Однажды они решили переплыть озеро. Дело было осенью. В сентябре. В
средних широтах. Вода - нет, не ледяная, но достаточно студеная. Они вошли
в воду по упавшему бревну и поплыли к противоположному берегу-три с
половиной километра. Она экономила силы, пытаясь не отставать, видимо,
доказать хотела, теперь уже невозможно сказать, кому и что именно,
вероятнее всего, себе. Но она больше всего боялась не судорог, а проявления
собственной физической слабости. Если она действительно не дотянет и ему
придется вытаскивать ее, это будет стыдно, особенно перед ним.
И все-таки она сильно отстала, он уплыл вперед, не захотел плестись
рядом - тоже испытывал себя. И мысль тогда сверкнула, которую она тут же
отогнала, заставила притаиться в своей норке-ячейке, страшная мысль: если
она не дотянет до берега, он ведь может и не вернуться за ней. Каким-то
краем сознания понимала: может ведь... Слишком уж стремительно он удалялся.
И она собрала свои убывающие силенки, стараясь не молотить руками по воде,
а расчетливо, метр за метром, приближаться к далекому, усыпанному желтеющей
листвой берегу. Уже стоя на земле, улыбнулась непослушными замерзшими
губами. И, отстегнув прикрепленный к спине пластиковый .мешок с одеждой,
пошла в кусты. Но какой-то нерастворимый комок в душе остался. Впрочем, она
запретила себе продолжать цепочку рассуждений. Она уже любила.
- А он? - спросил Нильс.
- Он тоже. Хотя, может быть, еще не ощущал в себе этого.
Тогда они просто не говорили друг с другом о своих чувствах. Наверное,
еще не успели. Медленно созревали. Но той же осенью, когда он,
четырнадцатилетний мальчишка, впервые поцеловал ее, мир засверкал
бесчисленными гранями, она поняла: любит, любит, любит... Они поклялись в
верности друг другу.
- Боже мой, какое наивное детство...
Да, поклялись. В этом не было ничего удивительного: впереди годы
учебы. Они подсчитали: пожениться удастся только через десять лет. И
затаили свое чувство, спрятали его в клетку. Для всех они оставались
друзьями. Хорошими, вызывающими зависть. Для себя - чуть больше, чем просто
друзья.
Нильс уже поставил диагноз. Все было предельно ясно, как в идеально
отшлифованном случае, пригодном разве что для студенческой практики. Из них
двоих любила она, и даже не подозревала, что им движет просто дружба, рано
откристаллизовавшаяся привычка. Скорее всего, именно хорошенькая дикторша и
разбудила в нем первое чувство. Классический вариант для Картотеки.
А рассказывала она хорошо, с той яркостью, которая позволила Нильсу
перевоплотиться и чувствовать себя рядом в холодном, свинцовом озере с
озябшей, старательно скрывающей и страх, и усталость, и дрожь девчонкой. И
это он катал ее в санях в заснеженном февральском санатории, куда врачи
направили ее поднабраться сил. Он чувствовал холодный вкус снега,
забившегося в рот, нарастающую скорость саней, несущихся по неровной белой
колее вниз, он прижимал ее к себе, стараясь не свалиться на горбатеньком
ухабчике, и сквозь ткань одежды ощущал тепло ее худенького тела, которое
хотелось и согреть, и защитить, и уберечь от чего-то страшного, именуемого,
скорее всего, неизвестностью. Был ветер в лицо, свист в ушах и непонятная,
с каким-то жутким восторгом воспринимаемая скорость.
Только вот тот, неизвестный пока ОН, с медленно проявляющимися
чертами, никак не был ни особенно умен, хотя индекс интеллекта у него был
вполне приличен, просто ОН был примитивно умен, компьютерно логичен, ум его
не был полифоничным, и сам ОН не отличался надежностью в том человеческом
смысле, когда о надежности судили по тому, годится или нет данный товарищ
для того, чтобы пойти с ним в разведку. ОН, воссоздаваемый по рассказу
женщины, для разведки явно не подходил. И Нильс почувствовал даже неприязнь
к тому парню, на которого потрачено столько душевной энергии, им даже не
замеченной, к его самоуверенности, с которой легко и не задумываясь можно
растоптать все ненужное в данный момент, к его слабо развитой интуиции, к
его инфантилизму, который обещал растянуться надолго.
Но ведь она ничего не говорила об этом, она рассказывала о поступках,
избегая давать им оценки. Значит, до сих пор щадила. Что-ж, в этом есть
доля истины: если бы не щадила, не было бы ее здесь. Господи, до чего же
безропотно приняла она отведенную ей малопривлекательную роль пассивного
наблюдателя, которая базируется на пресловутой теорийке: свое, дескать,
никуда от нее не уйдет... Ее заставили ждать, она приняла на веру, что это
действительно нужно. Она жила в вымышленном, ею же самою сотворенном мире,
построенном на зыбком словесном фундаменте. А это было так же ненадежно,
как дрейфующий арктический лед. И неужели никто не смог открыть ей глаза?
Тот же Павел, например? Впрочем, Павел Ричкин-это уже потом... Позднее...
После института их направили на орбитальные станции. На разные, черт
возьми! И она опять не взроптала. Ее-на "Камиллу-41", его-на "Камиллу-42".
Станции висели в пространстве почти рядом, на расстоянии каких-нибудь
двух десятков километров.
-Почему же вы не попали в одну экспедицию?- спросил Нильс.
Она слабо улыбнулась:
- Так уж получилось...
- А вы не просили, чтобы вас направили вместе?
- Главное - он не просил об этом. А когда мне сообщили, экипажи были
уже укомплектованы.
- И десять лет ожидания прошли?
- Прошли, - вздохнула она. - Но вообще, знаете ли...-Она вдруг
оживилась, и щеки ее, до сих пор матово-бледные, стали загораться. - Это
большая честь для космофизика-попасть на "Камиллу". Значит, и сетовать
особенно не приходилось. Там невероятно высокие требования, абсолютная
психологическая совместимость. И такая работа... Об этом многие мечтают...
Но мне и в самом деле казалось-он должен был попросить, чтобы нас
-направили вместе.
Еще как должен, подумал Нильс с неприязнью.
Трудно поверить, что отказала элементарная сообразительность. Или он
опоздал... Скорее всего, просто не захотел, намеренно пустил дело на
самотек. ОНА не была частью его существования, а может быть, даже мешала,
или он привык к состоянию, когда самых близких людей не замечают, или вошел
в новую полосу жизни, оставив в прежней даже друзей, а ее преданность,
видимо, и не могла к тому времени глобально проявиться-в его не особенно
зорких глазах, сознательно спрятанная, нереализованная или до поры до
времени не искавшая выхода в мир преданность. ЕЙ приказали терпеть,
запрограммировали на ожидание...
- А сообщение между станциями было хорошее. И свободные полеты
разрешались... Иногда прилетал ОН, чаще всего в компании других ребят, то
есть с общим визитом, чисто дружеским.
- Но мы же находились на станции, все-таки существует определенная
этика,-сказала она.
ОНА топталась возле шлюзовой, ожидая, пока гости войдут на станцию,
потом напряженно вглядывалась, пытаясь отыскать спрятанное за пластиком
гермошлема знакомое лицо, помогала справиться с автоматикой скафандра, а ОН
откровенно смущен этой помощью и вниманием, оказываемым персонально ЕМУ.
ОНА же с простодушием человека, которого еще ничему не научила
матушка-жизнь, полагала, что ОН просто стесняется ребят, ведь они уже
десять лет скрывают свое чувство, причем делают это достаточно искусно, так
что теперь, когда они-так уж получилосьразбросаны по разным экспедициям,
ЕГО можно понять, уверяла ОНА себя, то есть пыталась заставить себя принять
эту версию как естественный ход событий, хотя элементарная логика скрипела
и подсовывала ей миллион доводов: дело вовсе не в стеснении, ОН далеко не
так застенчив, как ЕЙ хотелось бы думать, а в чем-то более серьезном, и что
если любимой девушки стесняются перед товарищами, то плохи дела этой
девушки, считающей себя любимой. Но ОНА тут же уверяла себя, что там у них,
в "мужском монастыре" сорок второй, может быть, и принято несколько
смущаться, если девушка оказывает тебе особо пристальное внимание.
И Павлик Ричкин тоже приходил в тамбур встречать гостей, и он
улыбался, хорошо, в общем, улыбалсл, только грустно, и она знала, отчего
эта грусть происходит, знала прекрасно, невооруженным глазом видно было, но
ничем она не могла Павлику Ричкину помочь, для нее не существовало никого,
кроме НЕГО, сейчас казалось-всю жизнь она не принадлежала себе. Но Павла ей
было жалко до слез. А жалеть следовало бы себя: она по-страусиному
закрывала глаза, приказывала себе не замечать, что нет у НЕГО, с таким
сжигающим нетерпением встречаемого, ответной радости, даже хуже-ЕГО лицо
заметно тускнеет при виде ЕЕ. И Павлик это видел, он вообще многое замечал,
недаром психолог экспедиции, и он сочувствовал ей и, может быть, потому и
приходил в шлюзовую, чтобы быть рядом, когда гости появятся. Павлик ждал
удара, предназначенного ей, и он предугадывал неминуемость, неизбежность
этого удара, милый увалень Павлик, чем-то похожий на толстовского Пьера
Безухова, точнее, на артиста, его игравшего в одном из ранних видеофильмов.
Она всегда почему-то думала, что Павла Ричкина может полюбить женщина,
пережившая любовный кризис, которой ничего в жизни, кроме тихой заводи, не
нужно, и Павлу будет хорошо с этой женщиной, пусть найдет ее, пусть
дождется, и все это представление о Павле Рич-кине совершенно не
совмещалось с тем, что он чувствует .к ней. И это выглядело откровенной
природной несправедливостью: Павлик был хороший человек, а она не могла
ответить Павлу взаимностью. Господи, перебила она себя, да о чем речь: ведь
у нее был ОН, всю жизнь был, а ЕЕ посадили в металлическую спираль
"Камиллы", ЕГО заперли в другую клетку, разнесли на двадцать километров
пустого пространства, и все это выглядело так, как будто они сами этого
хотели, а оказывается, рок какой-то, высшее программирующее начало над ними
было, не допускающее сближения. Но ОНА тут же утешала себя: бывает хуже, а
ОН рядом, их разделяют какие-то двадцать километров пустого пространства -
несколько минут в гравитационной люльке, и ОН снова рядом, а вообще, всегда
доступен для общения, а терпения ей не занимать, всю жизнь она испытывала
свое терпение, а теперь, когда бесконечные часы ожидания становились
невыносимыми, она неистово работала, пытаясь уплотнить время, лицо у нее
постоянно горело, аппетит пропал, и это не осталось не замеченным для
Павла. Да и не только для него. Однажды Павел прямо сказал: "Давай подумаем
вместе. Ты долго не выдержишь в таком сумасшедшем режиме". Она улыбнулась,
приготовилась отшутиться, но Павел предупредил:
"Я, как никогда, серьезен".-"Может быть, я неприлично себя
веду?"-спросила она. "Нет, все нормально,- подумав, ответил Павел.- Просто
ты себя сжигаешь, а мне это небезразлично".- "Я знаю, Павлик, милый, но
ничего не могу поделать с собой". Она тут же забыла о Павле, была до
неприличия эгоистична к нему - ее собственное положение казалось ей самым
серьезным на свете.
А удар, которого подсознательно ждал Павел Ричкин, но который
совершенно не предчувствовался ею, - она еще не знала, что такое настоящие
удары, от которых можно согнуться пополам, свалиться с ног, содрогнуться не
столько от боли, сколько от сознания собственной ненужности,-этот удар был
получен. Однажды ОН заболел, не такое уж ЧП для "мужского монастыря" сорок
второй-все временами прихварывали, но она заволновалась, забеспокоилась,
все сразу стало валиться из рук, и она с нескрываемым нетерпением, едва
дождавшись конца своей дневной программы, решила лететь. Павлик помогал ей
облачиться в скафандр, лично протестировал герметичность и, когда она была
уже готова развернуться к выходу в шлюзовую, вдруг обнял и прижался щекой к
ее груди, как будто сквозь просвинцованную многослойную ткань абсолютного
скафандра, предназначенного для открытого космоса, да еще в условиях
повышенного радиационного риска, можно было что-то почувствовать. Но ведь и
ОНА сама, встречая ЕГО на своей "Камилле", тоже прикасалась и руками и
лицом к безжизненно серебристой ткани-это был ЕГО скафандр. "Может быть,
тебя проводить? - тихо спросил Павлик.- Мне не хотелось бы отпускать тебя
одну сегодня..."-"Ни в коем случае!" Она возмутилась, не поблагодарила
Павла, хотя чем-чем, а навязчивостью Ричкин никогда не отличался. "Разве я
первый раз летаю на сорок вторую?" Павлик не ответил, вздохнул, развернул
ее лицом к выходу и включил следящий монитор. Она настроила свой
идентификатор на приемную "Камиллы-42" и, оттолкнувшись от маленького
причала, вытянулась и поплыла, подхваченная течением узенькой
гравитационной дорожки. Далеко внизу голубела, подернутая нежной диффузной
дымкой, до нереальности маленькая Земля.
На сорок второй ее встретил дежурный. "Нормально добралась?"-"Спасибо.
Нормально".-"Разоблачайся. Ты, конечно, к..." Она улыбнулась, пожимая
плечами,-яснее ясного, к кому она летела на ночь глядя.
ОН был у себя. И не один. И, как всегда, не ждал ЕЕ. ОН сидел спиной к
двери и не прореагировал на стук. ЕМУ было не до стука. Скорее всего, ОН
вообще не расслышал его. На экране внешней связи ослепительно улыбалась,
рассыпаясь глубокими бархатными трелями своего, на весь ближний космос
известного, меццо, Людочка Малышева. "Разве сейчас сеанс связи?"-вздрогнула
она и медленно, как парализованная сном, где все самое нереальное вдруг
становится страшной и непоправимой явью, поняла: это не сеанс.
Это было настоящее, форменное телесвидание, которому она помешала.
"Кажется, к тебе пришли",- приглушенно сказала Людочка, глазами показывая
на дверь.
- Вы бы видели, доктор, как он сидел и смотрел на экран... Как он
смотрел! У него лицо светилось. Я никогда не видела его таким. До самой
смерти не забуду...
ОН растерянно, ничего не понимая, проследил за Людочкиным взглядом. И
тут лицо ЕГО погасло, как будто что-то в нем внезапно выключили. "А... это
ты..."-с печальной пресностью протянул ОН. И вдруг снова начал зажигаться.
"Вы не знакомы? Это... она мне... как сестра... С детства... вместе..."-"Ну
почему же...-с каким-то тайным пониманием, улыбаясь глазами, пропела
Людочка.-Здравствуйте..."
Это было личное. На персональной-ЕГО или ее, Людочки, дикторши
ближнего космоса,-частоте. ЕЕ же ОН никогда не вызывал в эфир, и ОНА
простодушно думала, что так надо, зачем выходить в эфир, если мы и так
рядом, и так можем видеться когда захочется. ЕГО лицо потемнело, глаза
стали маленькими и бессмысленно злыми, руки сжались в бессильной ярости.
Свидание... Но почему же ОН сказался больным?
Чтобы не мешали? Чтобы оправдать Людочкино воркование на экране?
Людочка была в красном прозрачном платье с немыслимым бантом на шее, и ее
волосы, зачесанные на одну сторону, свободной волной касались ткани платья.
На сеансах связи дикторши были в строгой синей форме. Но как ОН смотрел на
нее... Как смотрел... Этот взгляд сказал ЕЙ все.
Она выскользнула из отсека. Те двое, кажется, и не заметили ее. Она
торопливо шла по переходам сорок второй. Удар был настолько силен, что
отбил все, даже способность воспринимать боль. К счастью, ей никто не
попался навстречу. "Уже в путь?"-с некоторым удивлением спросил ее дежурный
по станции, помогая справиться со скафандром. Она кивнула, и тяжелый ком
горя начал разбухать, расти, как лавина, и глаза ее, только что безжизненно
сухие, мгновенно наполнились горячей влагой. Она быстро опустила гермошлем,
взмахнула рукой и бросилась в черноту пространства.
Она плыла вслепую, глаза ее залепили не успевшие вылиться слезы.
Ощупью она искала поручни причала сорок первой, не желая вызывать на помощь
Павла Ричкина, и набирала код шлюзовой... Да что там вспоминать...
Павел, конечно, встречал ее. Не спрашивал ни о чем, только помог
стянуть скафандр, промокнул своим платком ее заплывшие слезами глаза.
А ОН... ОН больше не появился, даже не спросил, что с ней, когда
почтовым транзитом ее спускали на Землю...
Это как раз совсем неудивительно, подумал Нильс.
Ох люди, все как на ладони. ОН же не чувствовал своей вины в
происшедшем. Потому что ОН не любил ЕЕ. Никогда. С самого начала не любил.
Из детской привязанности у него не выросло ничего. Только тяготить стало,
как сковывает порой чрезмерная материнская или сестринская опека. И
черствость душевная тут не последнюю роль сыграла. Ситуационная черствость.
По отношению к НЕЙ. С той, дикторшей Людочкой, у него, видимо, все
будет иначе. Потому что ему наконец-то удалось влюбиться. Впрочем, до поры
до времени, а потом природа-возьмет свое, и эгоизм найдет свою
экологическую нишу для произрастания, и способность потреблять, ничего не
давая взамен, долгое время культивировавшаяся ЕЮ, проявится во всей своей
отталкивающей простоте. Или не с дикторшей, а с кем-нибудь другим, пока он
не найдет свою половину и у него не появится стимул стать лучше, если он,
конечно, захочет искать, если способен будет на поиск. Потребители не любят
активных действий. Впрочем, не о нем сейчас надо беспокоиться. За помощью
пришла ОНА.
- Вот и все. Теперь я на Земле. Павел настойчиво советовал обратиться
к вам, доктор...
- Видите ли, я польщен такой оценкой моих профессиональных
возможностей, но мне представляется; что моя помощь и не нужна, в общем,
это рядовая задача для Картотеки...
- Возможно, все это ординарно в глобальных масштабах, но наедине с
собой я этого не чувствую. У вас есть измеритель эмоционального фона?-вдруг
спросила она.
- Безусловно. А что вас интересует?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг