что тут, на далекой периферии, не может быть мысли и воображения, но -
все-таки неожиданно. Знаете, как привыкли: раз периферия, то - обязательно
примитив, аляповатость, подражание, робость, - словом, периферийность.
Есть, существует такое городское заблуждение. А вот - пожалуйста! Я, Коля,
немного знаком с художнической братией, так что... Этот ваш художник -
очень впечатляет. Признаться, я не видел, чтобы так раскованно,
непосредственно... Наверно, русалки - потому что озеро рядом, да?
- Ну да! Ресторан называется "Озерный". А у этого художника, Герман
Петрович, вообще очень нетрафаретные идеи.
- И нетрафаретное исполнение, я бы сказал.
- Мимо ведь не пройдешь, верно?
- Не пройдешь! Фантастика, и в то же время так реалистично. Конечно,
профессионально я судить не берусь...
- Тут вообще много интересных людей.
- Оно и видно. Ваше здоровье, Коля!
- Ваше здоровье!
- И здоровье Долгого Лога!
- О, вы еще увидите!
- Уже вижу...
И еще что-то говорилось, и еще, и они уже все друг про друга знали, и к
ним уже подсели, и Коля всем представил Германа Петровича, видного
ученого-газолога, и снова поднимались тосты - за здоровье каждого в
отдельности и всех вместе, за Долгий Лог. И Визин, войдя в раж, кричал
что-то про искривление мира, про ночное небо и мелодию из-за стены, про
царя-путника, доярок и волюнтаристов, а также про то, что наука ни черта
не понимает, и меньше всего понимают разные писаки, потому что когда наука
бессильна, они ей поют гимны, а когда действительно на взлете - разводят
галиматью про кризис, отрыв от реальности, и так далее и так далее. Визин
кричал, а Коля аплодировал. А кто-то лохматый и симпатичный все повторял,
подмигивая, что ты, дескать, Петрович, не теряйся, баба она добрая,
одинокая, и официантка меланхолически улыбалась и почему-то не разгоняла
компанию, хотя ресторан был пуст и время работы вышло.
Вообще-то, он не был пуст: со стен также меланхолично, как и
официантка, улыбались русалки и пели про два крыла... Потом Визин сделал
им ручкой - им и официантке, а с Колей, уже в вестибюле, прощался за руку,
потом еще раз прощался, а с его приятелями, кажется обнимался. Потом шел
по коридору гостиницы, насвистывая "мы ей подарим два крыла", с кем-то
шутил, острил, блистал...
3
Он проснулся в пятом часу. Сквозь щель между шторами пробивалось яркое
утро. Было абсолютно тихо. И Визин ощутил нечто такое, что, видимо,
ощущают, скользя по наклонной плоскости - и не за что уцепиться, и край
плоскости неотвратимо приближается, а за ним - пустота и высота... "Я
пропадаю, - подумал он. - И это в самом начале, стоило только-только
оторваться от привычной почвы, вдохнуть другой воздух. Какая
неприспособленная, бесхребетная тварь..."
Голова гудела; в ней методично и злобно пульсировал тошнотворный ком
боли и ком отрывочных мыслей о том, что "пропал", "погиб", что почему-то
сразу разучился управлять собой. И теперь весь Долгий Лог, конечно,
узнает, что к ним прикатил за фрукт, с чего начала, пребывание тут
восходящая звезда науки... Сомнительная компания, хмельной ор,
кривляние...
Состояние было ужасным. Визин опять закрыл глаза - сил не было никаких,
хотелось от всего отключиться, провалиться в преисподнюю, уснуть надолго.
Но тут он почувствовал, что не один в комнате. Он с трудом повернул голову
и увидел прямо сидящего в кресле за столиком человека; он увидел его
профиль: рыжие волосы, розовую щеку, безукоризненные линии носа, губ,
подбородка - вылитый юный Герцен из первого тома "Былого и дум". На
человеке был светло-коричневый пиджак, над воротником которого виднелась
полоска белой льняной рубашки и уголок золотистого галстука; рядом с
креслом стоял пузатый черный портфель.
"Господи! - подумал Визин. - Да это же тот самый, вчерашний! Да это же
этот Коля! Сам Андромедов!" И ком боли в голове запульсировал сильнее.
Да-да, сидящий в кресле Коля не мог не быть Андромедовым, и хотя его
фамилия при застольном знакомстве, насколько помнил Визин, названа не
была, да и о службе его ничего конкретного не говорилось, а только "наша
контора", "задержался в конторе", Визину сразу следовало бы догадаться,
кто перед ним и почему: приходил же Николай Юрьевич, интересовался, обещал
еще зайти... Эта нелепая, - для огнедышащего июля, - затянутость,
подтянутость, этот дурацкий галстук и еще более дурацкий портфель вполне
соответствуют дурацкой писанине о Сонной Мари... Этот тип, скорее всего,
целую ночь просидел - и никаких следов после вчерашнего: свежесть,
безмятежность, краснощекость... И плевать ему на всякие там запреты не
пускать никого, на приказания и просьбы, как, вероятно, и на запертые
двери (тут в сознании Визина мелькнуло лицо очкастого студента в
самолете), на этики и деликатности, хотя он вчера и распинался в своей
любви к науке и ее сиятельному представителю.
Человек, у которого, без сомнения, была фамилия Андромедов, повернулся,
посмотрел преданно и преданно спросил:
- Кофе хотите?
У Визина не хватило сил даже на то, чтобы всерьез возмутиться. Он
представил чашку с горячим, парящим, пахучим напитком, и губы его сами
собой зашевелились; захотелось сглотнуть, но глотать было нечего - рот был
сух, как пустыня. Но откуда тут, в этой дыре, в такую рань может взяться
кофе? Вон даже в ресторанном меню не было.
- Вас что, приставили шпионить за мной? - еле ворочая языком, с мукой
спросил Визин.
Гость вскочил и обескураженно засуетился, забормотал:
- Герман Петрович! Да неужели я дал понять! Да если бы я... да я бы...
я никогда, ни под каким предлогом... Я понимаю, что, может быть, не так
вел себя, вы не так поняли...
Рыжий начал возню с портфелем, что-то щелкнуло, звякнуло, на столе
появились стаканы, термос, тарелочка с бутербродами, потом забулькало, и
комната наполнилась жизнеобещающим, божественным ароматом. Это был кофе.
Это был, кажется, какой-то необыкновенный, редчайший, мастерски сваренный
кофе, которого Визин, может быть, никогда и не пил; во всяком случае, в
данную минуту он не мог припомнить, чтобы так пахнул питый-перепитый им
кофе, чтобы так жгуче его желалось. И, словно по команде, он начал
высвобождать голые ноги из-под простыни, - пружины нудно заскрипели, - и
сел, и не смущаясь присутствия постороннего, поплелся, подтягивая трусы, в
туалет.
Холодная вода освежила. Визин вытерся, посмотрел в зеркало, сморщился,
пригладил бороду, вздохнул - ничего утешительного, обнадеживающего в том,
что отразилось в стекле, он не обнаружил и отвернулся, чтобы не
расстраиваться окончательно, и стал одеваться. "А вчера ты, скотина,
изображал гусара..."
Боль в голове не отступала, отдавалось каждое резкое движение. Но запах
проникал и сюда, в ванную, и манил беспощадно и властно.
На столе рядом с термосом пристроилась, медово поблескивая, початая
бутылка коньяка. Андромедов стоял и сиял.
- Кажется, вы полагаете, что я сюда бражничать приехал? - сурово сказал
Визин, но получилось неубедительно.
- Что вы, Герман Петрович! Да если бы я хоть одной мыслью, хоть тенью
мысли... А то, что вчера, если вы думаете, что-то не так, так нет же,
Герман Петрович, все было очень нормально, а что ребята подсели, тай это,
честное слово, от чистого сердца, с доверием, с почтением...
Да, конечно, это был он, Андромедов - он и вчера весь вечер стрекотал в
том же духе. Этот Коля, пропади; он пропадом, эта краснощекая рыжая бестия
в золотистом галстуке, этот сдвинутый на любви к науке щебетун со своим
кретинским портфелем... Выследил, сукин сын. Теперь уже абсолютно ясно,
кто прислал вырезку из "Зари", кто вычислил его, Визина, и побеспокоился о
брони... Боже мой, так дать втянуть себя, так потеряться? Да ни один,
мало-мальски знающий его, Германа Петровича Визина, человек ни за что не
поверит, что его можно так заарканить. Но вот, поди ты... "Какое счастье,
что вы к нам приехали, Герман Петрович! Как все рады! Я тоже верю в явноны
и инов..." Нахватался, пижон, писака затрапезный...
Визин сознавал, что несправедлив к Андромедову, что тот, в сущности, ни
при чем; но так велико было недовольство собой, такое было скверное
состояние, что волей-неволей подмывало занудствовать, вымещать на ком-то
упавший дух. И Коля был рядом.
- Коньяк, черт побери... - Визин сел и пододвинул стакан с кофе. Было
горячо, но Визин заставил себя сделать несколько глоточков, и сразу
полегчало. - Вы сам бражник?
- Ну, Герман Петрович! Конечно, после вчерашнего можно и не то
подумать. Но ведь это - потому что вы, потому что такой день, так все...
- Значит, я виноват? Соблазнил вас...
- Ничего подобного, Герман Петрович, я не мальчик...
- А как вы попали сюда, в номер?
- Так ведь мы же вместе, прямо из ресторана...
- Прямо, - морщась повторил Видин, ужасаясь, что не помнит, как они
сюда шли вчера, почему шли вместе, если распрощались, как, может быть, его
водило от стены к стене, а потом он не мог попасть ключом в замочную
скважину.
- Если вы насчет того, как мы сюда шли, - с обезоруживающей верностью
сказал Андромедов, - то, поверьте, Герман Петрович, совершенно обычно,
нормально, не стал бы я...
- И, значит, этот коньяк с собой прихватили?
- Да. Но мы здесь - самую малость. Вы же видите. И это, между прочим, с
учетом того, что и Тоня немного пригубила.
- Тоня?! - Визин чуть не подавился очередным глотком. - Какая Тоня? - И
тут же вспомнил какая. - Ах, Тоня. Значит, еще и Тоня. Ее, конечно,
послала, как тут водится, Светлана Степановна.
- Нет, Герман Петрович, вы ее сами пригласили, - незамедлительно
пояснил Андромедов. - Правда, смена у нее давно закончилась, но она
почему-то осталась. Она пробыла тут буквально несколько минут.
- Так, - сказал Визин. - Ну, выкладывайте, что я еще натворил.
- Вы ничего не натворили! Вы просто, наверно, заспали некоторые
моменты. Так бывает, я знаю. Тем более, что устали, с дороги, перемена
климата, широт...
- Да-да, перемена широт. Я сознаю, вел себя отвратительно, и прошу меня
извинить. Передайте мои извинения и товарищам своим.
- Да ничего же такого не было! - чуть ли не с мольбой проговорил
Андромедов. - Честное слово! Просто - веселье, шутки, юмор. Вы даже про
мою писанину, - ну, про Сонную Марь, - не стали говорить, потому что -
компания.
- Откуда вам известно, что я знаю про вашу писанину?
- Так ведь вчера же...
- Вчера, мне помнится, ни о вашей статье, ни о цели моего приезда не
было сказано ни слова.
- Не было! Но мы говорили обиняками, и вы сразу обо всем догадались, я
же сразу заметил.
Визин вздохнул, добавил себе из термоса кофе.
- Странный вы какой-то... - Он поднял еще не потерявший похмельной
тяжести взгляд. - Вы что, собираетесь быть моим гидом? Наперсником?
Клевретом?.. - И словно устыдившись бестактности Визина-сибарита,
Визин-пуританин добавил: - Извините... Это идиотское приключение... И не
надо уверять меня, что все было прилично. Спасибо за кофе - он
превосходен. - И произнеся это, Визин-самокритик погрузился в свинцовые
раздумья о том, что и как говорил в конце вчерашнего нечаянного застолья,
как добирался к себе в номер, с кем встретился, почему понадобилось
заманивать в гости Тоню и что он ей плел, провожая до дверей, а затем и
выйдя следом в коридор, - да, он выходил, он теперь это отчетливо
вспомнил: выходил и уговаривал еще побыть, а она отнекивалась, говорила,
что неудобно, что скучно ему не будет, потому что с Николаем Юрьевичем не
может быть скучно, и он никак не мог сообразить, кто такой Николай
Юрьевич...
- Выпейте, легче станет, - сочувственно произнес Андромедов. -
Особенно, если немного коньяка с кофе...
Визин горестно кивнул, и в ту же секунду перед ним появилась рюмка с
коньяком. Он тут же опрокинул ее в себя, запил кофе, почувствовал, как
начало подниматься тепло внутри.
- А вы? - Он покосился на Андромедова.
- Мне не требуется.
- Позавидовать можно... Вы так всю ночь и просидели?
- Да. Я, Герман Петрович, подумал, что вам, может быть, плохо будет,
что-нибудь вдруг понадо...
- Поразительная всеобщая забота... А когда будете спать?
- Я спал немного. Много мне и не надо. Часа три...
- Прямо-таки - Фарадей.
- Фарадей спал по четыре часа.
- Ага. Вы, стало быть, его переплюнули.
- Конечно, я не могу все время по три часа. Ну - дней пять-шесть. А
потом надо хорошо выспаться. А вам, я понимаю, надо еще отдохнуть. И я
сейчас уйду, только еще два слова... - И Андромедов почти без перехода,
постоянно шмыгая носом, понес какую-то приветственную ахинею, захлебываясь
от избытка почтительности, словно Визин только что сошел с трапа самолета
и его встречает делегация, от имени которой Коля выступает. И все Германа
Петровича ждали, и это большая честь для Долгого Лога, и все будут рады
услышать выступление Германа Петровича, - и в редакции, и в Доме культуры,
- и пусть Герман Петрович ни о чем не беспокоится, ему будут предоставлены
все возможности и условия для работы - ведь он работать приехал, это
каждый понимает. И пусть он простит его, Андромедова, что так вчера, ну,
словом, что не сразу представился, а помистифицировал, и даже не
помистифицировал, а просто неудобно сразу было соваться, и пусть он
простит его, Андромедова, если наболтал лишнего, и он сейчас уйдет, потому
что Герману Петровичу в самом деле необходимо еще отдыхать, но в любой час
дня или ночи он готов...
Визин слушал и не слушал; его сейчас больше занимало собственное
состояние: толчки боли стали затухать понемногу, пропадали бессилие и
опустошенность.
- Все хорошо, - сказал он, перебив Андромедова. - Все хорошо, и большое
спасибо. Но все-таки, Коля, имейте, пожалуйста, в виду, что я не космонавт
и не модная певица, приехал не на гастроли, а в самом деле отдохнуть и
поработать. Понимаете? И тот факт, что я вчера напился, как свинья, вовсе
не повод, чтобы делать какие-то выводы о моих намерениях, планах, о моем
характере и прочем таком. Понимаете? И от вас мне ничего такого, чтобы "в
любой час дня или ночи", не требуется. Ваши несколько строчек про Сонную
Марь, про разные там традиции и источники - это всего лишь случайный повод
для моего приезда. И даже не повод, а совпадение. И без вашей Сонной Мари
я бы поехал - если не сюда, так в другое место. Понимаете? - Визин
передохнул. - За угощение большое спасибо... И извините, если был резок.
"Так! - думал он. - Так! Надо его поставить на место. Надо, чтобы он не
воображал, что я тут без него пропаду..."
Андромедов встал; ни малейшей растерянности или смущения не было в его
лице.
- Герман Петрович, я не думал вас обременять. И это вы меня извините,
пожалуйста. Засиделся, заболтался. До свидания! - И прежде, чем Визин
успел ответить, исчез.
4
Визин рухнул в постель, и около шести часов его влекло по, глухим
дебрям сна, влекло спокойно, надежно, как будто он плыл на прочном плоту
по мирной глади могучей подземной реки: до невидимых берегов далеко, дно
глубоко, ни порогов, ни перекатов, никаких опасностей или кошмаров - один
мрак. И вынырнул он на свет божий, - точнее, выплыл из грота, - тоже
спокойно: сначала забрезжило впереди, грот стал расширяться, расширяться,
и вот уже никакого подземелья - светлый день, красные раскаленные шторы,
на часах 11:00. Вчерашнее казалось далеким, а утреннее бдение с
Андромедовым само собой причислилось ко вчерашнему.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг