментом, а теперь наступало уже нечто подлинное, бесповоротное, и
неведомая, неотступная женщина со сдержанной торжественностью выписала
автобусный билет, как будто это был билет не до захолустных Рощей, а до
Будущего.
Подобно чему-то далекому, и в этой дали постепенно теряющему четкость
очертаний вспоминалось былое - теперь уже в полном смысле былое: спальня
Мэтра с дантовской строчкой над дверью; сам Мэтр, лежащий на предсмертном
одре и решающий кроссворды; его ужасные слова о том, что любимый ученик
был любим потому; что любима была его мать, и лишь по этой причине ученика
выделили и всегда выделяли, и он стал тем, чем стал; постепенно
отдаляющаяся Тамара, отдаляющаяся дочь; перевернувшее все вверх дном
"великое открытие"; прощальные письма и начало побега в аэропорту родного
города, когда он старался казаться и себе и другим беспечным фланером. Все
это было сейчас далеким былым, может быть, даже более далеким, чем
детство, студенчество, чем те три чистых и радужных дня в деревне после
защиты докторской диссертации.
Вдаль отодвигался и Долгий Лог - гостиница с ее оригинальной
гладильней, отставной председатель, ресторан, базар, бессменный рыбак на
озере и даже Тоня, даже Тоня, запретившая подойти к ней на автостанции и
оставшаяся без запланированного подарка, Тоня, "безропотная, кроткая и
простая", какой никогда прежде не встречал. Но все-таки Долгий Лог не был
и не мог еще быть далеким былым, а лишь - по мере удаления от него -
затягивался мягкой кисеей, которую Визин заметил уже, когда получил от
кассирши билет "из рук в руки".
Но незыблемым, ярким настоящим были слова Мэтра про "укус микроба",
видение ночного неба с балкона, зеленая девушка в институтском коридоре,
"служба утешения", Лина в аэропорту, всепроникающий студент-очкарик,
демонологи в тени портала, раздвигающийся самолетный туалет с огромными
зеркалами на стенах, извиняющийся репродуктор, диспутанты на передних
сиденьях, преобразователи природы на задних и пара справа,
сногсшибательная радиограмма, телепат, а затем - удивительный хор из-за
стены в гостинице, отключенный говорящий телефон, командировочный агроном
в трусах, починяющий утюг и философствующий о псевдомагии цифр, и,
наконец, новая Лина-Полина в образе кассирши, способная взглядом
остановить автобус. Да, эта линия ощущалась истинным настоящим, каждое
звено этой цепи притягивало, лихорадило, напрягало, и Визин знал, - вчера
на озере, возле прячущейся в камышах, а затем необъяснимо исчезнувшей
мифической Полины его знание лишний раз подтвердилось, - что он пока не
готов ни увидеть связей между звеньями, ни истолковать ничего. "Пока" еще
длилось, ему не было предназначено завершиться здесь, в Долгом Логу;
Визину оставалось только надеяться, что разрешение всему впереди - где-то
там, - в Рощах, в Макарове или дальше, - свершится нечто такое, после чего
все станет видным, слышным и понятным. Он чувствовал, что к былой жизни
возврата нет, не может быть, - ни к далекой былой, ни к близкой, - да он и
не хотел никакого возврата, потому что возврат означал бы конец его как
человека. И все-таки ему было немного грустно оттого, что так быстро,
безжалостно и рьяно отрезано и отброшено то, к чему он прикипел, что было
хоть и бессмысленной, хоть и слепой, как он полагал, но изрядной частью
его жизни. И кроме того, он испытывал легкий страх: он был одинок и
впереди было неведомое.
И еще одно сугубо настоящее занимало его мысли - вот оно, сидит рядом и
впервые молчит, потому, может быть, что "человек с именем" закрыл глаза,
то есть, не исключено, спит или глубоко задумался, а мешать в таком случае
никак не годится; или он молчит потому, что счастлив: сбывается мечта, он
движется к Сонной Мари - с пожарниками не удалось, с геологами не удалось,
вдруг удастся теперь, главное - не терять веру. Да, Андромедов сейчас,
возможно, самое настоящее; он, конечно, налагает дополнительную
ответственность, он досаждает; неизвестно, как себя с ним вести, но без
него, видимо, в самом деле нельзя.
- Ты говоришь, мы прибудем в девятом часу?
- Да, Герман Петрович.
- Столько трястись...
- Если бы асфальт... И не эти горы-косогоры. И довольно много
остановок.
- Ты толкни меня, если какая-нибудь достопримечательность. Валуны там,
или еще что... Я не сплю.
- Хорошо.
И - опять, через несколько минут:
- Тебе моя биография, мое положение и прочее такое известны?
- Откуда же, Герман Петрович?
- Значит, расскажу. Надо, чтобы было известно. Раз уж мы с тобой
отправились... Надеюсь, ты не воспользуешься этим как журналист.
- Что вы, Герман Петрович...
И - совсем уж бог знает с какой стати:
- Коля, а девушка у тебя есть?
- Нет.
- Я спросил, - извинительно сказал Визин, - потому что... ну, потому
что тоже ведь не знаю о тебе ничего.
- Я вам тоже расскажу... А девушка... Один раз мне показалось, что я
влюбился. Но потом увидел, что внушил себе это. Так сказать, жажду принял
за влагу... Да она бы и не поехала сюда со мной... Мы зачем-то
переписываемся. Она заканчивает медицинский. Недавно вышла замуж.
Что-то в его тоне задело Визина, показалось укоряющим, что ли. Вот он,
видите ли, какой! Влюбился, но понял, что внушил себе, и отошел. А ты,
брат Визин, коллега, встретил Тоню, также внушил себе нечто, увидел, что
внушил, но не отошел. Или он неравнодушен к Тоне, или укоряет в моральной
неполноценности, или чистоплюйствует. "Или тебе мерещится", - кольнул
какой-то желчный визиноид. "Очень хорошо, что он напомнил тебе про
моральный багаж, - подал голос следующий. - Так тебе и надо, не будешь
лезть к человеку в душу".
- И кассирша Полина, говорят, переписывается с кем-то. - Визин лишь
подумал об этом, а как-то само собой сказалось вслух.
- Может быть. - Андромедов или ничего не знал про Полинино личное, или
считал неловким говорить; скорее - второе, потому что с его натурой и в
условиях Долгого Лога сомнительно не знать, что _говорят_. - Полина вообще
загадочная.
- Чем же она, по-твоему, загадочная?
- Ну, знаете, как бывает. Один сразу весь виден, а у другого все словно
занавешено и замаскировано. Мне страшно интересны эти вторые. Полина как
раз такая.
- Хм, - сказал Визин. - А как бы ты, Коля, отреагировал, если бы узнал,
что я переписываюсь с самим дьяволом, продал ему душу?
- А что? - Андромедов пожал плечами. - Бывает. Бывало, по крайней мере.
- Не испугался бы связаться с таким субъектом?
- Я попытался бы наставить его на путь истины.
- Ты бы, пожалуй, преуспел.
Они засмеялись...
Автобус был забит. Стояли даже в проходе. Преимущественно это были те
самые люди, что покупали и продавали на базаре, что толклись на
автостанции и бежали потом от ливня. У одних лица были сонными, головы
расслабленно мотались, другие о чем-то переговаривались, шептались, третьи
спали; несколько подвыпивших норовили ошарашить собеседников подробностями
все о том же урагане. То был сельский люд, занятый исключительно своими
сельскими делами; сейчас они станут понемногу высаживаться у своих
деревушек, чтобы пойти домой, рассказать о своих успехах или неуспехах в
райцентре, раздать гостинцы и приняться за те же дела, от которых
оторвались, которым у селянина ни конца ни края.
Но ехало и несколько человек явно не местных и не сельских. Они не
были, судя по всему, знакомы друг с другом; их лица, сосредоточенные или
отрешенные, заметно отличались от местных - и выражением, и цветом, и
складом. Одеты они были на визинский манер - дорожно; у иных на коленях
стояли корзинки, кошелки или рюкзаки; их можно было принять за грибников,
ягодников, просто отпускников, едущих к родственникам или знакомым. Визин
обратил на них внимание еще на автостанции, и почему-то ему сразу
подумалось, что они никакие не грибники-ягодники, а лишь хотят, чтобы за
таковых их принимали.
Вот эта женщина, например, подвязавшая темные с легкой проседью волосы
деревенской косынкой, женщина, которую он дважды видел в ресторане, -
неужели она в самом деле по грибы собралась?.. А этот высокий жилистый
старик с изможденным лицом, в вылинявшей до белизны гимнастерке, - разве
он местный, хотя и, без сомнения, тоже сельский?.. А этот красивый
смущенный юноша-азиат, тоже виденный в ресторане, - что он потерял в
здешних краях?.. Или вон та, безучастная ко всему, длинноволосая смуглая
девушка с транзистором и лукошком, - она действительно за ягодами?..
Визин заметил, что и аборигены поглядывают на них, - как, впрочем, и на
него с Андромедовым, - как на чужаков, не скрывая любопытства; с
некоторыми пытаются заговорить, но общения не получается, а девица с
транзистором и бровью не повела, когда к ней обратились, словно
глухонемая. И теперь, то и дело впадая в полудрему, Визин пытался
разобраться, почему не верит этим пассажирам; в сознании мелькали смутные
догадки.
Несмотря на раскрытые окна и люки, становилось душно. Дорога повела
наверх - все круче и круче; автобус еле тащился и, наконец, на перевале
замер.
- Остановка - пятнадцать минут! - объявил шофер и выскочил из кабины.
Пассажиры начали подниматься с мест, выбираться наружу, разбредаться,
заваливаться на траву в тень. Несколько человек с вещами потянулись в
сторону растрепанной, - видимо, недавним ураганом, - березовой рощицы, за
которой виднелись низкие избы.
Панорама отсюда открывалась поистине грандиозная: долина внизу, в
противоположной от деревни стороне, скоро переходила в покатое возвышение,
создававшее гряду лесистых холмов, за этой грядой шла следующая, за ней -
новая; волнистые линии холмов, идущие одна за другой а, точнее - одна над
другой, разнились цветом, от зеленого до дымчато-фиолетового; местами
проглядывали светлые проплешины полей или пастбищ; горячий ветер доносил
снизу устойчивые и крепкие запахи цветущих трав и леса. И невозможно было
вообразить такой размах и силу, которые бы единым объятием способны были
охватить этот мир.
Визин вдруг почувствовал нечто похожее на то, что чувствовал ночью на
балконе, и потом, когда проснулся в гостинице и услышал из-за стены хор.
Он зажмурился, отвернулся и пошел за автобус, на траву, в спасительную
тень, где лежали, полулежали или прогуливались другие пассажиры. Он
высмотрел куст в стороне, опустился возле него, затем лег.
- Вам плохо? - шепотом спросил участливый Андромедов. - Как вы себя
чувствуете?
- Я чувствую себя насекомо, - вяло отозвался Визин.
- Может быть, высота? Тут за двести тридцать метров.
- Мне достаточно... Кабинетному низинному человеку... Люди гор крепки,
они склонны к созерцанию и самоуглублению. А люди кабинетов пишут
философские трактаты... Не помню, кто это сказал, а может, никто и не
говорил... Высота ни при чем, Коля... Акклиматизация.
- Хотите кофе? И глоток коньяка?
- На такой жаре?
- Поможет, Герман Петрович. Вы побледнели. Может быть,
головокружение...
- Никакого головокружения у меня нет. И не было. - Андромедов шмыгнул
носом, и Визин добавил: - Вот тебе, я думаю, следовало бы принять.
Насморк, да такой запущенный...
- Это, Герман Петрович, привычка. Как и с галстуком. Тетя все пыталась
отучить...
- Почему тетя?
- Я у тети рос. Родители рано умерли, ну она и...
- Да. - Визин умолк, в очередной раз пожалев о своем допросе. А
галстук-то, что ли, дома позабыл? - Он спросил про галстук, чтобы
перевести разговор на другое, но тут объявили посадку, и Визин стал
подниматься.
- В лес при галстуке было бы уж слишком! - Андромедов улыбнулся...
Спустились с холма и поехали бором. И сразу стало свежее - автобус
бежал резво, в люки и окна хлестал ветер.
- Все-таки удивительно, что мы едем туда, - мечтательно проговорил
Андромедов; щеки его алели сильнее обычного.
- Что же удивительного-то? Решили и поехали. Вот само решение - тут
разумному, здравомыслящему человеку есть над чем поломать голову.
- Ей богу, Герман Петрович, не знаю, какого разумного и здравомыслящего
вы имеете в виду.
- Нормального, Коля. Разве ты не находишь, что предприятие наше
попахивает авантюрой?
- Нет! Нисколько!
- Ты купаешься в снах, Коля. И меня втянул.
- Если настоящая жизнь есть сон...
Визин промолчал.
Въехали на территорию, где ураган посвирепствовал особенно сильно. До
сих пор попадались только отдельные поломанные деревья или небольшие
завалы, а здесь лес лежал почти сплошь - целые гектары искореженных,
выдранных с корнями, расщепленных деревьев, горы бурелома; стволы сосен,
берез, елей лежали поперек шоссе, висели на спутанных проводах, дыбились
друг над другом, подмяв радио- и электроопоры. Все было устлано обломками,
щепками, сучьями, листьями, хвоей. Местами невозможно было проехать, и
шофер сворачивал в кювет, выезжал на целик, чтобы обогнуть завал.
Попалась небольшая растерзанная деревенька: снесенные крыши,
перекрытия, выдранные окна, поваленные стены. Жутко было видеть
обезглавленные дома, кровати, шкафы и столы под открытым небом и бродящих
вокруг людей с замкнутыми, хмурыми лицами. Больше всего досталось тут
самому высокому дому - колхозной конторе: сохранилось, по сути, лишь
полконторы, а вторая половина - со столами, стеллажами, агитщитами и
плакатами - была разметана по всей деревне; здесь вовсю шли
восстановительные работы.
В автобусе притихли - картина удручала; то, что открылось глазам,
превосходило все до сих пор рассказанное. На лицах путешественников,
вытеснив "грибно-ягодные" выражения, появились озадаченность, испуг - они,
конечно, не думали, что на их дороге случится такое омрачение. Только
девушка с транзистором ничего, кажется, не заметила.
Прошелестел разговорец:
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг