- А нам больше не о чем разговаривать, Тибальд, - грустно произнесла
Маргарита.
- Я уже все решила.
Сердце Тибальда екнуло. С дрожью в голосе он спросил:
- И каков будет твой приговор?
- Твоя дурацкая сказка убедила меня. Я покорюсь своей судьбе.
- То есть...
- Вскоре мы с тобой поженимся. Надеюсь, ты готов к свадьбе?
Тибальд выпустил Маргариту из своих объятий и обессилено положил голову
на подушку рядом с ее головой.
- Ты серьезно, дорогая?
- Такими вещами я не шучу. Я согласна стать твоей женой.
Несколько долгих, как вечность, секунд они оба молчали. Наконец Тибальд
произнес:
- Ты говоришь это таким тоном, будто собираешься похоронить себя заживо.
- Возможно, так оно и есть, - отрешенно ответила Маргарита. - Очень
может быть... Разумеется, ты можешь отказаться от этого брака, сделать
благородный жест - уступить меня Рикарду...
Тибальд поднялся и крепко схватил ее за плечи.
- Нет, нет и нет! Я никому тебя не уступлю. Я не такой благородный, как
ты думаешь. Я настоящий эгоист и себялюб... и еще тебялюб. Я люблю тебя и
сделаю тебя счастливой. Я так люблю тебя, что моей любви хватит на нас
двоих с лихвой.
Клянусь, ты никогда не пожалеешь о своем выборе.
- Хотелось бы надеяться, - вяло промолвила принцесса. - Очень хотелось
бы...
Скажи мне, Тибальд, та твоя "Песнь о Маргарите"...
- Да?
- Она ведь так хороша, так прелестна... Но я ни разу не слышала, чтобы
ее пели менестрели. Почему?
Он отпустил плечи Маргариты, взял ее за подбородок и ласково вгляделся
в синюю бездну ее больших прекрасных глаз.
- Неужели ты так и не поняла, родная, что ее я написал только для тебя?
Для тебя одной...
Глава LIII
ПРОЗРЕНИЕ
Филипп раскрыл глаза и, обалдело уставившись на пламя горевшей на тумбе
возле кровати свечи, вяло размышлял, спал он или же только вздремнул, а
если спал, то как долго. Вдруг по его спине пробежал холодок: ведь если он
спал, то не исключено, что все происшедшее с ним ему лишь приснилось. Он в
тревоге перевернулся на другой бок и тут же облегченно вздохнул. Жуткий
холодок исчез, и его сменила приятная теплота в груди и глубокая,
спокойная радость. Нет, это ему не приснилось!
Рядом с ним, тихо посапывая носиком, в постели лежала Бланка. Она была
совершенно голая и даже не укрытая одеялом. Ее распущенные волосы блестели
от влаги, а кожа пахла душистым мылом. Широкое ворсяное полотенце лежало
скомканное у нее в ногах.
"Совсем умаялась, бедняжка, - нежно улыбнулся Филипп. - Милая, дорогая,
любимая..."
Их первая близость была похожа на изнасилование по взаимному согласию.
Едва лишь очутившись в покоях Бланки, они стремглав бросились в спальню,
на ходу срывая с себя одежду. Они будто хотели за один раз наверстать все
упущенное ими за многие годы, всласть налюбиться за те пять лет, на
протяжении которых они были знакомы, неистово рвались в объятия друг к
другу, но так и оставались лишь добрыми друзьями. Они жаждали излить друг
на друга всю нежность, всю страсть, весь пыл - все, что накапливалось в
них день за днем, месяц за месяцем, год за годом в трепетном ожидании того
момента, когда из искорок симпатии, засиявших в их глазах при первой же
встрече, когда из дрожащих огоньков душевной привязанности, что
впоследствии зажглись в их сердцах, когда, наконец, из жара физического
влечения, пронзавшего их тела сотнями, а затем и тысячами раскаленных
иголок, вспыхнуло всепоглощающее пламя любви...
Осторожно, чтобы не разбудить Бланку, Филипп сел в постели, взял ее
влажное полотенце и зарылся в него лицом, задыхаясь от переполнявшего его
счастья. На глаза ему навернулись слезы, он готов был упасть на колени и
зарыдать от умиления. Ему отчаянно хотелось кататься на полу, в
исступлении лупить кулаками пушистый ковер и биться, биться головой о
стену... Впрочем, последнее желание Филипп сразу подавил - главным образом
потому, что если Бланка проснется и увидит, как он голый стоит на
четвереньках и бодает стену, то гляди еще подумает, что у него не все дома.
Наконец Филипп встал с кровати и повесил на шею полотенце. После
нескольких тщетных попыток вступить в миниатюрные комнатные тапочки
Бланки, онахнул на все рукой и босиком направился к двери.
Выйдя из спальни, Филипп едва не столкнулся с Коломбой, горничной
Бланки. От неожиданности девушка тихо вскрикнула, затем смерила его с
головы до пят оценивающим взглядом, и ее губы растянулись в похотливой
улыбке.
- Не обольщайся, детка, - сказал он, потрепав ее по смуглой щечке. - На
служанок я не зарюсь. Даже на таких хорошеньких, как ты. Теплая вода еще
есть?
- И да, и нет, монсиньор.
- Ба! Как это понимать?
- Госпожа совсем незадолго мылась, так что в лохани вода еще не
остудилась. Но коли вам надобна будет горячая вода, мне доведется...
- Нет, не надо. Я обойдусь и той, что есть. А пока, детка, ступай на
кухню и вели слугам принести нам ужин.
- Я лишь только оттудова, монсиньор. Госпожа меня туды посылала и
совсем скоро ужин прибудет.
Филипп фыркнул.
- А ты-то откудова таковая узялась? - спросил он, подражая ее забавному
говорку.
- В котором понятии, монсиньор?
- Откуда ты родом, спрашиваю.
- А-а, вот оно што! Из Корсики я, монсиньор.
- Так я и подумал. Говори со мной по-корсикански, мне будет легче
понять тебя...
Хотя нам нечего долго болтать. Вот что мы сделаем, детка. Когда
прибудет ужин, подай его в спальню - мы с госпожой поужинаем там. А ты...
Да, кстати, меня никто не искал?
- Кажется, никто, - по-корсикански ответила горничная. - Во всяком
случае, я не слышала, чтобы вас спрашивали. А что?
- Ты знаешь, где мои покои?
- Да, монсиньор, знаю. А что?
- Когда подашь нам ужин, немедленно ступай туда...
- А зачем?
- Не перебивай. Ты останешься там на ночь, и если меня будут искать
господа де Шатофьер, де Бигор или д'Альбре, но только они...
- А если кто-то другой, но по их поручению?
- Тоже годится. Так вот, только им или тому, кто явится по их
поручению, ты скажешь, где я нахожусь.
- То есть, у госпожи?
- Да. И непременно предупредишь, что если дело может подождать до утра,
пусть меня не беспокоят. Понятно?
- Да, монсиньор, я все понимаю. Только в случае крайней необходимости.
- Ты очень сообразительная девчонка, - похвалил ее Филипп. - Ч-черт! Ты
такая умница, что, пожалуй, я тебя поцелую... Но в щечку.
Филипп легонько чмокнул девушку в щеку, взял у нее зажженную свечу и
прошел в соседнюю комнатушку, которая служила мыльней. Посреди комнаты
стояла довольно большая деревянная лохань, наполовину заполненная теплой
мыльной водой. Положив полотенце на длинную скамью и поставив там же
свечу, Филипп быстро забрался в лохань и по грудь погрузился в воду. При
одной только мысли, что эта самая вода недавно ласкала тело Бланки, его
охватила сладкая истома. Он в блаженстве откинул голову и закрыл глаза.
Перед мысленным взором Филиппа со стремительностью молнии пронеслись
все пять лет его жизни в Толедо, начиная с того момента, как он на первом
приеме у Фернандо IV увидел хрупкую одиннадцатилетнюю девчушку, лишь
неделю назад ставшую девушкой, и оттого смущенную, обескураженную и даже
угнетенную новыми, непривычными для нее ощущениями. Вопреки строгим
правилам дворцового этикета, она жалась к своему брату Альфонсо, ища у
него поддержки и утешения. Сначала Филипп посмотрел на нее просто с
интересом, вполне объяснимым - как-никак, она была его троюродной сестрой.
А потом, когда их взгляды встретились...
Впрочем, тогда он еще ничего не почувствовал. Но именно с того момента,
именно в тот самый миг его первая возлюбленная и его единственная любовь
окончательно и бесповоротно превратилась в тень прошлого. Сердце Филиппа
стало свободным для новой любви, однако боль и горечь утраты еще были
свежи в его памяти, и за эти пять лет ни одна женщина не смогла стать для
него тем, кем была Луиза, - и не потому, что все они ей и в подметки не
годились, как он пытался убедить сам себя. На самом же деле Филипп
панически, до ужаса боялся снова потерять любимого человека, и потому
боялся снова полюбить, полюбить по-настоящему. Он хранил в своей памяти
образ Луизы, как щитом, прикрывая им свое сердце, что позволяло ему
увлекаться женщинами, влюбляться в них, заниматься с ними любовью, не любя
их всем своим естеством. Он даже не замечал, как этот образ со временем
менял свои очертания: светло-каштановые волосы постепенно темнели, фигура
становилась хрупче, глаза - бойче, живее, ум - острее, манеры - более
властными и мальчишескими. И вот, в один прекрасный день Филипп
внимательнее всмотрелся в образ своей любимой и вдруг понял, что она жива,
что она рядом с ним. Он осознал, какую пустоту носил в своей душе все эти
годы, лишь когда ее целиком заполнила другая женщина, и он захлебывался
слезами, в последний раз оплакивая давно умершую Луизу и радуясь рождению
новой любви...
Выйдя из мыльни, Филипп обнаружил, что дверь в спальню чуть приоткрыта
и оттуда доносится оживленное шушуканье. Он мигом обернул полотенце вокруг
бедер, на цыпочках подкрался к двери и прислушался. В спальне болтали две
девушки. Большей частью говорила гостья Бланки, но тараторила она так
быстро и с таким жаром, что Филипп ровным счетом ничего не разобрал, за
исключением того, что разговор между ними велся по-кастильски и предметом
обсуждения был он сам.
На какое-то мгновение после тихого "да" Бланки, произнесенного в явном
замешательстве, в спальне воцарилась тишина, которая затем взорвалась
звонким, жизнерадостным и очень заразительным смехом Елены Иверо.
- Ах ты моя маленькая проказница!.. Нет, подумать только! Ты... Ты...
Филипп тактично постучал в дверь, вдобавок громко прокашлялся и вошел в
спальню.
- Добрый вечер, принцессы. Как поживаете?
Обе девушки сидели в обнимку на краю кровати. Елена была одета в
вечернее платье темно-синего цвета, Бланка - в розовый кружевной пеньюар.
Перед ними стоял невысокий столик, обильно уставленный всяческими яствами
и напитками.
- Рада вас видеть, кузен, - с улыбкой произнесла Елена. - Особенно в
таком виде.
И между прочим, ваше обращение "принцессы" в данной ситуации неуместно.
- В самом деле? - сказал Филипп, усевшись на табурет напротив девушек и
принимаясь за еду. - А как же мне подобает обращаться?
- Как мужчине, вошедшему в спальню дамы в одной лишь набедренной
повязке.
Приблизительно так: "Добрый вечер, кузина. Какой сюрприз, что вы
здесь!" - это ко мне. А затем: "Бланка, солнышко, как ты себя чувствуешь?
Надеюсь, с тобой все в порядке? Как спалось? Кузина не будет возражать,
если я сейчас же тебя поцелую?"
Филипп рассмеялся. Он искренне симпатизировал Елене и не уставал
восхищаться ее неистощимым жизнелюбием. Он от всей души надеялся, что эта
жажда жизни поможет ей с достоинством принять жестокий удар, который
обрушится на нее уже завтра, когда она узнает, что ее единственный брат,
человек, любимый ею скорее как мужчина, оказался безумцем и преступником.
- Боюсь, нас раскусили, Бланка, - произнес Филипп, все еще посмеиваясь,
но в смехе его проскальзывала грусть, навеянная мыслью о Рикарде. - Должен
покаяться, кузина: недавно мы совершили грех прелюбодеяния. Да простит нас
Бог! - И он лицемерно возвел горe очи.
- То-то я и слышала, как вы хныкали в мыльне. Знать, вымаливали у
Господа прощение. - Елена хитро усмехнулась. - А Бланка, в виду отсутствия
падре Эстебана, исповедывалась мне.
- А? - Филипп вопросительно взглянул на Бланку. - Исповедывалась?
- Ну, не совсем исповедывалась, - немного смущаясь, ответила она. -
Просто я рассказала кузине о...
- Обо всем, что произошло между вами, - подхватила Елена. - Начиная с
того момента, как коварная Маргарита оставила вас наедине с подвязками.
Филипп чуть не подавился куском мяса, с трудом проглотил его и
закашлялся.
- Вы шокированы, кузен? - осведомилась княжна. - Почему?
- Ну... По правде говоря, я не ожидал, что Бланка будет с вами так
откровенна.
- И тем не менее она со мной откровенна. Только со мной, и только с
глазу на глаз.
- Елена моя лучшая подруга, - вставила Бланка.
- А как же Маргарита?
- Маргариту я тоже люблю, но... Уж слишком мы с ней разные.
- Вот именно, - сказала Елена. - Зачастую Маргарита не понимает Бланку
или превратно истолковывает ее слова, потому что смотрит на жизнь
совершенно иначе.
Естественно, это не способствует откровенности - тем более со стороны
такой застенчивой особы, как наша Бланка.
- Ну, а вы, кузина? Лично я не рискну назвать вас застенчивой.
Скромной, порядочной - да. Но отнюдь не застенчивой.
Елена с благодарностью улыбнулась:
- Вы безбожно льстите мне, кузен; это насчет скромности. А что касается
нас с Бланкой, то несмотря на всю нашу несхожесть, мы прекрасно ладим. Она
понимает меня, я понимаю ее, и в определенном смысле я знаю о ней больше,
чем она - сама о себе.
- Вот как! - удивилась Бланка.
- Ну, разумеется! Ведь не зря же говорят, что порой со стороны виднее.
Свежий взгляд на вещи отмечает то, на что сжившиеся с ними не обращают
внимания в силу многолетней привычки. К примеру, еще до вашего приезда,
кузен, у меня не было никаких сомнений, что вы с Бланкой... - Елена
насмешливо покосилась на нее. - Иными словами, я предвидела это и знала,
что рано или поздно...
- Прекрати, кузина! - обиженно воскликнула Бланка.
- Э, нет, милочка, - ласково возразил Филипп. - Это очень интересно. И
я не вижу причин стесняться, если вы с Еленой действительно такие близкие
подруги. Прошу вас, кузина, продолжайте.
- А тут, собственно, и продолжать нечего. Только и того, что однажды
Бланка сама призналась мне, что она просто без ума от вас и страстно
желает... э-э...
сойтись с вами поближе.
- Я этого не говорила! - запротестовала Бланка.
- Такими словами, нет, - согласилась Елена. - Но вспомни, дорогуша, что
ты рассказывала о себе и кузене Филиппе той ночью, когда мы влюбились друг
в друга.
Во второй раз за последние несколько минут Филипп чуть не подавился -
теперь уже яблоком.
- Что?!! - ошарашено произнес он, выпучив глаза. - Я не ослышался?
- И опять вы шокированы! - весело рассмеялась княжна. - Нет, нет, это
вовсе не то, о чем вы подумали. Отнюдь! Просто однажды нам с Бланкой обеим
не спалось, вот мы и болтали всю ночь напролет, делясь своими секретами...
Тогда-то мы, собственно, и сдружились по-настоящему. А Маргарита
нафантазировала себе невесть что. Дескать, мы в одночасье воспылали
нежнейшей любовью - так это выраженьице и прилипло к языку. На самом же
деле Маргарита просто ревнует Бланку и знай поддевает нас: "Как вам не
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг