Олег АВРАМЕНКО
ПРИНЦ ГАЛЛИИ
Инне Боженовой - солнышку ясному.
От автора
Большинство книг - фантастические истории, которые могли бы случиться.
Сэмюэл Дилэни
По весьма меткому определению Александра Дюма, история для писателя -
это лишь гвоздь в стене, на который он вешает свою картину. Фактически все
произведения исторического жанра (да и не только исторического) в той или
иной мере являются фантастикой, поскольку автор зачастую описывает
события, которые в действительности не происходили, выводит на сцену
вымышленных героев, а реально существовавшим людям приписывает поступки,
которых они никогда не совершали, и слова, которых они никогда не говорили
(исключение представляют лишь документальные произведения, биографии,
хроники и т. п. - но это не совсем художественная литература). В
английском языке даже есть очень удачный термин:
"fiction" - фикция, выдумка, вымысел. "Fiction" - это картина, висящая
на гвозде, вбитом в стену реальности.
Но что делать, если на нужном участке стены нет свободных гвоздей, да и
места для новой картины маловато? Эта ситуация особенно актуальна для
истории Западной Европы. Еще в XIX веке целая плеяда авторов во главе с
непревзойденными мэтрами жанра Александром Дюма и Вальтером Скоттом
основательно "прошерстили" все второе тысячелетие; а в XX веке, пожалуй,
лишь Морису Дрюону и Генриху Манну удалось отыскать относительно свободные
"ниши". В сложившихся обстоятельствах остается только два выхода (вернее,
три; третий - не писать вовсе). Во-первых, можно вторгнуться в чужую
"вотчину" и попытаться ниспровергнуть авторитеты - но дело это
неблагодарное и, по моему твердому убеждению, безнадежное. Куда проще и
честнее отойти в сторону и, набравшись терпения, сначала заложить
фундамент, затем возвести на нем новую стену, вбить в нее гвоздь, а уже
после этого вешать свою картину. То есть, создать собственную историю,
альтернативную нашей, но генетически связанную с ней. В конце концов, если
придумываешь героев, то почему бы не дать волю воображению и заодно не
придумать всю историю целиком?..
Собственно, так я и поступил.
В своем романе я не прибегаю к весьма распространенному приему
"привязки" сюжета к нашей реальности - вроде того, как наш современник
попадает в прошлое и постепенно убеждается в том, что это не то прошлое, о
котором он читал в книгах.
Все мои персонажи - дети своего времени, своей эпохи, своей реальности;
они принимают ее такой, какая она есть, и даже в мыслях не допускают, что
история могла бы развиваться по другому сценарию. Я старался вести
повествование в таком ключе, будто пишу для людей из будущего того мира,
где в действительности происходили описываемые мною события. Работая над
книгой, я исходил из предпосылки, что моим гипотетическим читателям
прекрасно известно, что во времена варварства, наступившие после падения
Римской империи, некий Корнелий Юлий Абруцци, ставший затем Великим,
объединил все итальянские земли в одно государство и провозгласил себя
Римским императором, королем Италии, а впоследствии его потомки двинулись
на север, чтобы вновь покорить Европу. Для людей той реальности
представляется само собой разумеющимся, что орды хана Бату никогда не
вторгались в Центральную Европу, поскольку в битве под Переяславом
потерпели сокрушительное поражение и были отброшены на восток. Для них нет
ничего удивительного в том, что Византия так долго и успешно противостояла
турецкой угрозе, а выражение "латинские завоевания Константинополя" звучит
для их ушей так же дико, как для нас, к примеру, "походы Александра
Македонского на Норвегию"...
Я мог бы продолжать и дальше, но боюсь, что в таком случае мое
вынужденное предисловие грозит превратиться в сравнительный анализ двух
исторических линий - а это не входит в мои планы. Пускай читатель строит
собственные догадки и предположения на сей счет - если пожелает, конечно.
А ежели нет, то пусть воспринимает написанное как нетрадиционный
исторический роман, где вымышлены не отдельные действующие лица, а все без
исключения персонажи - от слуг и крестьян до королей и пап; где плодом
авторского воображения являются не только конкретные ситуации и жизненные
коллизии, но и события глобального масштаба.
Тем не менее, я полностью отдаю себе отчет в том, что предлагаемый на
суд читателя роман все же сильно адаптирован к нашей действительности. В
частности, это относится к терминологии, некоторым идиоматическим
выражениям, личным именам и географическим названиям. Кроме того, в тексте
упоминаются Боккаччо, Петрарка и Данте, а художника Галеацци кое-кто может
отождествить с Джотто или Микеланджело, хотя они жили в разные времена. С
другой же стороны, какой прок излишне запутывать читателя, говоря,
например, Бордугала и заставлять его постоянно держать в уме, что это не
что иное как Бордо? Здесь я пошел на компромисс, как мне кажется, вполне
разумный и обоснованный. Впрочем, об этом судить самому читателю, а
напоследок я просил бы его отложить в сторону все книги по истории и на
время позабыть о них. Если же для удобства ориентировки ему захочется
иметь под рукой карту, то сгодится и современный атлас мира. А для самых
дотошных к тексту прилагаются генеалогические таблицы и алфавитный список
всех действующих лиц.
Итак, иная историческая реальность, середина XV века от Рождества
Христова...
Пролог
ФИЛИПП, ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ ВЕСНА
Горы были высокие, а ночное небо над ними - чистое и глубокое. В небе,
окруженная россыпью звезд, медленно и величаво плыла ущербная луна,
заливая призрачным светом громадный древний замок, приютившийся в
междугорье, на высоком холме с пологими склонами, вблизи горной реки, что
несла свои быстрые воды с юга на север - с гор в равнину.
Вокруг замка, на склонах холма и у его подножия, раскинулся город. Как
это часто бывает, замок вельможи, возведенный в глуши, но в стратегически
важном месте, притягивал к себе людей, как магнит притягивает железные
опилки, и постепенно обрастал домами, где селились рыцари и слуги,
торговцы и ремесленники, придворные чины и просто дворяне мелкого пошиба,
желавшие жить по соседству со своим сеньором, дабы не упустить исходящих
от него милостей.
Так и возник этот город между гор. А со временем он стал настолько
большим по тогдашним меркам, что был опоясан внешней крепостной стеной и
глубоким рвом, заполненным проточной водой из реки - всегда чистой и
свежей. От главных городских ворот начиналась широкая, хорошо утоптанная
дорога, которая, извиваясь змеей между соседними холмами, исчезала вдали
среди гор.
В этот поздний час и замок, и город спали крепким сном, и дорога была
почти пуста. Лишь один-единственный всадник, молодой человек лет двадцати,
одетый в добротный дорожный костюм, не спеша, будто в нерешительности,
ехал в направлении замка. Время от времени он и вовсе останавливался и
осматривался вокруг. В такие моменты взгляд юноши становился мечтательным
и чуточку грустным, а затаенная нежность в его глазах безошибочно
указывала на то, что этот горный край был его родиной, страной его
детства, которую он, по собственной ли воле, то ли по принуждению, покинул
много лет назад и теперь, после долгого отсутствия, вновь оказался в
родных местах, среди высоких гор, где прошли его детские годы. Тот древний
замок на холме вблизи быстрой горной реки некогда был его домом...
Горы те звались Пиренеи, река - Арьеж, замок - Тараскон, а молодой
человек, о котором мы только что говорили, был Филипп Аквитанский, граф
Кантабрии и Андорры. Изредка его называли Коротышкой, ибо был он невысок
ростом, но чаще всего - Красивым или Красавчиком, и прозвище это не
нуждалось в особых комментариях. Филипп действительно был красив; в его
безупречно правильных чертах лица даже самый дотошный взгляд не отыскал бы
ни малейшего изъяна, а его белокурым с золотистым отливом волосам
позавидовала бы черной завистью любая блондинка. Один-единственный упрек
можно было бы сделать в адрес внешности Филиппа - что его красота скорее
девичья, чем мужская, - если бы не волевое выражение его лица и
решительный, порой жесткий и пронзительный взгляд его больших глаз цвета
весеннего неба над Пиренеями. Несмотря на несколько хрупкое телосложение,
во всем облике юноши сквозила необычайная мужественность, начисто
отметавшая малейшие подозрения в какой-либо двуполости.
Всякий раз, когда его называли Красивым, Красавчиком, Филипп
снисходительно улыбался - ему нравилось это прозвище. Однако его улыбка
мигом становилась горькой, когда он слышал свое имя с эпитетом
Справедливый - так звали его отца, герцога...
Дон Филипп, герцог Аквитанский, принц Беарнский, маркграф Испанский[1],
верховный сюзерен Мальорки и Минорки, князь-протектор Гаскони и Каталонии,
пэр Галлии, был самым могущественным и грозным из всех галльских вельмож,
включая даже галльского короля. Он владел Гасконью - одной из пяти
исторических провинций Галлии, а также Балеарскими островами в
Средиземноморье и почти всей Каталонией (которая тоже была провинцией
Галлии), за исключением графства Барселонского. Влияние в остальных трех
провинциях - Провансе, Лангедоке и Савойе - делили между собой король,
маркиз Готийский, герцог Савойский и граф Прованский; а в Лангедоке, к
тому же, заметную роль играли кастильские короли, которые владели
графством Нарбонн, доставшимся им по наследству от Матильды Галльской,
графини Нарбоннской, которая вышла замуж за короля Альфонсо XI.
Надо сказать, что в последние сто лет правления династии галльских
Каролингов[2], чаще называемых просто Тулузцами, так как они были из рода
графов Тулузских, королевство Галльское представляло собой весьма шаткое
образование.
Являясь по сути союзом самостоятельных княжеств, королевская власть в
котором вне пределов графства Тулуза была чисто номинальной, Галлия
находилась в состоянии неустойчивого равновесия. Вражда меж двумя самыми
могущественными княжескими родами, герцогами Аквитанскими и графами
Прованскими, неизменно передававшаяся от отца к сыну на протяжении вот уже
нескольких поколений, была ничем иным, как борьбой за галльский престол,
которая становилась все ожесточеннее по мере дробления королевского домена
на отдельные графства. И только благодаря поддержке со стороны маркизов
Готийских и герцогов Савойских четырем последним королям Галлии удавалось
удержать в своих руках кормило верховной власти.
Впрочем, к середине пятнадцатого века соперничество за обладание
королевской короной несколько поутихло, но на сей счет никто не питал
никаких иллюзий - это было лишь затишье перед бурей. После смерти в 1444
году неугомонного Людовика VI Прованского молодой король Робер III[3]
учредил опеку над его малолетним сыном-наследником и до поры до времени
избавился от угрозы своему благополучию с востока. Что же касается
Аквитании, то её нынешний герцог никогда не посягал на галльский престол и
никогда (за исключением одного-единственного случая, о чем мы расскажем
чуть позже) не вступал в конфликт с королевской властью.
Вот уже четверть века правил Гасконью и Каталонией герцог Филипп III, и
эти четверть века во всех его владениях царили мир и покой. Не будучи
сверх меры честолюбивым, он вполне довольствовался тем, что имел, и
никогда не смотрел с вожделением на чужие земли. Несчастный в личной
жизни, герцог все свое время, всю свою энергию, все свои способности
(благо таковые у него были, притом незаурядные) посвятил государственным
делам. Он отличался редкостным бескорыстием и обостренным чувством
ответственности перед людьми, Богом, но прежде всего - и что немаловажно -
перед собственной совестью. Под его руководством Гасконь, Каталония и
Балеары процветали, росло благополучие всех его подданных, безжалостно
искоренялась преступность, все меньше и меньше крестьян шло в лесные
разбойники - отчасти потому, что это стало слишком опасным промыслом, но
главным образом из-за того, что герцог крепко держал в узде местное
чиновничество, не позволяя ему зарываться и грабить средь бела дня простой
народ. Поэтому неудивительно, что гасконцы и каталонцы, которые, как и все
латиняне, любили награждать своих правителей меткими прозвищами, называли
герцога Филиппа III Аквитанского Справедливым...
Младший сын герцога, тоже Филипп, но прозванный Красивым, Красавчиком
за свою внешность и Коротышкой - за рост, грустно усмехнулся и прошептал с
горечью в голосе:
- Справедливый... Долго же мне пришлось ждать твоей пресловутой
справедливости!
Филипп, наконец, принял решение, развернул свою лошадь и направился
прочь от Тараскона.
"Ну, нет уж! - подумал он, - Перед отцом я предстану в свете дня, а не
под покровом ночи. Пусть он при всех скажет то, что написал мне в письме.
Пускай все знают, что я не блудный сын, воротившийся домой с покаянием,
скорее как раз наоборот... А сейчас..."
Филипп пришпорил лошадь, и она побежала быстрее по широкой дороге,
которая змеей извивалась между холмами и исчезала вдали среди гор. Там,
впереди, в двух часах неспешной езды, находился замок Кастель-Фьеро,
родовое гнездо графов Капсирских, хозяином которого был лучший друг
детства Филиппа и его ровесник Эрнан де Шатофьер.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
МЛАДШИЙ СЫН
Глава I
ФИЛИПП, ШЕСТНАДЦАТАЯ ВЕСНА
Весенний лес купался в последних лучах заходящего солнца. Налетел
свежий ветер, зашумел в кронах деревьев, повеяло приятной прохладой -
особенно приятной после такого знойного дня. Все лесные жители оживились,
приободрились, во весь голос запели птицы, провожая уходящий день, и
только одинокий всадник, заблудившийся в лесу, нисколько не радовался
ласковому вечеру. Отпустив поводья лошади, он раздраженно оглядывался по
сторонам, на лице его застыло выражение растерянности, досады и
беспомощности. Наступление вечера прежде всего значило для него, что
приближается ночь. А перспектива заночевать где-то под деревом совсем не
вдохновляла молодого знатного вельможу - даже очень знатного, судя по его
одежде и внешности. Очевидно, ему была чужда романтика странствующего
рыцарства.
"Другого такого дурака, как я, надо еще поискать, - упрекал он себя с
самокритичностью, которую позволял себе лишь в мыслях, да и то изредка. -
Уж если приспичило ехать через лес, взял бы, по крайней мере, проводника.
Так нет же, осел упрямый! Возомнил себя великим следопытом... Теперь уже
не замок дона Фелипе[4], а хоть какую-нибудь лачугу найти, где можно
сносно перекусить и устроиться на ночлег".
Вельможа лет двадцати пяти удрученно покачал головой. Э, да что и
говорить! Ехал бы по дороге, горя бы не знал. А так, нашелся один олух,
который посоветовал ему поехать через лес, так-де ближе будет, другой олух
(то бишь он сам) последовал этому совету, а ещё полторы дюжины олухов,
составлявших его свиту, совсем потеряли голову при виде красавца-оленя и
устроили на него импровизированную облаву. В результате они потерялись...
Во всяком случае, вельможа предпочитал думать, что потерялись дворяне из
его свиты, а не он сам. Такая версия происшедшего позволяла ему сохранить
хоть каплю уважения к себе. Однако придворные не станут разбираться, кто
кого потерял, всем достанется на орехи. И главное, что смеяться будут не в
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг