- А что за вопросец?
- Вы ведь тутошний старожил, так?
- Так.
- И наверно, знали врача Морозова...
- Все ясно! - усмехнулся седоусый. - Конечно, Андромедов наш уже
постарался. Вот ведь натура! Никого не пропустит, чтоб со своей Сонной
Марью не пристать.
- Действительно, - чуть-чуть смешался Визин от прозорливости
экс-волюнтариста. - Мы с ним познакомились, и что-то...
- Да уж факт, факт, что там. Факт, что выложил все свое. Не отступится
ведь, пока не выложит. Это ж теперь, как говорят, хобби его, Марь эта. Он
же тут такую деятельность развернул, что только держись. И журнал
необъяснимых явлений, и друзья инопланетян, и пятое-десятое... А уж напора
ему не занимать! А где она, Марь-то эта? В одном она только месте
помещается: у него в голове. Он вам не рассказал, как пожарников уломал?
- Нет. При чем тут пожарники?
- Он, знаете, умудрился им доказать, что они на весь мир прославятся,
если сделают, ни много, ни мало, аэрофотосъемки этой самой Мари.
Понимаете?!
- Сделали?
- Сделали, представьте. Взяли свой вертолет и сделали.
- И что?
- А ничего. Снимать нечего было. Всю тайгу облетали, а Марей никаких
так и не обнаружили, Теперь, если брандмайору нашему хочешь испортить
настроение, напомни про те аэрофотосъемки.
- Сам, что ли, брандмайор летал?
- Нет. Годы. Но визу-то наложил. Вдруг, мол, прославлюсь!
- Стало быть, не подтвердилась легенда?
- Как же она могла подтвердиться? Ребенку же понятно, что россказни
есть россказни. Все мода. Когда россказням хотят значение придать,
серьезную базу подвести.
"Он не из тех, кого огненные круги озадачат, - подумал Визин. - Но что
бы он почувствовал, если бы у него зазвонил отключенный телефон? Сказал
бы, что этого просто не может быть, потому что этого быть не может? Не из
тех он, не из тех долгологовцев, которые тут эту особую атмосферу
образуют, заставившую тебя напружиниться. У него - своя атмосфера. Но он,
кажется, одинок, этот пострадавший из-за любви упрямец... Да, но
пожарники-то ничего не нашли! Они ничего не нашли, а Андромедов
упорствует. А доктор Морозов, может быть, нашел. А волюнтарист не верит. А
телефон-то был все же отключен..."
- ...ему россказни - как мед на душу, - неторопливо продолжал старик. -
Такую вам убежденность выкажет, что не хочешь, а проникнешься. Он же потом
и к геологам подлаживался. Только тем-то не захотелось прославляться,
наслушались...
- Не рискнули, выходит...
- У серьезных людей, знаете, серьезные заботы. А не... Пускай уж
россказни детишкам рассказывает - прямому адресату.
- Детское живет в человеке до седых волос, - вспомнил Визин один из
вопросов мэтровского кроссворда.
- Может быть. Но седые-то волосы тоже что-то значат... Вот. А ваш
вопросец... Что ж. Знал я Морозова. Толковый был человек, врач, светлая
голова - тут, как говорится, шляпу долой. Но попала заноза... Нагородили,
наплели, смутили... И - все кувырком. Как подменили человека. Пошел в
тайгу и пропал. Наверно, заблудился. Такое тут бывало...
- А как вы считаете, почему он, образованный, ученый человек поверил в
легенду?
- Трудно сказать. По-моему, есть такой сорт людей. Романтики, что ли,
чудаки - уж бог его знает, как назвать. Чему обычные люди не придают
никакого значения, то у них почему-то на первом плане... Или, может быть,
у человека случился какой-нибудь надлом...
- У вас случался надлом? - спросил Визин.
Старик очень внимательно и, по-всему, затронуто посмотрел на него, и
Визин понял, что коснулся какой-то больной точки в его душе.
- Да, - сказал он, - случался. Но я, молодой человек, не потерялся в
сомнениях и неопределенностях, которые, как известно, в таких случаях
возникают. Я сказал себе, что обязан пережить надлом - все человеческое во
мне это сказало.
Визина давно уже не называли "молодым человеком"; он отвел глаза и
произнес:
- Простите. - И помолчав, вернул разговор к главному. - Но Морозов ведь
был на Сонной Мари.
- Кто это подтвердит?
- Есть свидетельства.
- Какие свидетельства? Телеграфное агентство ОБС?
- Что такое ОБС?
- Одна Баба Сказала, вот что это такое... Я до сих пор удивляюсь, как
может серьезный человек, серьезный специалист тратить силы и время на
безделушки? Чему его в высшем-то учебном заведении учили? Науке? Но
неужели она так слаба, наука? Где тут логика? Учили науке, выходит, для
того, чтобы он потом встал ей поперек дороги!
- И все-таки иногда легенды оказывают науке солидные услуги.
- Ох, вижу, уже сагитировал вас наш Андромедов.
Визин отметил, что уже второй раз тот говорит "наш Андромедов", и
усмехнулся.
Седоусый закурил. Светлана Степановна зашевелилась в своем окошечке,
покашляла со значением, но промолчала.
- Не знаю вашего профиля, - сказал старик. - Знаю, что - ученый, это
тут уже все знают. Но вот если бы я, к примеру, имел какое-то отношение к
Большой Науке, я бы... Ну, для начала собрал бы народ, молодежь в первую
очередь, и хотя бы прочитал настоящие лекции про всякие россказни и
домыслы, про завихрения разных таких Андромедовых, чтобы не использовали
серьезные печатные органы для своих фантазий.
- Нет, - сказал Визин. - Я бы не стал читать таких лекций. Теперь бы
уже не стал. Пусть себе фантазируют. Циолковского, между прочим, в свое
время тоже называли фантазером. И печатные органы ему отказывали.
- Циолковский - это, насколько мне известно, расчеты, обоснования,
доказательства - наука, одним словом. А не любительство, не игрушки.
- Ну, современникам его именно и казалось, что - любительство и
игрушки. Игрушки ненормального.
- Не знаю, не знаю. Так ли уж все и казалось...
- К тому же, любительство - вещь тонкая, - продолжал Визин. - Сегодня -
любительство, а завтра - наука. Да и басня, как мы знаем, ложь, да в ней
намек. - Проговорив это, он подумал; "Послушал бы меня сейчас Коля!"
- Точно, - вздохнул седоусый. - Завербовал вас Андромедов. Вы ведь
имеете отношение к Большой Науке, извините за назойливость?
- То, чем я сейчас занимаюсь, как раз граничит с любительством, а то и
шарлатанством, - ответил Визин. "Ах, послушал бы Коля!"
- Разыгрываете меня, - опять вздохнул старик.
- Нет. Я, если хотите, работаю над проблемами суеверий.
- Так ведь это то, что надо!
- Для чего надо?
- Для той самой лекции.
- Видите ли, я как раз и думаю, что такие лекции - проявление
откровенного суеверия.
- Я вас не понимаю... Получается что-то вроде того, что научная позиция
- суеверие, а андромедовщина - нет, так что ли?
- Я этого не сказал. Я вообще не знаю, что такое андромедовщина.
- Вы не подумайте, - печально заявил вдруг старик, - что я какой-то там
ретроград, враг мечтаний, дерзаний...
- Ради бога, я не думаю так.
- Уж если говорить вашими словами, то мое, выходит, суеверие в том, что
я за то, чтобы сперва навести порядок на земле. И первая задача, чтобы мир
не шатался, не делился, чтобы никаких угроз. А потом уж можно
по-серьезному и за оболочку нацелиться. - Он показал глазами в потолок. -
Суеверие?
- Суеверие, - сказал Визин.
- Что ж тогда, по-вашему, не суеверие? Наука - суеверие, мир на земле -
суеверие... Где несуеверие-то?
- Несуеверие в трезвости. - Визин отодвинул газеты, потому что вода со
шляпы седоусого уже подбиралась под нижнюю, и край ее посерел. - Не нужно
ни из чего делать жупела. Когда говорят "наука всесильна" - это жупел.
Когда утверждают, что она ни черта не может, - тоже жупел. Перестаньте
лезть в небо, пока на земле чехарда, - опять жупел. Таково мое мнение.
Ориентировочно. Ну, а мир на земле - тут уж извините, тут я вам не
говорил, что это - суеверие. Стоящие вещи можно делать только тогда, когда
нет драки - здесь двух мнений быть не может.
- Интересная у вас позиция. - Во взгляде старика появилось любопытство.
- Когда ее не было, драки-то?
- Бывало. Жаль, что редко и непродолжительно. Было бы чаще и дольше,
люди, может быть, и не потянулись бы к какой-то Сонной Мари.
- Ну, а Марь суеверие или нет?
- Не знаю. Может быть.
- Что может быть? Да или нет?
- Я - не знаю. А может быть все. - Визин встал, поклонился. - До
свиданья. Если встретите Екатерину Кравцову, скажите ей, пожалуйста, что
один человек, специалист по суевериям, увидел ее в галерее лучших людей и
запомнил. Как запомнил и ваш рассказ о ней и ее специальности.
Уходя, Визин чувствовал спиной озадаченный, грустный взгляд.
10
Визин стоял у окна и смотрел на вечереющий ландшафт. Туча давно уплыла,
опять было тихо, озеро было зеркальным; солнце садилось ясно, погоже.
"Пауки, - думал он. - Иван Андреевич Лестер. Дима Старовойтов.
Волюнтарист. Аэрофотосъемки. Доктор Морозов. Тысяча и одна ночь. Пора
оживать. Видно, этот ураган не случайно занес тебя сюда".
От озера потрусила стайка ребят; они что-то кричали и размахивали
руками; у некоторых были удочки. Потом они рассыпались. Вспомнились те
двое, что сегодня утром у автостанции пожирали глазами юношу на костылях -
Дима для них был, конечно, героем.
"А потом они соберутся где-нибудь в скрытом от взрослых глаз местечке
и, возбужденные, сжигаемые жаром мечты, станут фантазировать. И полетят
шары, и повиснут в небе огненные круги, и засеребрятся тарелки, и
спустятся к ним с небес ины, и откроется Чудесная Страна... Да ведь про
инов-то, может быть, догадались прежде всего именно они, дети. Догадались,
а потом увидели. А за ними - и взрослые. И все у инов хорошо, все мудро,
прекрасно, благородно... Но почему? Неужели потому, что действительно лишь
там хорошо, где нет нас?"
Солнце уже наполовину ушло за лес; озеро потемнело, отливая розоватыми
пятнами; во всем была какая-то стройная, уверенная мелодия... Да, не такой
закат изобразила на своей картине Тамара. И дело не в том, что она
изобразила не то озеро и не то время года - нет, не в том. Конечно, у нее
был колорит, была палитра и другие искусные штуки, о которых со знанием
дела говорили ее приятели. Но там не было мелодии, - пусть не этой вот,
теперешней, пусть! - там не было никакой мелодии. Во всяком случае, Визин,
вспоминая картину жены, не чувствовал мелодии и не помнил, чтобы
когда-нибудь чувствовал; картина была безголосой. И ему стало жаль, что
это так, и в оправдание жены он подумал, что все дело в том, что он теперь
здесь, в Долгом Логу, и что с ним происходит то, что происходит, и если бы
подобное происходило раньше, то он бы, возможно, и услышал мелодию в той
картине...
Тоня пришла поздно ночью. Одета она была уже по-новому: темно-синее
торжественное платье, как будто она собралась на высокий прием; прическа -
а-ля-Матье, делавшая ее старше и строже. Сейчас только несмыкающиеся губы
и длинные неуверенные глаза напоминали ту, которая всего лишь позавчера
утром появилась в его номере, потому что "Светлана Степановна послала
узнать..."
Опять, конечно, ее никто не видел, пока она к нему пробиралась, и опять
дома было сказано, что она будет ночевать у бабушки.
Визин начал собирать на стол, и она, помедлив, принялась помогать ему.
- Завтра я уезжаю, - сказал он.
- Ага. - Она почему-то старалась не смотреть на него.
- В Рощи, - сказал он.
Опять "ага".
- Потом дальше.
Он еще что-то говорил: об обстоятельствах, которые сложились так, что
мешкать ему нельзя, что невозможно сказать ничего определенного о том,
сколько продлится его поездка, что задачи, стоящие перед ним, осложнились,
- говорил коротко, телеграфно, репликами, следя за тем, чтобы получалось
все спокойно и деловито, и она все так же односложно отвечала, либо кивала
или вздыхала сдержанно.
Так продолжалось долго, они уже сидели за столом, и он ухаживал за ней
чуть-чуть небрежно, как будто они хорошо и давно знали друг друга, и ему и
ей было все исключительно ясно, детали не имели значения. И он думал, что
это правильно, не должно быть никаких эксцессов, сцен, никакой, словом,
театральности, потому что и в самом деле все ясно, ничего не убавить, а
также не прибавить к тому, что было и есть между ними, а разметка будущего
- это стало бы напускным ребяческим щебетом, в лучшем случае, а скорее
всего - пошлым притворством.
- Ты кассиршу с автостанции, Полину, знаешь?
- Знаю.
- Что она за человек?
- Человек как человек.
- Замужем?
- Нет пока.
- Пока?
- Вроде, переписывается с кем-то. Ждет. Давно.
- Сколько ей лет?
- Постарше меня... - Тонин мимолетный, но выразительный взгляд сказал
ему, что расспросы эти не худо бы объяснить.
- Понимаешь, мне показалось, что я ее встречал. Там, дома у себя.
Дважды.
- Мало ли одинаковых лиц, - со вздохом проговорила Тоня.
- Да, конечно...
Атмосфера их встречи стала угнетать его. Даже разговор о Полине, - хотя
в глазах Тони и отразилась тень ревности, - казался уверткой, сознательным
уходом от главного. Во всем была натянутость, даже в новом наряде Тони;
все было похоже на молчаливый сговор двух игроков; вся эта спокойность,
невозмутимость, внешняя деловитость обнаруживали позу - то есть без
театральности все-таки не обходилось. Безропотность и покорность Тони, ее
кивки, вздохи, взгляды, даже ревность к Полине казались ненатуральными - в
них угадывался упрек ему, и он понимал его обоснованность, и это его
тяготило.
- А Лестера Ивана Андреевича ты тоже знаешь?
- Его все знают.
- Он правда по паукам погоду предсказывает?
- Ага.
Он наконец, не выдержал, взял ее за руки, повернул к себе.
- Ты понимаешь, что происходит?
- Ага, - ответила она еле слышно.
- Происходит, что я оставляю тебя! - Он проговорил это нервно, резко и
достаточно громко.
Она испуганно сжалась, быстро посмотрела на дверь, попыталась
освободиться из его рук.
- Не надо...
- Я же оставляю! Оставляю!
- Я понимаю...
- Ты считаешь, что все в порядке вещей?
- Не знаю... - Она всхлипнула, отвернулась.
Это было совсем неожиданно. Он обнял ее; она уткнулась в его плечо.
- Прости меня... Сам не знаю, почему... Я объясню...
Она кивала, всхлипывая. Потом она пошла в ванную приводить себя в
порядок. "Идиот", - сказал он себе.
...Потом он убедительно и разгоряченно толковал ей, что если очень
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг