быть, он даже еще искупается. Море-то было общее. В крайнем случае он будет
купаться в сторонке, чтобы не видели, как у него живот растет.
Обратную дорогу Сапожников не запомнил.
Потом они долго поднимались на четвертый этаж старинного дома. Блеклые
каменные ступени, незнакомый запах на площадках, чугунные перила и хорошие
выцветшие двери. А потом вдруг Сапожников вспомнил стихи про юродивого,
который позвонил в квартиру за милостыней, а была зима.
Солидные запахи сна и еды,
Дощечек дверных позолота,
На лестничной клетке босые следы
Оставил невидимый кто-то.
Откуда пришел ты, босой человек?
Безумен, оборван и голоден.
И пишется снег, и нежится снег,
И полночью кажется полдень.
- Пойдемте завтра смотреть со мной фильм "Хижина дяди Тома"? - вежливо
сказала Глаша.
- Ладно, - ответил он.
- Вот мы и приехали. Это квартира сестры. Они с мужем на юге. Спать ты
будешь здесь.
- Прекрасная тахта.
- Сделана по заказу, - сказал Барбарисов, застилая постель.
- Барбарисов, что это за дамочки на стенках? Ужасные картинки.
- Иллюстрации из дореволюционных французских журналов. А может быть из
"Нивы".
- Мне они нравятся, - с вызовом сказала Глаша.
- Ну, значит, - так правильно, - согласился Сапожников.
За окном было уже совсем темно. Сапожников заснул и видел во сне
нехорошее. А раньше Сапожникову кошмары снились только дома.
- Чего ты ждешь от Риги? - спросил Барбарисов наутро.
- Развлечений, - сказал Сапожников. - Нормальное чувство
командировочного.
- Понятно. Сильная выпивка, много красивых баб и сувениры с видами
города.
- Нет... Просто несколько солнечных дней, минимум выпивки и общество
милых людей. И давай начнем разбираться в нашем двигателе.
- Нашем? - спросил Барбарисов.
Сапожников не ответил.
- Кого ты считаешь милыми людьми? - спросил Барбарисов.
- Думаешь, я знаю? - сказал Сапожников. - Тебя, наверно.
За прохладным подоконником солнечная листва, спокойные крыши. На
улицу, на улицу. Тишина, тайна, шелест шагов, вывески и трамваи. Полупустой
вагон, синие рельсы, и, может быть, в пролете домов блеснет море. Хорошо бы
поселиться здесь навсегда.
Тут вошла Глаша.
- Папа, я есть хочу, - удивилась она.
- Надо же, все время она хочет есть, - удивился Сапожников.
- А поздороваться не надо? - спросил Барбарисов.
- Доброе утро, - удивилась Глаша.
- Доброе утро, - удивился Сапожников.
В ушах Сапожникова звенело - утро, утро, утро, - что это их понесло,
черт возьми? А, чепуха! Вчерашний день не в счет. Все они встретились только
сегодня.
Если бы в это утро специалисты засекли время, не пропал бы невидимо
рекорд мира по марафону.
Ничего не вышло. За сорок минут Сапожников отхлестал десяток улиц, и от
свидания с городом остался только портрет Полы Раксы на афише и трамвай,
пролетевший с безумной скоростью.
Опять зеленые яблоки. Сапожников как с цепи сорвался.
Он затормозил и посмотрел на часы. Он не сразу разобрал, где часовая
стрелка, а где минутная, мешала длинная секундная, которая отбивала секунды
со скоростью пульса.
Сапожников успел к десяти, как договорились, на угол улицы Ауссекля и
даже купил в киоске пачку аэрофлотовских карточек-календарей для московских
знакомых. Сапожников сел на чугунную угловую скамью и развернул веером
глянцевые карты. Крапом были недели и месяцы, а рубашкой - самолет, летящий
над Даугавой. Можно было бы, наверно, еще отыграться, если бы знать правила.
Но правил становилось все больше, и становилось скучно их заучивать.
Чересчур солидно все выглядело, вот что.
Глаша переходила улицу, независимо оглядываясь по сторонам.
- Ах, вы уже здесь?
- Ах, я уже здесь, - сказал Сапожников.
Она вздернула брови.
- Как вам понравился город Рига? - светски бросила она.
- Мне очень понравился город Рига... А какие у вас отметки по диктанту?
- При чем здесь диктант? Я серьезно спрашиваю, вам понравился город?
Сапожников засмеялся.
- Во! - сказал он и поднял большой палец.
- Скажите, почему вы меня зовете на вы? Это странно.
- Чтобы бы не думали, что я нос задираю.
- Это странно! - сказала она.
- Будет вам восемнадцать, перейдем на ты. Годится?
- Это еще долго!
- Не успеете оглянуться, - сказал Сапожников. - А вот и наш папа идет.
Барбарисов двигался, помахивая портфелем. Свет-тень, свет-тень,
солнечные зайчики.
- Ну, граждане, - сказал он, - пошли завтракать.
- Я придумал кое-что, - сказал Саночников.
- Что?
- Мы позавтракаем, так? Потом сходим на вокзал и я возьму обратный
билет... Я, пожалуй, сегодня уеду в Москву.
Барбарисов неподвижно смотрел на Сапожникова.
- Ты с ума сошел, - сказал он спокойно. - Я созвонился с ребятами.
Сегодня у меня в гостях куча сослуживцев и половина молодежного театра. Не
валяй дурака, Сапожников... Вот, оказывается, ты какой стал.
Глава 7. СЕРЕБРЯНЫЕ ВЕЛОСИПЕДИСТЫ
Прошел еще год-другой.
Сидел Ньютон в саду, вдруг ему по голове яблоко шарах - упало яблоко
ему на голову. И Ньютон не понял, что его голова притягивает яблоки. Так
представлял это происшествие Сапожников. Но потом глядит Ньютон - яблоки
падают не только ему на голову, а еще и на землю. Значит, его голова только
помеха. А на самом деле, значит, это земля притягивает яблоки. А если
прорыть шахту сквозь земной шар, куда упадет яблоко? Оно, наверно, в центр
Земли упадет. Оно, конечно, сначала с разбегу проскочит на ту сторону, но
потом поболтается в шахте и вернется в центр Земли, как маятник. Интересное
дело получается. Одно тело притягивает другое. А чем оно притягивает?
Резинкой, что ли? Что-то тут не сходится. Все знают: чем сильней резину в
рогатке оттянуть, тем сильней она назад руку тянет. Или лук натягивать.
Слегка натянуть и ребенок может, а вот натянуть так, чтобы лук согнулся,
может только стрелок. Робин Гуд. Да, это же всем известно. Значит, когда
тетива сильней растянута, она обратно сильней тянет, а не слабей. Вот это
притяжение. А в этой силе гравитации, в притяжении, все наоборот. Чем дальше
одно тело от другого оттянуто, тем оно, тяготение это, все слабей и слабей.
Все слабей одно тело к себе другое тянет. Что же это за притяжение такое?
А вот если вагон поставить на рельсы и давить на него изо всех сил, то
он с места стронется и помаленьку покатится все быстрей. А ты дави с той же
силон и только за ним поспевай. Что будет? А то будет, что он будет
разгоняться, пока на станцию не влетит и в тупик не врежется, как яблоко в
Ньютоновом садике. Потому что сила на него давила всю дорогу одна и та же,
передыху не давала.
Вот и получается, что когда камень на землю падает, то это гораздо
больше похоже на то, что его какая-то сила сверху давит и разгоняет, чем на
то, что его сама Земля неизвестно какой резинкой притягивает. И потому
похоже, что не сами тела друг к другу притягиваются, а какая-то сила их друг
с другом в одну кучу сталкивает.
Скажете, что нам неизвестна такая материя, которая давила бы на тела и
сталкивала их друг с другом. Но ведь и такая материя неизвестна, которая
тела друг к другу тянет. Назвали гравитацией, а что такое гравитация?
Любовь, что ли? Яблоки землю любят? Или Ньютонову голову? Пришло в голову
Ньютону, что два тела друг к другу тянутся потому, что похоже, что тянутся.
Так мало ли что на что похоже? Похоже, что солнце всходит и заходит, а
пригляделись - все наоборот.
Ну, что тут поднялось, когда Сапожникову эти дефективно-конкретные
несуразности в голову пришли и он их высказал, что тут началось.
- Сапожников из шестого "Б" против Ньютона пошел! В шестом "Б" все
дефективные!
- Ты обалдел, что ли? Кто Ньютон - и кто ты? У тебя вон по химии и по
немецкому тройки! И макулатуры ты собрал меньше всех!
- Какое может быть давление, если всем известно, что тела
притягиваются? Это же всем известно!
- Это ты где же свое давление выкопал? В велосипедном насосе, что ли?
- Ага, - сказал Сапожников. - Если в насосе дырку зажать, а за поршень
тянуть, то будет пустота, а природа пустоты не терпит.
- Поэтому я тебя терпеть не могу, - сказала Никонова.
- А если поршень отпустить, то наружный воздух его обратно затолкнет.
Атмосферное давление. Один килограмм на квадратный сантиметр.
- Никто меня к тебе не толкает, - сказала Никонова. - Не надо сплетни
слушать! Не надо! Не говори, чего не знаешь! Не надо чужие записки читать! А
Лариса дура! Это тебе Котька Глинский сказал?
- Что?
- Что Лариска меня к тебе толкает?
- Я с Глинским вторую четверть не разговариваю.
- И напрасно... Он к тебе очень хорошо относится. Гораздо лучше, чем ты
к нему.
- А ты откуда знаешь?
- Я с ним разговаривала. Ты просто людей не любишь.
- А ты знаешь, какую про него эпиграмму написали?
- Кто написал?
- Не знаю...
- Сводник, сплетник и дурак -
Сборник всяких глупых врак,
Облик целый тут его,
Во! и боле ничего.
- Гнусно! Наверно, ты и написал! - закричала Никонова.
- Я не умею, - сказал Сапожников.
Это была правда. Никонова это знала.
Она только не знала, что ее подталкивало к Сапожникову. И он тогда
этого не знал. Узнал только потом. Время. Время толкало и кружило их в своих
водоворотах-времяворотах. Тик-так, работали его часы, тик-так - и уже
Сапожникову четырнадцать лет, а Глинскому часы подарили.
- Мама, - сказал Сапожников, - зачем людей рожают?
- Людей? Детей, наверно?
- Ну, детей...
- Чтобы любить кого-нибудь.
- Кого-нибудь? - спросил Сапожников.
- Кого-нибудь, кто будет тебя вспоминать долгое время... Конечно,
бывает всякое... война, например, не дай бог... но в принципе дети должны пережить родителей... Детей рожают, чтобы любить того, кто тебя переживет.
- Мама, что такое время? - спросил Сапожников.
- Время? Откуда же я могу знать?.. Никогда не задумывалась, - сказала
мама. - Как тебе в школе живется, сынок?
- Хорошо, - сказал Сапожников. - А что?
- Ты стал вопросы задавать, как Нюра. А почему ты про время спросил?
Кому-нибудь уже в классе часы подарили?
- Нет...
- Глинскому, наверно, - сказала мама. - Его отец третий день в цех без
часов ходит, время спросить не у кого... Мы думали, в починку отдал.
- Котька все уроки на часы смотрит.
- Я тебе тоже подарю. Отцовские, серебряные, с велосипедистами на
крышке... Не знаю, ходят ли они еще или нет.
- Мне не нужно, - сказал Сапожников.
На серебряной крышке мчались серебряные велосипедисты.
- Ты не думай, это ведь все равно твои часы, - сказала мама. - Когда ты
фолликулярной ангиной заболел, приехал отец. Ты, конечно, ничего не помнишь,
ты без сознания был... Он оставил часы и велел продать в торгсин... Тогда
еще торгсины были... Доктор велел для тебя лимоны где-нибудь достать...
Сейчас уже есть новые средства, красный стрептоцид и белый... а тогда не
было... Я тогда все отнесла, что было, - несколько ложек серебряных,
обручальное кольцо, отцовский Георгиевский крест. Отец и в германскую был
пулеметчиком, и в гражданскую у Ковтюха... А часы не продала - я хотела,
чтобы они были у тебя... Ты уже взрослый... Носить их, конечно нельзя, они
карманные, их в жилетном кармане носят на цепочке. А где теперь жилеты?..
Будут у тебя над кроватью висеть на гвоздике.
- Ма, а почему отец пошел в цирк работать? - спросил Сапожников.
- Это сложная история... Ты еще маленький, - сказала мама.
Серебряные непродажные велосипедисты мчались по серебряному полю мимо
старинных серебряных трибун с навесами и оглядывались на полустершихся
серебряных соперников. Время не продавалось ни за какие лимоны, его нельзя
было отменить даже ради спасения жизни или ради того, чтобы быть с
человеком, к которому тянет больше всего на свете. Это и есть настоящее
человеческое земное тяготение, а не бессмысленный камень, который падает на
землю по невидимым рельсам. Сапожникову тогда хорошо жилось в школе. Его
почему-то начали любить. То все не очень, а теперь вдруг все наоборот.
Махнули на него рукой, что ли?
Глава 8. ВСЕ ЕЩЕ ОБОЙДЕТСЯ
Сапожников пришел в институтскую столовую. Гремели металлические
табуретки на каменном полу и посуда в раздаточной, солидные голоса просили
борщ, "пожалуйста, половинку", бефстроганов, компот. Молодые сотрудники
сидели отдельно, пожилые отдельно. Пожилые смеялись, молодые сидели тихо.
Сапожников и Барбарисов сели в уголок. В столовую вошла молодая женщина лет
двадцати пяти, в тесном платье серого цвета. У нее были длинные волосы. Она
подошла к столу молодых сотрудников, о чем-то заговорила и поставила ногу на
перекладину табуретки. Потом ей что-то сказала девушка с птичьим носом, она
обернулась, посмотрела на Сапожникова, и Сапожников поймал сонный, но
любопытный взгляд. Она смотрела чуть искоса и неподвижно и была похожа на
старшеклассницу, которой тесна школьная форма. Сапожников отвернулся и
заговорил с Барбарисовым, а потом спросил:
- Кто это?
- Ее зовут Вика.
- Откуда ты знаешь, про кого я спрашиваю?
- Это же ясно, - сказал Барбарисов. - Пей кофе, ненормальный.
- Скажи ей, что моя фамилия Сапожников.
- Когда?
- Сейчас.
Сапожников молчал. Барбарисов смотрел на него.
- Ладно, не тоскуй, - сказал Барбарисов. - Заводной ты.
Он поднялся, подошел к ней, взял ее за руку и подвел к Сапожникову.
- Фамилия этого дяди - Сапожников, - представил Барбарисов. Она
улыбнулась. Сапожников обмер. Вот как иногда звучит труба архангела.
- Легко на сердце от песни веселой, она скучать не дает никогда, - пел
Сапожников. - И любят песню деревни и села... и любят песню большие города,
- пел Сапожников.
Он шел по улицам Риги веселенький, и пел песню, и не иронизировал. В
огромных деревьях парков запутался оранжевый закат. Зеленое и золотое - что
за дни стоят! Где суровое небо Прибалтики, где хмурые северные краски,
которые обещало воображение при словах "Рига", "Латвия"? Не погода, одно
баловство. Сапожников грыз орешки без скорлупы, клевал из пакета скрюченные
белые орешки, похожие на личинок, и ему казалось, что за крышами домов закат
опускается на колени.
А как все хорошо начиналось, подумать только! Нет, нет, думать как раз
не полагалось. И может быть, этому не надо сопротивляться, когда такая
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг