5
Он все-таки спустился в ресторан, убедил себя, осмелился, решив, что
сегодня там определенно работает другая смена.
Но смена была та же, и все было тем же, и та же меланхоличная
официантка обслуживала - правда, другие столы, - и лишь мельком взглянула
на него, и на стенах были те же голубые русалки, только они уже больше не
впечатляли, как вчера. Был еще светлый день, поэтому ресторан пустовал;
всего пять-шесть клиентов поодиночке горбились по углам, в тени, подальше
от окон. Визин опять увидел темноволосую красивую женщину с усталыми
глазами, а в другом конце - юношу-азиата. Каждый из них был углублен в
себя.
Визин плотно пообедал, потом завернул в соседний гастроном, чтобы
пополнить припасы на случай, если поздно захочется есть, а ресторан уже
будет закрыт, и вернулся к себе в номер. Идя по холлу, мимо окна
администраторши, затем поднимаясь по лестнице и шагая по коридору, он
прямо, чуть ли не вызывающе вглядывался во встречные лица, пытаясь
прочесть в них нечто, что сказало бы ему, что их с Тоней тайна уже не
тайна, однако ничего такого не прочел. "Ну и прекрасно, что никто не
знает, - подумал он. - Ну и чудесно. Покойнее будет, Тоня права". Впрочем,
он не боялся огласки, ему было, в общем-то, безразлично, что о нем теперь
скажут. Кто бы ни сказал. Даже если бы сказали те, былые, институтские и
прочие, узнай они каким-нибудь образом о его последних днях, о его
приключениях и похождениях. "Знание множества фактов лишь застит истину",
- вот что он ответил бы им словами мудреца, или какими-нибудь другими
словами, способными показать, что ему, Визину, ведомо теперь то, что им,
прошлым, возможно, и не снилось и никогда не приснится.
Выгрузив покупки, он сел и расслабился - хоть он и остался один, и Тоня
не сказала конкретно, когда придет, и цепь событий обнаружила еще один, -
на этот раз любовный, - зигзаг, в будущее все-таки смотрелось увереннее, а
почему смотрелось увереннее, ему было все равно. "Что будем делать? -
полюбопытствовал он у себя. - Пойти на озеро, искупаться? Нет. Надо пляж
искать, по жаре шататься, расспрашивать. А на пляже - люди, одной ребятни,
скорее всего, муравейник. Нет. Андромедова высвистать? Тоже нет, Успеется
с ним. И без того такое ощущение, что он постоянно наблюдает за тобой.
Странная все-таки личность, неуловимая какая-то, Николай Юрьевич, видите
ли... Итак, ничего не будем делать, брат Визин, коллега". Он покосился на
термос, так еще до конца не опорожненный, налил остатки кофе. "Мы просто
поваляемся. А потом придет Тоня..."
Он пригубил кофе и начал раздеваться. И в это время зазвонил телефон.
Визин дернулся, словно у него над ухом выстрелили, - это пока что одно
только подсознание сработало, сознание еще не успело отметить, что
произошло невероятное. Он схватил трубку, дакнул и услышал голос,
доложивший после приветствия, что его беспокоит Бражин, редактор "Зари".
Он сказал, что рад прибытию Германа Петровича, рад, что тот благополучно
добрался, устроился и прочее. И только в этот момент сознание Визина
зарегистрировало, что происходит невозможное, что это - чертовщина,
подобная той, что разыгралась на борту самолета, когда раздвинулись стены
туалета, пропал гул моторов и очкастый студент стал разговаривать с
репродуктором. _Никакого разговора ни с каким редактором происходить не
могло, потому что телефон был отключен_. И тогда Визин перестал слышать
голос Бражина, звуки из трубки перестали воздействовать на соответствующие
нервные окончания, или как их там, в его ухе, результатом чего является
слышание, нервные окончания забастовали, физика нарушилась, наступила
метафизика.
Что-то сочувственно гудело откуда-то - "пора привыкнуть, вас терпеливо
и вежливо предупреждали", - но это не помогало: шок длился...
Прошло какое-то время, пока не замаячило следующее: когда я ходил
обедать, телефон подключили. Кто, кому понадобилось, зачем и почему - это
было сейчас второстепенным. Главным было: могли подключить, пока
отсутствовал. Логика. Вероятность. И устремившись всей душой к этой
догадке, Визин опять услышал голос редактора, нервные окончания опять
начали функционировать.
- ...относительно выступления у нас, если, само собой, вы не
возражаете, если настроены. Алло!
- Я слушаю, слушаю, - как можно спокойнее сказал Визин.
- Никаких сроков, как вы сами понимаете, мы вам не навязываем. Захотите
- милости просим в любое время. Звоните - и на службу, и домой. А
Андромедова нашего, станет надоедать, гоните в шею. Он ведь признался, что
успел наведаться к вам.
- Ничего страшного, - пробормотал Визин; он мог сейчас только
что-нибудь бормотать в ответ, бормотать и принуждать себя изо всех сил,
чтобы получалось непосредственно, любезно и естественно. - Все хорошо. Мы
побеседовали.
- Предупреждаю, Герман Петрович, он вам покою не даст.
- Без выговора тогда не обошлось?
- А куда денешься? Пришлось влепить. Ведь как с ума все посходили. И
письма и звонки, и приезжают. Вот что он натворил со своей Сонной Марью.
- Привыкли верить прессе. Ничего удивительного.
- Вы думаете? Это смотря какой прессе. Они верят с удовольствием обычно
той, что в четверть колоночки, в уголке полосы, особенно четвертой.
- Может быть.
- В общем, всегда к вашим услугам. Всего хорошего.
- До свиданья, Василий Лукич.
Визин положил трубку, опустился на стул, снова поднял трубку - она
молчала. Он несколько раз надавил на рычаги - трубка молчала, как молчит,
когда телефон стоит, например, на полке магазина или на складе.
На столе под стеклом лежал список абонентов города - тут были и
редакторские номера, служебный и домашний. Визин набрал - молчание; он
набрал еще несколько номеров наугад - то же самое. Телефон был мертв.
Визин достал ножичек; через две секунды колпачок проводки лег ему на
ладонь. Проводок, отсоединенный им накануне, был по-прежнему отсоединен,
загнут и отведен в сторону - все, как Визин сделал вчера. Да он мог и не
проверять, все было понятно с самого начала. "Пора привыкнуть..."
Визин соединил проводок с клеммой, поставил колпачок на место - руки
его колотились, так что пришлось повозиться немало. Наконец - кончено; он
снял трубку - в ухо ему полился длинный унылый гудок.
Он набрал Бражина - тот сразу откликнулся.
- Извините, - сказал Визин, - я связь на всякий случай проверяю.
Скажите пожалуйста, директор музея не поменялся в последнее время? Тут
написано Етлуков Б.И. Все он же?
- Он! - весело отозвался Бражин. - Зайдете к нему - рад будет. Он мужик
приветливый, толковый. Послушать его, так важней музейного дела и нет на
свете ничего. - И засмеялся.
- Спасибо и еще раз до свиданья...
Телефон жил.
"Редактору весело, - подумал Визин. - Он смеется. Ему все ясно. Полоса,
Андромедов, выговор, заготовка кормов, лучшая доярка, толковый музейный
мужик Етлуков... Все ему ясно. С ним ничего не происходит. А со мной,
только что уверенно смотревшим в будущее..."
Он рывком раздвинул шторы - во всю ширь, ослеп от ударившего по глазам
света, зажмурился и на ощупь уселся за стол. И постепенно приоткрывая
глаза, увидел озеро с неизменной лодкой на неизменном месте, лесистые
берега на той стороне, высокое небо. Озеро все было в ярких блестках,
точно его посыпали фольгой; по нему шла легкая рябь; значит - потянуло
ветерком; значит - жара унимается.
Визин подумал, что раз жара унимается, то неплохо было бы все же выйти
и погулять - прогулка сейчас была бы вполне кстати. Потом он подумал, что
надо бы разыскать Андромедова и опять пойти с ним в ресторан - это тоже
могло бы успокоить и отвлечь. И еще он подумал, что так или иначе, а надо
поскорее убираться отсюда, и не к Тониной бабушке, которая спрашивает про
тарелочки, а совсем - вон из Долгого Лога. И решать нужно немедленно.
Однако он отдавал себе отчет, что "вон из Долгого Лога" сразу не
получится.
"Василию Лукичу Бражину все ясно, с ним ничего не происходит, говоришь
ты. А откуда ты знаешь, что с ним ничего не происходит? Он тебе
докладывал, говорил с тобой по душам? "Приветствуем вас на нашей земле".
Куда как оригинально и доверительно... А что, если со всеми происходит,
только никто не признается? Как и ты не признаешься. И получается общая
картина, что ничего ни с кем не происходит. Можешь ты себе позволить такое
допущение?.. А что, если позволить себе другое допущение? Ну, например,
что вся та свистопляска в самолете вовсе, как говорится, не имела места в
действительности, а приснилась, пригрезилась. И причина - неожиданная,
необычная жизненная перемена, всколыхнувшая нервы. Все ведь можно
объяснить нервами, сновидениями, темпераментом и стечением случайных
обстоятельств. Можно доказать себе, что и в настоящую минуту ты спишь или
грезишь-бредишь, и в любой момент можешь очнуться, и окажется, что никуда
ты не улетал, никаких писем дочери, Алевтине Викторовне и приятелю, а
также заявлений начальству не писал, по-прежнему валяешься на диване дома
и ждешь телефонного разговора с Долгим Логом. Можно даже доказать себе,
что и этого не было: никаких газетных вырезок, никаких междугородных
заказов, никаких ночных выходов на балкон и так далее, - а всего-навсего
ты сидишь у себя в лаборатории, опершись щекой на руку, сидишь, задумался
и слегка вздремнул, и вот-вот попечительная Алевтина Викторовна подойдет,
громыхнет чем-нибудь на полке, вроде невзначай, и напомнит, что через пять
минут у шефа заседание. И ты проснешься, и все станет на свои места...
Можно, можно себе такое доказать, можно себя уверить! Но что делать, когда
все никак не проснуться, когда убедительнее другое - не поддающееся
пробуждению, невероятное..."
Вопрос - ответ, вопрос - ответ. Все больше вопросов и все меньше
ответов. Ах, морока! Но ведь это только кажется, только мерещится, что
всякие там вопросы и ответы. На самом же деле, если уж совсем серьезно, то
никаких таких взрослых, обстоятельных вопросов и ответов нет, а - так все,
пустяки воображение, застоялая фантазия. Есть только один солидный вопрос
- как туда? И значит - нужен Андромедов или кто-нибудь другой, кто в
состоянии его заменить. Вопрос один, а ответа - ни одного. И поэтому -
бездействие, выжидание, присматривание. И поэтому - Тоня.
"Неужели и Тоня поэтому?.."
Если бы сейчас он превратился в того благодушного и веселого визиноида,
который недавно, всего каких-то три дня назад, всем ослепительно улыбался,
он пошел бы и немедленно разыскал Тоню. Или бы он пошел и весело
побеседовал с директором местного краеведческого музея Б.И.Етлуковым. А то
приискал бы себе какого-нибудь нового волюнтариста или гладильщика, и
время было бы скрашено. Благодушный и жизнерадостный визиноид не
растерялся бы, он бы знал, что сказать, и не изобретал бы проблем. Да, он
прилетел не в Париж, на черта ему Париж, ему надо было в Долгий Лог, и -
вот он тут, и, стало быть, нужно действовать, шевелиться, разворачиваться,
поскольку уж решил двигаться в энном направлении к энной цеди... Но тот
визиноид скончался уже в самолете, и потом уже никакие реанимации не
помогли, - его напрочь доконали демонологи, антропологи, фаунологи,
очкастый студент и эта дура с золотой копной над ушами, говорившая "кофэ,
мармалад, волнительно". Его, того визиноида, правда, поддерживала вначале
эта переменчивая стюардесса, напоминавшая в отдельные моменты Лину, -
которая, может быть, обыкновенная авантюристка, - но потом она почему-то
оставила его, и он скончался. И на зеленом аэродроме Долгого Лога
приземлился уже совсем другой визиноид - напуганный, измотанный,
недоверчиво на все поглядывающий. И тот факт, что он принимал разные
обличия, - то хама, то гусара, то ловеласа и т.д., - ровным счетом ничего
не значит: напуганному и опасливому визиноиду ничего не остается, как
прибегнуть к маскировке... Но - нет-нет-нет! Тоня - не маскировка! Тоня -
искренне!.. Почему, почему бы ей сейчас в самом деле не взять и не
прийти...
Произошло бы вот что. Он сказал бы ей:
- Послушай меня. Тоня! Я понимаю: все может со стороны показаться
банальным. Возможно, все и в самом деле выглядит как обычный гостиничный
романчик. Но знаешь...
- Знаю, милый, успокойся, - сказала бы она. - Я люблю тебя.
- Мне сейчас так одиноко, так одиноко, - сказал бы он. - Я отторгнул
себя от всех. Этого не объяснить никакими словами.
- Понимаю, дорогой, - сказала бы она. У тебя есть я.
- Мне, в сущности, ведь совершенно некуда деться. Я все оставил. Я не
мог не оставить. Мне страшно пусто и тяжело.
- Да, дорогой мой, да, - сказала бы она.
- Я был ученым. В этом заключалась вся моя жизнь. Я взлетел. Меня
выделили. Я стал самоуверенным. Но потом эта самоуверенность была
подорвана.
- Понимаю, родной мой, понимаю. Я - с тобой.
- А это так неожиданно, так страшно, когда в тебе, ученом, подорвана
самоуверенность ученого. Это - крах.
- Успокойся, милый. Все образуется. Я люблю тебя.
- Не знаю, как оно образуется. Но когда осознаешь вдруг, что всю жизнь
занимался чепухой, что никогда, ни одной минуты не чувствовал себя
полноценным человеком... И ты рвешь со старым, а нового ничего нет, или
все - фантасмагории...
- Я люблю тебя...
- И я знаю теперь, знаю - только ты одна, только ты!
- Я люблю тебя, - повторила бы она. - Я очень люблю тебя. Я люблю тебя
навеки.
- Люби меня! - горячо сказал бы он. - Люби! Это - все! Ведь это -
бессмертие!
- Я люблю тебя навеки...
- Оставайся со мной навсегда! - сказал бы он.
- Да! - восторженно ответила бы она...
Визин вздрогнул, взметнул головой, словно избавляясь от наваждения. Ему
сделалось стыдно, как будто кто-то подслушал его сентиментальные мысли,
как будто поймал себя на том, что публично исповедался в пошлости. И он
вслух, нарочито громко произнес:
- Литература!
Он достал черную папку, развязал ее; там, в самом конце, был помещен
любопытный кроссворд; в клетки следовало вписать имена авторов различных
изречений и афоризмов.
ПО ГОРИЗОНТАЛИ:
1. У случая бывают капризы, а не привычки.
2. Не трать время, раскаиваясь в ошибках, просто не забывай их.
3. Понимание ценнее знания.
4. Наука отняла у человека испытанное оружие сравнений.
5. Я гипотез не измышляю.
6. Число - основа сущего.
7. Счастье человека где-то между свободой и дисциплиной.
8. Мы бедны знанием наших собственных богатств.
9. Жизнь - постоянная пропажа ошеломительного.
10. Невежество - лучшая в мире наука, она дается без труда и не печалит
душу.
11. Детское живет в человеке до седых волос.
12. Есть правила в литературе - гибнет литература; нет правил в
государстве - гибнет государство.
13. Бремя не помеха в царстве воображения.
14. Морщины дарует нам природа, о гладкой коже печалится суетность.
ПО ВЕРТИКАЛИ:
1. Вся история человечества - погоня за невозможным, и притом нередко
успешная. Тут нет никакой логики: если бы человек неизменно слушался
логики, то до сих пор жил бы в пещерах и не оторвался бы от Земли.
2. У каждого из нас есть родные во всех царствах природы, созданные ею
по одной идее с нами.
3. Истина перестает быть истиной, как только о ней начинают кричать на
всех углах.
4. Боль и веселье не исключают друг друга.
5. Если сердце в груди бьется уж очень сильно, то это - бог.
6. Всякое ожидание кончается, стоит только подождать подольше.
7. Делать не всегда трудно. Трудно желать. По крайней мере, желать то,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг