- Да будет так! - торжественно провозгласил Эрнан.
Филипп на мгновение замешкался, перефразируя формулу принятия в вассалы.
- В час, назначенный Богом, мы обязуемся принять вас в наши вассалы,
сударь, подтверждая сим все заверения и права, данные вам и вашим предкам
нашими предками.
- Аминь! - произнес Эрнан и в знак скрепления присяги поцеловал
распятие, поднесенное ему капелланом замка. Филиппу же целовать распятие
не полагалось, так как считалось, что от государя достаточно данного им
слова.
Потом пришла очередь Гастона д'Альбре. За ним, в порядке, установленном
накануне жребием, принесли присягу около полусотни молодых гасконских и
каталонских вельмож. Филипп выслушивал их и отвечал почти автоматически, а
сам думал о том, что кроме согласия отца (которого он никогда не
дождется), существует единственный способ узаконить происходящее -
резолюции Сенатов Аквитании, Беарна и Каталонии, лишающие Гийома и Робера
права наследования и требующие от герцога признания его младшего сына
наследником всего майората. В таком случае спорный вопрос будет вынесен на
рассмотрение высших инстанций: король и Сенат Галлии должны будут решить,
удовлетворить ли ходатайство Сенатов Аквитании и Каталонии, или же
признать правоту герцога, а судьба Беарна и Балеар, внесеньоральных
владений, окажется в руках папы и императора Римского как номинальных
суверенов, патронов княжества.
Что касается провинциальных Сенатов, то в их благоприятном решении
Филипп ничуть не сомневался. На это указывало хотя бы присутствие на
церемонии выборных сенаторов, которые, несомненно, согласовали свои
действия со старейшинами нижних палат. Ну, а с членами верхних палат не
предвиделось вообще никаких проблем, поскольку высшая знать и духовенство
в массе своей относились к Гийому и Роберу резко отрицательно. К тому же
среди молодых вельмож, приносивших ему присягу, часть уже была сенаторами,
а остальные должны были унаследовать места в верхних палатах от своих
отцов и, разумеется, действовали сейчас если не при их полной поддержке,
то наверняка с их молчаливого одобрения.
С королем и Сенатом Галлии было гораздо сложнее. Дядя Филиппа, король
Робер III, возможно, и рад был бы помочь племяннику, но уж очень шатким
было его положение на престоле (даже при всем том, что сейчас он
контролировал Прованс, опекая шестилетнего графа Людовика), и
представлялось весьма сомнительным, чтобы он пошел на открытую
конфронтацию с герцогом Аквитанским. Галльский же Сенат, как обычно,
погрязал во внутренних склоках, раздираемый региональными противоречиями,
и заведомо был неспособен принять сколько-нибудь серьезное решение: если
гасконцы настаивали на чем-то, большинство провансцев по старой вражде
придерживались противоположной точки зрения, а представители Лангедока и
Савойи, чтобы не подливать масла в огонь, занимали позицию строгого
нейтралитета.
С Беарном и Балеарами дела обстояли не лучше. Короли Италии традиционно
избегали вмешиваться в отношения галльских князей, а папа Павел VII,
сильно обеспокоенный растущим могуществом рыцарского ордена Сердца
Иисусова, вряд ли захочет портить отношения с герцогом Аквитанским - одним
из самых верных своих сторонников.
Так что вопрос о наследовании, скорее всего, надолго повиснет в
воздухе. Филипп со всей отчетливостью увидел свое будущее: он вынужден
будет многие годы провести на чужбине, ожидая смерти отца - человека,
которого он хоть и не любил, но глубоко уважал и от всей души желал ему
долгой жизни.
Если, конечно... Да! Если, конечно, вскоре не умрет Робер. В таком
случае Филипп станет наследником Гаскони и Каталонии в полном соответствии
с существующими нормами. Гийома он в расчет не брал - вместе с Эрнаном они
вынесли ему смертный приговор, и никаких сожалений или угрызений совести
по этому поводу Филипп не испытывал, - однако смерть Робера казалась ему
излишней, хотя Эрнан, похоже, считал иначе. Будучи негодяем, Робер все же
оставался для Филиппа родным по крови. Глупец, подлец, развращенный и
извращенный, он, тем не менее, был его сводным братом, и Филиппу хотелось
надеяться, что, освободившись от дурного влияния Гийома, Робер со временем
исправится. Филипп был крайне сентиментальным юношей, а в последствии стал
в меру сентиментальным мужчиной...
Наконец отзвучали слова последней вассальной присяги, и Филипп с
облегчением вздохнул. Он уже порядком устал от этой изнурительной
церемонии, первоначальная эйфория уступила место мрачным раздумьям о
предстоящем изгнании, и только мысль о Луизе согревала его. Он страстно
желал, чтобы скорее настала ночь, ему не терпелось вновь оказаться в ее
объятиях и забыться. Филипп надеялся, что теперь, зная о его намерениях,
Эрнан не станет возражать против его ночи с Луизой до свадьбы.
К Филиппу подошел Гастон д'Альбре - уже облаченный в роскошную мантию с
регалиями верховного судьи Беарна, которым он был избран полтора года
назад. Он обратился к присутствующим со следующими словами:
- Господа! В соответствии с моими полномочиями, я принимаю к
рассмотрению Беарнского Сената поднятый здесь вопрос о праве наследования
и объявляю, что в течение недели извещу всех достопочтенных сенаторов
Беарна и Балеарских островов о месте и времени проведения слушаний. Также
я обращусь к достопочтенным господам верховным судьям Аквитании и
Каталонии с предложением в ближайшее время провести подобные слушания в
Аквитанском и Каталонском Сенатах, дабы согласованный вердикт был вынесен
всеми тремя Сенатами к осени сего года и предложен к вниманию государя
нашего Филиппа, князя-протектора Гаскони и Каталонии, властителя Беарна и
Балеар! Dixi[14].
На этом церемония была закончена.
- Боюсь, братишка, - тихо проговорил Гастон, обращаясь к Филиппу, - не
жить тебе больше в Тарасконе.
- Я это знаю, - кивнул Филипп. - Придется мне уехать в Кантабрию.
- В Кантабрию? Но почему? Зачем так далеко убегать?
- А где же мне деваться? Если отец не признает меня наследником, а он
уж точно не признает, то я должен буду покинуть его владения.
- Так поселись в Андорре. Это приданное твоей матери, и с сегодняшнего
дня твой отец никаких прав на него не имеет. Теперь ты совершеннолетний, а
Андорра принадлежит к королевскому домену.
- Так то оно так, - согласился Филипп. - Но с другой стороны... гм...
вернее, со всех сторон она окружена землями отца, и в этом анклаве я буду
чувствовать себя как в тюрьме. Андорра такая маленькая, что если я вовремя
не остановлю свою лошадь, чего доброго еще окажусь в отцовских владениях,
где, возможно, буду объявлен бунтовщиком.
- Тогда езжай в Тулузу, - предложил Гастон. - Твой дядя окажет тебе
радушное гостеприимство.
- Да, да, разумеется. Он примет меня с распростертыми объятиями и даже
виду не покажет, как нежелательно ему мое присутствие в Тулузе.
- А если он сам пригласит тебя?
- Не сомневаюсь, что так он и сделает, прослышав о происшедшем. К этому
его обяжет фамильный этикет: ведь я его полуродной племянник, мало того -
формально я наследник престола. Однако я вынужден буду отказаться, чтобы
не ставить его в неловкое положение. Ты же сам это прекрасно понимаешь,
Гастон. Ты собаку съел на дипломатии, и прошу тебя, не считай меня глупым
и неопытным юнцом. В общем, я уже все решил - я поеду в Кантабрию... После
свадьбы, понятное дело.
Д'Альбре вздохнул.
- Что ж, ладно, воля твоя. Женись на этой девице, езжай себе в
Кантабрию, и чтоб тебя... - Он снова вздохнул, и на лице его отразилась
печаль. - Мне тебя будет очень недоставать, братишка. Ты даже не
представляешь, как я привязан к тебе.
- Ты тоже дорог мне, Гастон, - растрогано ответил Филипп, а в глазах
его заблестели слезы. - Ты мне как брат, как родной брат, а Амелина...
Амелинка, родная моя сестричка... И Эрнан... И другие...
Гастон ободряюще похлопал его по плечу.
- Ну, все, довольно мрачных дум! Мы же не на похоронах. Нам предстоит
недолгая разлука, только и всего. Выше голову, дружище, держи хвост
трубой. У нас праздник, скоро состоится торжественный пир, а пока суть да
дело, ступай отдохни пару часиков. И всплакни, если тебе от этого
полегчает.
- Я не буду отдыхать, - сказал Филипп. - И плакать не стану. Сейчас я
поеду в Тараскон - нужно сообщить обо всем отцу. Надеюсь, ты, Эрнан,
Симон, кузены Русильон и д'Арманьяк согласитесь сопровождать меня.
- В этом нет нужды, Филипп. Твой отец узнает о том, что здесь
произошло, еще до того, как мы приедем.
- От кого?
- От своих лазутчиков. Он подослал их еще вчера, когда до него дошли
слухи о наших приготовлениях. Во время церемонии здесь находилось двое его
людей. Как минимум двое - те, которых я узнал. Один из них уже уехал из
Кастель-Фьеро, а второй, по моим сведениям, все еще околачивается
поблизости. Так что не беспокойся, твой отец будет прекрасно осведомлен.
Но Филипп покачал головой:
- Это не меняет дела. Все равно я должен ехать.
- Глупец! Тебе сильно хочется быть выгнанным в шею?
- Нет, вовсе не хочется. Но поступить так, как советуешь ты, значит
признать свою вину. А я не чувствую себя виновным, я не собираюсь
скрываться от гнева отца. Пусть он сам прогонит меня, так моя совесть
будет чиста.
- А что если для очистки твоей совести отец решит упрятать тебя в
темницу?
Филипп поежился.
- Все равно, - сказал он, храбрясь. - Все равно.
- Упрямец ты этакий! - проворчал Гастон. - Хорошо, я поеду с тобой. Где
мне деваться, раз уж я сам всю эту кашу заварил!
Глава VII
ИЗГНАНИЕ
- Прошу прощения, монсеньор, - виновато произнес начальник городской
стражи, встречавший Филиппа и его друзей на подъемном мосту у главных
ворот Тараскона.
По всему было видно, что сейчас он предпочел бы находиться в
каком-нибудь другом месте, пусть даже на поле брани в окружении
превосходящих сил противника, но только не здесь. - Господин герцог, отец
ваш, строго-настрого велел мне и моим людям не впускать ваше высочество ни
в город, ни тем более во дворец... Право, мне очень неловко, - смущенно
добавил начальник стражи после короткой паузы, полной мрачных раздумий
(кому он преграждает путь? чем черт не шутит - быть может, своему будущему
королю!). - Ведь вы знаете, как мы к вам относимся. Но приказ есть приказ,
мы люди военные и привыкли повиноваться... Вы уж не обессудьте,
монсеньор...
- Все в порядке, не беспокойтесь, - сказал Филипп, спешившись; его
примеру последовали остальные молодые люди. - Я приехал лишь затем, чтобы
сообщить отцу о происшедшем. Но вижу, это сделали и без меня.
- Слухами земля полнится, монсеньор, - сказал начальник стражи. - Ваш
отец в ярости, и вам лучше не попадаться ему на глаза. Он хотел было
издать указ о вашем аресте, но, слава Богу, преподобные отцы сумели
отговорить его.
- Преподобные отцы? - переспросил Филипп, делая ударение на
множественном числе.
- Падре Антонио и падре Марк, - пояснил начальник стражи, - какой-то
священнослужитель из Тулузы. Он прибыл сегодня днем с посланием от его
преосвященства архиепископа.
- Понятно, - сказал Филипп. - Наверное, мы с ним разминулись. Да,
кстати, я хотел бы переговорить с доном Антонио. Может, он согласится
поехать со мной в Кантабрию.
Начальник стражи утвердительно кивнул:
- В его согласии вы можете не сомневаться. Вскоре нам понадобиться
новый приходской священник. Его преподобие, узнав о случившемся, немедля
изъявил желание покинуть Тараскон и последовать за вашим высочеством, куда
бы вы ни направились. Как раз сейчас он занят сборкой ваших вещей.
- Вот и хорошо. Я не стану отвлекать его от этого занятия, так что
будьте любезны, сударь, передайте ему, что я буду ждать его в
Кастель-Фьеро.
- Непременно передам, монсеньор.
Филипп хотел еще что-то добавить, но не успел. В это самое время у
ворот возникла суматоха, послышался громкий, не терпящий возражений
приказ: "Дорогу его светлости!". Толпа зевак, собравшихся перед мостом,
поспешно расступилась, освобождая проход. Начальник городской стражи
тотчас вытянулся, нарочито бряцая оружием. Выражение его лица стало
непроницаемым.
К мосту приближался герцог. Он шел быстрой, чуть прыгающей походкой,
держась неестественно прямо, как всегда, когда испытывал крайнее
раздражение. Его сопровождали телохранители и двое слуг с факелами, свет
которых придавал его бледному без кровинки лицу зловещий багровый оттенок.
Вслед за герцогом шло несколько его дворян, а также два духовных лица -
падре Антонио и молодой человек лет двадцати восьми, одетый в длинную
мантию черного цвета, обычный по тем временам дорожный наряд
высокопоставленных священнослужителей. Преподобные отцы тихо о чем-то
переговаривались, сокрушенно качали головами и перебирали на ходу четки.
Герцог остановился в трех шагах от Филиппа - резко, не замедляя шаг, а
просто прекратив в какой-то момент свое движение. Встал, как вкопанный,
неподвижный, как статуя, как вогнанный в землю кол. Начисто проигнорировав
почтительные приветствия молодых людей, он вперил в Филиппа жесткий взгляд
своих огромных голубых глаз и ледяным тоном заговорил:
- Сударь, вашему проступку нет оправдания. Заявив о своих претензиях на
то, что по праву вам не принадлежит, вы поставили себя вне закона, и я
отрекаюсь от вас как от своего сына. Вам уже четырнадцать лет, отныне вы
лишь граф Кантабрии и Андорры и более никто. Забудьте дорогу к этому дому,
который когда-то был для вас родным. Вам я сказал все.
Затем он смерил гневным взглядом спутников Филиппа.
- А с вами, господа, я вообще не хочу разговаривать. Вы, в большинстве
своем взрослые сеньоры, пошли на поводу у честолюбивого юнца, чей разум
помутился от жажды власти. Вы затеяли это смехотворное представление,
чтобы угодить его бессмысленным амбициям. Вы провоцируете мятеж,
междоусобицу! Хочу надеяться, что в последствии вы осознаете свои ошибки и
одумаетесь. Прежде всего, это касается вас, племянник. - Он сурово
поглядел на Гастона. - При вашем высоком положении вам не пристало
пускаться в авантюры. Это несовместимо с тем постом, который вы занимаете,
поэтому я лишаю вас звания верховного судьи - вы оказались недостойным его.
Гастон отрицательно покачал головой:
- Смею заметить, государь мой дядя, что это не ваша прерогатива.
Верховным судьей меня назначил Сенат, и лишь Сенат вправе сместить меня с
этой должности.
И пока я верховный судья Беарна, я буду продолжать исполнять свои
обязанности, которые, в частности, состоят в том, чтобы вершить правосудие
в тех случаях, когда вы закрываете глаза на творящуюся несправедливость,
когда возникают сомнения в беспристрастности вашего суда. Я не мог
самолично привлечь ваших сыновей Гийома и Робера к ответственности за их
гнусные выходки, потому как вы оказали им покровительство. Но я имею право
инициировать процесс отрешения их от наследства - что, собственно, я и
делаю.
- Замолчите! - раздраженно рявкнул герцог, переходя от ярости к
бешенству. - Ни слова больше! Я не желаю вас слушать! Полагаю, Сенату
хватить здравомыслия и мудрости избавиться от верховного судьи,
запятнавшего себя участием в мятеже против законной власти. А теперь
убирайтесь прочь! Все! И вас, сударь, это касается в первую очередь, -
вновь обратился он к Филиппу. - Вы не сын мне больше. Я отрекся от вас.
- Я сейчас же уеду, не сомневайтесь, - спокойно ответил Филипп, глядя
ему прямо в глаза. - Но имейте в виду: я не принимаю вашего отречения. Я
не могу позволить вам взять еще один грех на душу, и что бы вы ни
говорили, я буду оставаться вашим сыном. Я буду чтить и уважать вас, как
своего отца... насколько это будет в моих силах. Может быть, сегодня мы
видимся в последний раз, поэтому я скажу вам все, что думаю. Вы никогда не
любили меня, порой вы меня ненавидели, обвиняя в преступлении, которое я
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг