обозвать вас трусом.
Филипп побледнел.
- В таком случае, я буду вынужден сообщить маршалам, что не считаю вас
вправе сразиться со мной. И тогда, если вы не скажете им свое имя, вас с
позором выдворят с ристалища, а назоветесь - арестуют, как беглого
преступника.
Тяжело вздохнув, бывший прецептор опустил забрало на лицо.
- На сей раз ваша взяла, монсеньор. Но берегитесь, - в его голосе
явственно проступили зловещие нотки, - и покрепче держитесь в седле. Если
я сшибу вас, пощады не ждите. А тогда - будь что будет, магистрат ордена
позаботится о моем освобождении.
- Хорошо, господин иезуит, я приму ваше предупреждение к сведению.
С этими словами Филипп повернул лошадь, пришпорил ее и возвратился к
своему шатру.
Он крепко держался в седле, и при первом же столкновении Родриго де
Ортегаль был повержен.
- Мы еще встретимся, монсеньор, - простонал иезуит, когда Филипп
проезжал мимо него.
- Надежда умирает последней, - высокомерно усмехнулся Филипп.
Во втором круге выбыл из состязаний Педро Оска, и его место занял
Серхио де Авила-и-Сан-Хосе, впрочем, ненадолго - после следующего круга
над пятым от помоста шатром взвилось знамя Монтальбанов.
Эрнан де Шатофьер доказал свое превосходство над Ричардом Гамильтоном,
причем весьма эффектно: тот с такой силой грохнулся оземь, что не смог
самостоятельно подняться, и его пришлось уносить с ристалища.
Когда каждый из оставшихся зачинщиков сразился с тремя противниками,
был объявлен часовой перерыв. Пока рыцари отдыхали в своих шатрах, публику
развлекали акробаты и танцовщицы, а в ложах на почетном помосте были
устроены маленькие пиршества.
По окончании перерыва состязания продолжились. В четвертом круге
потерпел поражение Эрик Датский - при столкновении он потерял стремя.
Эрнан залихватски сразил второго своего противника, который в красивом
падении сломал пару ребер и вывихнул руку. Филипп запросто расправился с
Анжерраном де ла Тур, племянником покойного графа Байонского и бывшим
женихом его дочери. Гуго фон Клипенштейн, как и в трех предыдущих случаях,
виртуозно вышиб из седла очередного претендента на лавры победителя Грозы
Сарацинов. Граф Шампанский одержал ратную победу над своим главным
соперником на поэтической ниве Руисом де Монтихо. А шатер, принадлежавший
ранее графу Оске, оказался злополучным - вот уже третий раз кряду он
поменял хозяина.
К началу пятого, последнего круга, явно определилась тройка сильнейших
- Гуго фон Клипенштейн, Тибальд де Труа и Филипп Аквитанский. Право
продолжить борьбу оспаривали также граф де Барейро и Шатофьер, причем если
первый одержал четыре невыразительные победы, то Эрнан имел на своем счету
лишь две - зато блестящие.
Когда на арену въехали последние семь рыцарей, Филипп не смог спрятать
издевательской улыбки, увидев среди них д'Альбре. Гастон имел возможность
записаться заранее, но не воспользовался этой привилегией. Поначалу он
боялся, что полученный в бою с иезуитами вывих руки помешает ему принять
участие в турнире, а потом, когда боль прошла, все же решил дождаться
жеребьевки, надеясь попасть в первую или вторую семерки. В итоге Гастон
оказался самым последним - тридцать пятым. Никакого выбора у него не было,
и он с обреченным видом направился к шатру единственного еще не вызванного
зачинщика - Гуго фон Клипенштейна.
Впрочем, отчаивался Гастон рано. Во время схватки лошадь Клипенштейна
неожиданно споткнулась, ее хозяин не удержался в седле, и за здорово
живешь д'Альбре прослыл победителем легендарного воина и непревзойденного
турнирного бойца.
"Господи! - ужаснулся Филипп. - Теперь хвастовства-то будет!.. Нет, уж
лучше сразу повеситься".
Приговор маршалов, одобренный королями, был так же скор, как и очевиден:
сильнейшими рыцарями первого дня состязаний признавались Филипп
Аквитанский, Тибальд де Труа, Эрнан де Шатофьер и Хайме де Барейро. Жребий
определил, что сначала Филипп должен сразиться с Шатофьером, а затем граф
де Барейро померится силами с графом Шампанским.
Трижды сходились Филипп и Эрнан в центре арены и трижды, переломив
копья, расходились ни с чем. Наконец Филипп сообразил, что друг откровенно
поддается ему, и так разозлился, что в четвертой схватке одержал над ним
уверенную победу.
Хайме де Барейро без особого труда вышиб изрядно притомившегося графа
Шампанского из седла. Как и подозревал Филипп, иезуитский отпрыск берег
свои силы для решающих схваток.
А Тибальд де Труа, поднимаясь с помощью оруженосца на ноги, сокрушенно
пробормотал:
- Безбожникам сам черт помогает.
- Ясное дело, монсеньор, - поддакнул оруженосец.
- Будь у меня такая великолепная лошадь, как у этого ублюдка, - не
унимался граф, - то и черт не смог бы ему помочь.
- Ясное дело, монсеньор.
- А в поэтическом поединке ни конь, ни черт не помогли бы ему.
- Ясное дело, монсеньор.
- Да этот тупица и двух строчек так-сяк не слепит, - утешал себя
Тибальд. - Где уж ему! Он-то, наверняка, и читает со скрипом.
- Ясное дело, монсеньор.
- Нет, ты посмотри, какая идиотская ухмылка! Вот кретин, подумать
только!..
Ч-черт! Кажись, я здорово ушибся. Проклятый ублюдок!..
По сему наступил кульминационный момент состязаний - в очном поединке
Филиппу и графу де Барейро предстояло определить, кто из них станет
победителем первого дня турнира.
Филипп занял свое место в конце арены и сосредоточился. Заиграли трубы,
герольды понесли какой-то вздор о прекрасных очах, якобы с надеждой и
нетерпением взирающих на доблестных рыцарей. Наконец был дан сигнал к
началу схватки, и тотчас противники во весь опор ринулись навстречу своей
победе или поражению.
То, что сделал Филипп за какие-нибудь доли секунды до предполагаемого
столкновения, многим показалось неоправданным риском, но для него это было
точно рассчитанное и безукоризненно выполненное движение. Он привстал на
стременах и резко выбросил руку с копьем вперед, целясь противнику в
забрало. Сила и внезапность удара сделали свое дело - острие копья Хайме
де Барейро лишь слабо чиркнуло по щиту Филиппа, а сам графа, потеряв
равновесие, свалился вниз головой с лошади, несколько раз перекувыркнулся
на траве и остался лежать неподвижным.
Как потом оказалось, он получил легкое сотрясение мозга и сломал правую
ключицу.
Зрители, от простолюдинов до вельмож, словно обезумели. Даже самые
знатные и очень важные господа, позабыв о своем высоком положении,
вскочили с мест, исступленно аплодировали и громкими криками
приветствовали победителя, а восхищенные дамы срывали со своих одежд
украшения и посылали эти трогательные подарки Филиппу.
Главный герольд начал было что-то говорить, но его слова потонули во
всеобщем реве. Тогда он поглубже вдохнул воздух и, надрывая глотку, заорал:
- Слава победителю, великолепному и грозному сеньору Филиппу
Аквитанскому!
На трибунах иезуитофобы вновь принялись лупить иезуитофилов - теперь
уже от излишка радости.
Между тем к Филиппу приблизились маршалы и оруженосцы, помогли ему
спешиться, сняли с него шлем, панцирь и рукавицы и, под нескончаемые
здравицы и восхваления герольдов, проводили его на помост к наваррскому
королю. Дон Александр обнял Филиппа, расцеловал в обе щеки и торжественно
произнес:
- Вы проявили необыкновенное мужество и ловкость, мой принц. Теперь
покажите, каков у вас вкус - выберите королеву наших празднеств.
Снова взвыли трубы и главный герольд, предварительно бросив в толпу
несколько напыщенных фраз, наконец соизволил сообщить, что сейчас
победитель турнира предстоит избрать королеву любви и красоты.
Рядом с Филиппом возник паж, державший в руках подушку из красного
бархата, на которой покоился золотой венец королевы - тонкий обруч,
украшенный зубцами в виде сердец и наконечников стрел.
В некотором замешательстве Филипп огляделся по сторонам - прекрасных
дам и девиц вокруг было вдоволь. Еще накануне он решил в случае своей
победы не выбирать Маргариту. Ей была необходима сильная встряска; она
должна была избавиться от наваждения, парализовавшего ее волю,
поработившего ее дух; надо было заставить ее разозлиться, вспомнить, что
она принцесса, дочь короля, наследница престола; чтобы чувство обиды и
унижения разбудило в ней прежнюю Маргариту, которая так нравилась Филиппу.
Будучи любвеобильным, он, тем не менее, очень серьезно относился к браку и
хотел видеть в своей жене верную подругу, единомышленницу и соратницу - но
не покорную рабыню, беспрекословно исполняющую все его прихоти.
Он вообще любил своенравных и независимых женщин.
"Кого же выбрать?" - напряженно размышлял Филипп. Бланку? Хотелось бы,
да нельзя. Его выбор должен быть начисто лишенным сексуального подтекста,
иначе удар не достигнет цели. Тогда будет уязвлено не самолюбие Маргариты,
но ее любовь; а ревность, как известно, дурной советчик.
Изабелла Арагонская? Золотые волосы, зеленые глаза, снежно-белая кожа,
изящные руки, стройные ножки, безупречная фигура - словом, писаная
красавица. Как раз такой и место на троне королевы любви и красоты. Если
бы решение зависело от Эрика Датского... Однако победителем был Филипп, и
он сразу же отверг кандидатуру Изабеллы. Она была женой наследного принца
Франции, страны, с которой он с недавних пор находился в состоянии
необъявленной войны, сначала отобрав Байонну, а теперь претендуя на Сент и
Ангулем. Да и тот же сексуальный подтекст отнюдь не исключался: сто против
одного, что злые языки не замедлят сочинить сногсшибательную историю,
памятуя о том, как некогда герцог Аквитанский отказался стать тестем
старшей дочери арагонского короля.
Что ж, решил Филипп, придется остановить свой выбор либо на Констанце
Орсини, жене Альфонсо, либо на королеве Галлии Марии Фарнезе... Но на ком?
Обе молоды, привлекательны; в конце концов, обе итальянки.
А впрочем! В голову ему пришла великолепная идея, как с честью выйти из
затруднительного положения, в которое он сам себя поставил. Он не отдаст
предпочтение ни одной из королев, но и не обидит при том других принцесс
(кроме Маргариты, разумеется), предложив корону дочери самого почетного из
высоких гостей, первого среди равных, чьи предки в былые времена завоевали
полмира.
В наступившей тишине Филипп уверенно прошествовал мимо Маргариты и
остановился перед соседней ложей, убранной знаменами с изображением
черного орла на белом поле. Он взял с подушки золотой венец и, преклонив
колено, протянул его молоденькой светловолосой девушке четырнадцати лет.
Та недоверчиво взглянула на него своими большими карими глазами, в которых
застыл немой вопрос, и даже в некоторой растерянности захлопала длинными
ресницами. Филипп улыбнулся ей в ответ и утвердительно кивнул.
Самая сообразительная из окружавших девушку матрон приняла из рук
Филиппа венец и возложила его на белокурую головку избранницы.
Главный герольд наконец опомнился и, силясь перекричать громогласные
здравицы и шквал рукоплесканий, сипло заорал:
- Слава Анне Юлии Римской, королеве любви и красоты!
Таково было достойное завершение первого дня столь блистательного
турнира.
Глава XXXVII
КОРОЛЕВА ЛЮБВИ И КРАСОТЫ ПРЕДЪЯВЛЯЕТ ПРЕТЕНЗИИ НА ГАЛЛЬСКИЙ ПРЕСТОЛ
К вечеру Памплона как с ума сошла. На улицах и площадях столицы целую
ночь не стихало веселье - наваррцы вовсю праздновали восемнадцатилетие
своей наследной принцессы. Возбужденные ратным зрелищем и подогретые вином
горожане разошлись не на шутку. Они не ограничивались одними лишь
невинными забавами: то тут, то там дело, знай, доходило до рукоприкладства
относительно лиц, заподозренных в симпатии к иезуитам, а сотня сорвиголов
разгромила и сожгла дотла таверну, которую, на беду ее хозяина, почему-то
облюбовали рыцари Сердца Иисусова. Как и во всех странах, где были сильны
позиции иезуитов, в Наварре, особенно среди представителей третьего
сословия, к ним не оставался равнодушным почти никто:
одни почитали их чуть ли не за святых, иные - за исчадий ада, причем
последних было явное большинство. И этой ночью настал их звездный час.
Когда утром следующего дня королю доложили о последствиях народных
гуляний, бедный дон Александр за голову схватился.
Благо к этому времени все высокие гости уже были во дворце, где после
продолжительного перерыва на отдых поздно вечером состоялся пир. Филипп
явился на него свежий, чистенький, одетый с иголочки, взбодренный недавним
купанием; но стоило ему сделать глоток вина, как на него с новой силой
навалилась усталость, и едва начался пир, он с таким нетерпением ожидал
его окончания, что почти ничего не съел.
Сегодняшние состязания отбили аппетит также и у Маргариты. Она вообще
не соизволила явиться к праздничному столу, ссылаясь на плохое
самочувствие, чему Филипп охотно поверил. Прекрасно знали о причине ее
недомогания и остальные гости. Кое-кто даже мысленно упрекал Филиппа за
проявленную невежливость в отношении хозяйки празднеств, однако
большинство склонялось к мысли, что Филипп сделал удачный выбор. Кому же,
дескать, как не императорской дочери, чей род правит в Италии без малого
девять столетий, должен принадлежать венец королевы любви и красоты?
Сам Филипп был просто очарован юной принцессой. Его приятно поразил ее
гибкий мальчишеский ум, сочетавший в себе детскую непосредственность с
вполне зрелой рассудительностью и начисто лишенный той специфической
женской практичности, которая подчас вызывала у Филиппа раздражение.
Вскоре между ними завязался такой оживленный разговор, что на губах у
присутствующих начали появляться понимающие улыбки.
Впрочем, ни обстоятельства, ни состояние духа Филиппа не располагали
его к активным ухаживаниям. К тому же в поведении Анны не было и намека на
жеманность или кокетство, она держалась с ним скорее как со старшим
товарищем, а не как с представителем противоположного пола. Большей частью
их разговор носил нейтральный характер, а если и касался взаимоотношений
мужчин и женщин, то опосредствовано. Так, например, Анна спросила, кого из
дам он желал бы видеть в ее свите в течение четырех последующих дней, и
Филипп с удовольствием назвал имя Бланки Кастильской, прочие же
кандидатуры оставил на усмотрение самой королевы.
Анна одобрила его выбор, с каким-то странным выражением заметив, что у
него, мол, губа не дура, а затем пообещала, что в ее окружении каракатиц
не будет - только хорошенькие девушки.
Чуть позже к Филиппу подошел маршал-распорядитель турнира и
осведомился, намерен ли он отстаивать титул сильнейшего в завтрашних
групповых состязаниях. Филипп ответил отказом, объяснив под добродушный
хохот присутствующих, что пленен чарами своей королевы и собирается, как
верный рыцарь, находиться при ней, чтобы защищать ее от всяческих
поползновений со стороны возможных претендентов на его место.
Затем Филиппу пришлось выручать из неловкого положения графа
Шампанского. Как мы уже знаем, в схватке с Хайме де Барейро Тибальд
здорово ушибся и не был уверен, сможет ли на следующий день стать во главе
одной из партий в общем турнире. Но и отказываться он не решался,
поскольку ушиб, даже самый сильный, в рыцарской среде принято было считать
сущим пустяком. Видя, как смутился Тибальд, когда к нему направился
маршал, Филипп в спешном порядке взял слово и заявил, что в свите королевы
любви и красоты, помимо дам и девиц, должны находиться и кавалеры - хотя
бы для того, чтобы заботиться об упомянутых дамах и девицах.
Присутствующие сочли это несколько забавное требование, тем не менее,
вполне законным. В числе прочих кандидатур в кавалеры Филипп назвал также
имя Тибальда де Труа, который с радостью и огромным облегчением ухватился
за его предложение.
По сему, к всеобщему удовлетворению, предводителями двух
противоборствующих партий были назначены Эрнан де Шатофьер и Гуго фон
Клипенштейн.
С окончанием общей трапезы окончились и мучения Филиппа. Достопочтенные
господа принялись за десерт, а дамы и притомившиеся за день рыцари
разошлись по своим покоям.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг