Андрей Владимирович АНИКИН
ДРУГ, КОТОРЫЙ МОГ БЫТЬ
Повесть
Из моего ленинградского дневника 1947 года:
28 января... Походил по Невскому, рассмотрел фигуры Аничкова
моста, холодно, ветер. Стало жаль бедных голых юношей... Был у Ядвиги
Петровны Ганецкой на Литейном. Это совсем старушка, оказывается. И
притом не все у нее в голове как положено. Войну-то она в Ленинграде
пережила. Но Мишу она, видно, любила. Всплакнула даже. Ничего нового
она не сказала: ушел и сгинул. Надо повидать парня, который ходил
разыскивать Мишу. Взял у Ядвиги его адрес.
1 февраля... Мороз еще крепче, чем в последние дни. Сложились
строчки: "Мосты над Невою в дымке тумана, к своим постаментам
примерзли львы..." Примерзли - это, кажется, неплохо. Но рифмуется с
"Невы", а Нева уже использована... Ходил к Борису, Мишиному приятелю,
говорил с ним и его матерью. Но разыскивал-то он не сразу после того,
как Миша пошел в больницу и исчез, а через несколько месяцев. Что он
мог найти?..
Мне было 19 лет. На зимних студенческих каникулах я поехал из Москвы
в Ленинград. Жил у приятеля, Сашки Концова, в его маленькой комнатке на
Суворовском проспекте. Сашка был влюблен и счастлив, приходил домой поздно
ночью и спал до полудня, так что я его и видел-то мало. Я был влюблен в
Ленинград первой пылкой любовью и, несмотря на морозы и скудный харч, с
утра до вечера бродил по городу и музеям. Дневничок мой за эти две недели
забит восторгами и педантичными описаниями маршрутов и музейных залов.
Честно говоря, я это, кажется, никогда не перечитывал. А вот в лаконичные
записи о поисках следов Миши Колесникова я вчитываюсь теперь с
мучительными усилиями вспомнить... Вспомнить, как это было.
В Москве я жил тогда в семье Мишиных отца и матери, как он жил в
Ленинграде в семье Ганецких. Миша бесследно исчез в осажденном Ленинграде
в январе сорок второго. В августе предыдущего года ему минуло шестнадцать.
Я знал его только по фотографии, которую рассматриваю и сейчас: лобастый,
не по годам взрослый парень, с упрямым, слегка набычившимся каким-то
взглядом. Помню, я всегда завидовал таким ребятам; сам я был длинный,
тонкий и в очках.
Не могло быть никакого сомнения, что Миша погиб. Мария Сергеевна
разумом понимала это, а вот сердцем... Миша был ее единственный сын и
единственный ребенок. У старика Колесникова были дети от первого брака,
среди них еще один сын - инженер Александр Колесников, который осенью 1942
года погиб на изысканиях железной дороги. Оба сына погибли от войны, хоть
и не на войне. Впрочем, можно ли сказать о тех, кто умер в ленинградской
голодной блокаде, что они погибли не на войне? Да и как погиб Миша,
неизвестно и теперь уже останется неизвестным.
Подъезды старых домов по-разному пахнут в Москве и Ленинграде. В
Москве - затхлым теплом и каким-то хлебным уютом, в Ленинграде - сыростью
и табачным дымом. Вернее, по-разному пахли в 40-х годах, когда я в таких
домах живал и бывал. Теперь живу и бываю в новых, которые во всех городах
пахнут, наверное, одинаково - свежей краской, известью и сквозняками.
По Невскому ходили дребезжащие трамваи довоенного образца. Стоило
отойти на квартал и можно было увидеть следы разрушений - расчищенные
площадки с темными брандмауэрами уцелевших домов и просто обгорелые
остовы, когда-то бывшие человеческим жильем. Но на фасаде этого
прекрасного дома на Литейном, богатого доходного дома времен русского
капитализма, почему-то никаких следов войны не было.
Я поднялся на третий этаж по широкой лестнице со стертыми мраморными
ступенями и позвонил. Послышались шаркающие шаги, и старушечий голос
спросил, кто там. Я ответил, что мне нужна Ядвига Петровна, и, услышав,
что это она и есть, объяснил, что я из Москвы от Мишиных родителей. За
дверью наступило молчание, наконец замок щелкнул, дверь медленно
открылась. В прихожей было темно и почти пусто...
В ее речи были еле слышны следы акцента - как я знал, польского. Я
снял в прихожей пальто, протер запотевшие очки, сказал о здоровье
Колесниковых. Ядвига Петровна открыла дверь комнаты и пропустила меня. Мы
прошли через маленькую проходную комнату, где когда-то жил Миша. Главная
комната была заставлена массивной старой мебелью, темной и как будто
пыльной. Все в этой квартире казалось покрытым пылью, как и сама хозяйка с
землистым лицом и жидкими полуседыми волосами. Я огляделся. На стене
против двери висел большой портрет мужчины средних лет в путейском мундире
царских времен.
- Роберт Робертович умер той весной, в сорок втором, - сказала она.
Я молчал.
- Умер. Все умерли. Я вот зачем-то живу.
Что тут скажешь?
...Пили чай. Мне хотелось есть, но я стеснялся и старательно жевал
кусочек хлеба с маслом. Разговаривали.
Миша поселился у них летом сорокового. Мать оставила его на попечении
Ядвиги Петровны.
- Тогда-то, молодой человек, я была молодцом... Кавалеры были...
Мишенька экзамены сдавал в свой техникум, конкурс (она говорила конкурс)
был строгий, не надеялся поступить. А когда все-таки приняли, так был
счастлив. Принес бутылку вина, и я испекла катаринки. Вы никогда не
пробовали катаринки? Надо взять фунт меда, ром, обязательно лимон... Когда
же я в последний раз их пекла? Ах да, на день рождения Роберта
Робертовича, в мае того года...
Я понял: сорок первого.
Говорить с ней было трудно. Она сбивалась, начинала вдруг
рассказывать о давно прошедших временах, как они с Робертом Робертовичем
жили в Сибири, на постройке железной дороги. (Все они были сибирские
инженеры, строители: Ганецкий, Мишин отец, Мишин брат Александр - и мой
отец тоже). Я осторожно возвращал ее к разговору о Мише. Она начинала
рассказывать, какой он был замечательный мальчик, как хорошо учился, как
часто писал родителям. Как увлекался морем и кораблями.
В начале июня их отправили в Ригу на морскую практику, там его и
застала война. Он вернулся в Ленинград грязный ("я его тут же в ванну
отправила, еще было чем истопить"), усталый и потрясенный тем, что увидел.
Но дальнейшее узнать от нее было почти невозможно. Точно с памятью ее
что-то случилось. Кажется, техникум их распустили... Где-то служил, ходил
в какое-то плавание, потом почему-то уволился. А зима надвигалась. Голод.
Она замолкает и неподвижно смотрит в одну точку, так что мне
становится жутко. Потом плачет, вытирая глаза крошечным платочком. Достает
какое-то лекарство, руки у нее дрожат. Я беру пипетку и капаю в старинный
хрустальный, не очень чистый стакан.
Откуда взялась эта любовь к морю? Когда мальчику было лет семь, мать
прочитала ему "Алые паруса" Грина.
Ах, какая это опасная книга! Прекрасная и опасная. У нас в семье
Грина не было, и лет до шестнадцати я не подозревал, что есть такой
писатель. Его мало издавали в то время. Но однажды я попал на литературный
концерт в зале Омской областной библиотеки. Актриса читала "Алые паруса".
Не знаю, хорошо или плохо она читала, но что со мной было! Мне хотелось
плакать и смеяться, любить, совершить во имя любви что-нибудь
необыкновенное...
- С "Алых парусов" все и началось, - рассказывает мне Мишина мать.
Окно открыто, под окном школьный двор. Как птицы щебечут дети.
- На море я его в три года первый раз повезла. Кашлял он той зимой,
вот врач и посоветовал в Анапу. Потом он каждый год с весны начинал
спрашивать: "Мамочка, а на море мы поедем?" Почти каждый год и ездили... А
как он плавал! Бассейнов тогда не было, так они с приятелем с мая по
сентябрь в Москве-реке купались... Грина он очень любил, и, конечно, с
каждым годом новое в нем вычитывал. Стал морем всерьез интересоваться,
занимался в морском кружке, модели делал. Хотел стать штурманом дальнего
плавания, а больше никем и ничем.
Модели во время войны погибли, а Мишины рисунки и чертежи передо
мной. Сколько ему было лет, когда он это чертил? Лет двенадцать? Парусный
корабль со всеми подробностями. А внизу, аккуратно выведено: "Трехмачтовое
судно, корабль (ship), фрегат". А вот еще: "Судно типа баркентина".
Никогда и слова такого не слыхал. Бригантину слыхал, и то потому лишь, что
в песне поется: "Бригантина поднимает паруса". А интересно, любил ли Миша
про пиратов читать?
- Читал, конечно, но не очень увлекался. Он к морскому делу как-то не
по годам серьезно относился. Помню, в седьмом классе сочинение писали; кем
я хочу быть. Учительница мне говорила, что она поразилась его уверенности,
серьезности намерений. А я, дура, радовалась...
Летом 40-го Миша кончил семь классов и объявил родителям, что в школе
дальше учиться не будет, а поступит в морское училище. Все было: строгие
выговоры отца, слезы матери. Но характер у него был колесниковский:
сосредоточенный, упрямый. Его старшего брата уговаривали не идти с
изыскательской партией в сентябре; зима в Сибири ранняя. Но он сказал:
надо. И пошел.
Да и попробуй поспорить с сыном, который мать шутя поднимает и может
тащить на руках хоть километр! Говорит: если не отпустите, сам уеду. И
уедет.
Владивосток, Одесса, Мурманск? Порешили на Ленинграде: недалеко
все-таки, и жить будет у близких людей. Ганецкие охотно согласились.
Упрям-то упрям, да мальчугану всего пятнадцать. И отца с матерью
жалко, и по собачке рыжей тоскует... Читаю Мишины письма от осени 40-го
года. По-мальчишески неуклюже пытается утешить родителей, примирить их с
разлукой, с его морским будущим. А корабли стали ближе, он видит их у
причала порта...
18 октября 1940 года
Дорогой папа! Получил твое письмо и был очень рад, что ты мне
написал. Хорошо, что ты уже совсем почти поправился. Живу
по-прежнему. Учусь тоже хорошо и даже получил стипендию 70 руб.
...Напрасно у тебя плохое представление о "Веге"*. Во-первых, это не
та "Вега", на которой Норденшельд прошел Северным морским путем. Этой
"Веге" меньше лет - всего около тридцати. Но для хорошего парусника
это самый бодрый возраст. Интересна история приобретения этого судна
нашим техникумом, хотя сейчас оно принадлежит не только нашему
техникуму.
_______________
* Учебное судно техникума.
У нас в техникуме вообще замечательные преподаватели.
Преподаватель литературы такой, что не всегда встретишь в
университете (а он преподает в университете литературу). Это уже
пожилой седеющий человек, который как-то поразительно знает русскую
литературу. Он знает греческий и латинский языки и вообще окончил еще
до революции университет по словесности, или, как там, я точно не
знаю. Но он прекрасный преподаватель. На уроках наизусть читает
ломоносовские оды. Особенно любит Пушкина. Это у него просто вроде
психоза. В каждой литературной теме он всегда находит место Пушкину.
Преподаватели английского языка и навигации - бывшие капитаны, а
теперь уже старики. Обоим за пятьдесят лет. Преподаватель морской
практики тоже бывший капитан. Во время революции году в восемнадцатом
он узнал, что продается парусник на дрова. Он направился посмотреть
парусник. Ковырнул ножом шпангоут и увидел, что это судно из крепкого
хорошего дерева. Такелаж был в полной исправности. Рангоут тоже. И он
купил "Вегу" за 180 рублей (разумеется, по тому денежному курсу).
Впоследствии он подарил "Вегу" Ленинградскому морскому техникуму.
Судно это принадлежит к одному из лучших типов судов. Иначе "Вега"
называется "шхуна барк". Такое название исключительно от парусного
вооружения. Я тебе коротко изложу основы классификации парусных
судов...
Вот так, папа. Сейчас сын прочтет тебе небольшую лекцию. И будьте
уверены, прочтет весьма дельно. Впрочем, к сожалению:
P. S. Вчера вечером получил книги бандеролью. Мама прислала и
"Морской словарик", так что теперь ты ничего не поймешь из того, что
я написал про "Вегу".
Смотрю этот словарик, который вернулся в Москву после Мишиной гибели:
Лукашевич С. П. Краткий морской словарь. Военмориздат, 1939. На обороте
титульного листа напечатано: "В данное время, когда вся наша страна строит
мощный морской и океанский флот, интерес к морю, кораблям и плаваниям
неизмеримо вырос у массового читателя".
Эта немного казенная фраза несет в себе дух тех лет, тревожных,
трагических, романтических. Челюскинская эпопея. Перелеты Чкалова и
Громова... Нам нет преград на море и на суше... Мальчишки мечтали стать
полярниками и летчиками. И, конечно, моряками. "В данное время, когда..."
Страна построила мощный флот, и тысячи юношей пошли в него. Пошел бы
и Миша Колесников и, я уверен, был бы и штурманом и капитаном...
Между тем Миша усердно учится. Пока он на суше, но жизнь уже
по-морски и по-мужски суровая. Все преподаватели мужчины, иные - морские
волки, "старики за пятьдесят лет".
8 ноября 1940 года
Милый папа! Я тебе давно не писал, потому что не было времени. Я
ведь очень занят. Подробнее об этом прочитаешь в письме к маме. Нас
готовят почти по программе вуза. В Ленинградском институте инженеров
водного транспорта (ЛИИВТе) есть судоводительский факультет. Он
готовит и выпускает сразу капитанов, но их очень неохотно берут на
суда. Специальные предметы они проходят по программе такой же, как и
мы, если не меньше, а общеобразовательные несколько шире, чем мы, что
для специальности не особенно важно. Высшую математику проходят по
той же почти программе, что и мы. Но главное различие в преподавании
морской практики как таковой. Мы меньше сидим на скамейке, чем они
(срок обучения и там и тут 4 года), но гораздо больше плаваем. Мы
знаем и теорию и практику так же, как они (но практику лучше
несравненно). Тебе покажется странно, но учти, как мы должны
заниматься, чтобы пройти эту гигантскую программу. По окончании
техникума и отплававши два года (правительственный срок), студенты
нашего техникума пользуются правом поступления в ЛИИВТ без испытаний.
Я туда тогда поступлю и окончу, только значительно раньше, так как
буду на заочном отделении и буду все морские спецдисциплины уже знать
к тому времени в совершенстве. Посылаю тебе рисунки судна, очень
похожего на "Вегу". Нашла ли тебе мама фотографию "Веги" в моем
столике?..
Изрядная жизненная программа для пятнадцатилетнего.
Может быть, достоинства выпускников ЛИИВТа слегка приуменьшены, а
выпускников Мишиного техникума преувеличены. Об этом трудно судить. Да и
надо ли? Не в том вовсе дело. Читаю дальше, про маму.
...Если ей скучно, то сходи с ней в театр. И не раз, а так, как
я хожу: в месяц три раза. Сходите в концерт. Мама это очень любит, да
тебе все некогда. Уж ты найди время, а то маме будет совсем скучно. А
то, если у тебя времени нет, то пусть она одна сходит, это лучше, чем
дома-то сидеть. Не позволяй ей сидеть дома и заниматься без конца или
читать. Пусть съездит в Сокольники или хоть выйдет на бульвар и там
посидит на свежем воздухе. А то и вместе с собачкой может погулять по
бульвару. Это будет обоим приятно и полезно. Да и тебе не мешает
воздухом подышать, а то ты, наверное, как крот сидишь по ночам и
занимаешься. Напиши, как твои пирофилиты* и другие работы. Не
простуживайся. Ходи с поднятым воротником, хотя ты этого и не любишь,
а то продует...
_______________
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг