- В чем дело? Все по местам.
На большой перемене Сапожников завтрак достал - два куска булки, а
внутри яичница, белые лохмотья. Шишкин сказал:
- Ну-ка дай.
- На, - сказал Сапожников и отдал завтрак. Ну, все сразу поняли -
телок. Шишкин откусил, пожевал и сказал:
- Без масла сухо.
И через весь класс шарах бутерброд, об стенку возле классной доски. Все
смотрят. Сапожников пошел за бутербродом, нагнулся, а ему пенделя. Но он все
же на ногах устоял, бутерброд поднял, яичницу, обкусанную шишкинскими
зубами, двумя пальцами взял, в фанерный ящик - урну выкинул, а хлеб сложил и
к Шишкину вернулся.
- Попроси прощенья, - сказал Сапожников. Все смотрят.
- Я? - спросил Шишкин.
- Ты.
Шишкин ему еще пенделя. Учитель в класс входит:
- В чем дело? Все по местам.
Следующая перемена короткая. Сапожников вытащил обкусанный хлеб,
подошел к Шишкину:
- Попроси прощенья.
- Ну, ты... - сказал Шишкин и опять ему пенделя.
- Попроси прощенья, - сказал Сапожников. Шишкин взял у него хлеб и
опять в стенку запустил, как раз когда учитель входил и все видел.
- В чем дело? По местам. Шишкин, а ну подними хлеб.
Шишкин пошел поднимать хлеб, Сапожников за ним. Когда Шишкин нагнулся,
Сапожников ему пенделя. При учителе. Шишкин выпрямился, а Сапожников у него
хлеб из руки взял.
- Шишкин, на место, - сказал учитель. - А ты откуда взялся? Я тебя не
знаю!
- Из Калязина, - сказал Сапожников.
- А-а, новенький... Плохо начинаешь, - сказал учитель. - На место.
Сапожников весь урок старательно писал арифметику. На другой переменке
Шишкин убежал.
На следующее утро Сапожникову дали в глаз перед самой школой - двое
подошли и сделали ему синяк. На уроке Шишкин смотрел на доску и улыбался. На
переменке Сапожников достал вчерашний хлеб и подошел к Шишкину.
- Проси прощенья.
Шишкин кинулся на Сапожникова и хотел повалить, но Сапожников не дался.
По тетрадке отличницы Никоновой потекли чернила, а на тетради у нее закладка
- лента шелковая, вся промокла. Визгу было на всю Москву. Шишкина и
Сапожникова выгнали из класса. Вызвали родителей.
Вечером лампы в классе зажгли над учительским столом только, а
остальные не зажигали. За окном городская ночь с огоньками, а в классе
полутьма. Мать с Сапожниковым на одной парте. Шишкин с отцом на другой.
- Сапожников, - сказала завуч, - объясни, почему ты ударил Шишкина
ногой?
- Он сам знает, - сказал Сапожников. - Пусть попросит прощенья.
- Прощенья?! - рявкнул отец Шишкина. - Прощенья?! Его ударили, а ему
еще прощенья просить?
- Родители, будьте добры, снимите головные уборы, - сказала завуч.
Мать сняла платок, отец Шишкина кепку.
- Мальчик, - сказал отец Шишкина, - кто ты такой? Может быть, ты фон-
барон? Фон-баронов мы еще в двадцать первом в Анапе утопили... Почему сын рабочего человека должен у тебя прощенья просить? А?
- Не у меня, - сказал Сапожников.
- А у кого же? - спросила завуч.
- У хлеба, - сказал Сапожников.
- Как можно у хлеба прощенья просить? - сказала завуч. - Дикость какая-то... Он у вас нормальный ребенок?
- У кого? - спросил отец Шишкина.
- Это его бабушка приучила, - сказала мама. - Он не виноват... Когда
хлеб падал на землю, она велела его поднять, поцеловать и попросить у него
прощенья... Он так привык, он не виноват.
- Мальчик, - сказал отец Шишкина, - у тебя хлеб с собой?
- Ага, - сказал Сапожников.
- Дай-ка сюда, - сказал отец Шишкина. И разделил на две половинки,
снаружи ссохшиеся, а внутри еще влажные.
- Васька, ешь, - велел отец Шишкину.
- Перестаньте! - вскрикнула завуч.
- Не буду, - сказал Шишкин.
- Не будешь - в глотку вобью, - сказал отец Шишкина. - Ешь.
Шишкин зарыдал и стал есть хлеб.
- Перестаньте мучить ребенка, - сказала завуч.
- Вы извините, товарищ завуч, - сказал отец Шишкина. - Он у вас
отучился и ушел, а мне с ним жить.
- Он же сухой... Черт! - давясь, сказал Шишкин.
- Ничего, - сказал отец Шишкина. - Слезами запьешь.
- Пошли... Спасибо, мальчик, - сказал Сапожникову отец Шишкина, и они
вышли.
- Какая-то дикость! - развела руками завуч. И тут же в коридоре
раздался визг Шишкина.
- 0н же его бьет! - вскрикнула завуч и кинулась в коридор. Но не
догнала и вернулась. - Ну, Сапожников!.. - сказала она.
На следующий день Шишкин ушел в другую школу, и Сапожников стал
лидером.
К нему сразу подошли - получать указания, как жить, и присмотреться к
новому лидеру.
- А пошли вы... - сказал Сапожников.
- Ты что? - спросили его. - Ты что?
- Шишкина жалко, - сказал Сапожников.
- Чего делать будем? - спросили его.
- А я почем знаю?
Так Сапожников перестал быть лидером.
В средних отчаянных классах Сапожникова опять трогать было нельзя - он
изобретателем стал, а в лидеры не пошел. А в старших хитрых классах
Сапожников уже боксом занимался и набил морду самому хитрому, но сам опять в
лидеры не пошел. Так и жил как собака на сене, ни себе, ни другим. Поэтому
отношение к нему было сложное. Но об этом потом. А теперь, в шестом классе,
он ехал на верхней полке в пионерлагерь, который как раз оказался в городе
Калязине, поскольку школа была у электрокомбината подшефной.
А у Дунаева опять Нюру увели.
Глава 4. ЗЕЛЕНЫЕ ЯБЛОКИ
- Старики, сколько до Вереи? - крикнул шофер.
- Двадцать километров, - ответили мальчики.
И они с Сапожниковым поехали дальше и въехали и лесок с длинными тенями
через голубое шоссе, и в опущенное окошко влетал запах хвои, и тут шофер
опять рассказал историю, похожую на куриный помет, и ехать с ним надо было
еще двадцать километров. Поворот замелькал полосатыми столбиками, еще
поворот - и московское такси съехало на базарную площадь городка, лучше
которого не бывает.
Там напротив торговых рядов с уютными магазинчиками был сквер, где
стояли цементные памятники партизанам на мраморных постаментах со старых
кладбищ. Там в тени рейсового автобуса лошади жевали сено. Там к мебельному
магазину была привязана корова. Там длинноволосый юноша в джинсах с чешским
перстнем на руке гнал караван гусей мимо известковой стены церкви. Там на
мотоцикле с коляской везли матрац.
И Сапожников повеселел немножко.
Ныряя в колеях, такси покатило вниз, к реке, по немощеной улице, и
внимательные прохожие провожали московский номер сощуренными глазами. Машина
остановилась у палисадника, за которым виднелся дом с недостроенной
верандой, и Сапожников вылез на солнце.
Он размял затекшие ноги и поболтал подолом рубахи, чтобы остудить тело,
прилипшее к нейлону, и шофер намекнул ему на обратный порожний рейс до
Москвы. Но Сапожников не поддался, он помнил гнусное водителево оживление и
различные интересные истории о бабах и студентках, которые его кормили и
одевали и давали выпить и закусить, и как он сначала копил на аккордеон
"Скандале" или "Хохнер", а потом подумал, что тут и на "Москвич" натянешь, и
как он говорил: "Я на деньги легкий", и как его в детстве зажимали родители,
и он этого им не забудет. И Сапожников дал ему двугривенный поверх счетчика
и объяснил, что в машине воняет куриным пометом. А шофер вдруг понял, в чем
дело, и растерялся, так как его сбила с толку заграничная рубаха клиента, и
медленно уехал, упрекая Сапожникова все же глазами за скупость.
Тут Сапожников почувствовал немотивированную злобу и пошел в калитку, у
которой вместо пружины был прибит отрезок резинового шланга от клизмы. И
опять его сжигало и изводило видение мира в точных деталях и мешало ему
думать в понятиях и отвлечениях, и на этом он всегда прогорал.
Но веранде навстречу ему от керосинки выпрямилась женщина в трикотажном
переднике и сказала, что они еще с речки не приходили.
И Сапожников сказал: "Ну ладно", поставил сумку на струганный пол и
вышел на улицу за калитку и увидел, как они с Дунаевым идут к нему
навстречу, и Нюра была выгоревшая и загоревшая, похожая на негатив, шла
смешная и незнакомая и несла на нитке растопыренных пескарей.
И Сапожников почувствовал запах воды и травы, и пропал запах куриного
помета. Сапожникову тогда еще было непонятно, что просто он снова начинает
радоваться жизни, в этом все дело.
А Нюра сказала:
- Мы тебя поместим в доме учительницы. У нее комната целая. Это рядом с
нашим домом. ...
Лошади были сытые. Они хрупали сено, перебирали ногами, и белая ночная дорога, видневшаяся в проломе сарая, манила их и завораживала. Рыжие
роммелевские танки еще не показались из-за поворота. Галка подняла
ракетницу. "Ну, мальчики", - сказала она... ... Сапожников не стал
досматривать сон. Он скинул ноги с кровати и сел. В доме учительницы, куда
его устроили ночевать, крашеный пол был холодный, и это было хорошо. "Нас,
видимо, много не спит сейчас по ночам", - подумал Сапожников, и ему не стало
легче. Наоборот. Их много еще ворочается в темноте и не может заснуть, под
закрытыми веками им кто-то навязчиво крутит отрывки все того же фильма,
потом они спускают ноги на холодный пол в избах и городских квартирах, и
курят, и кашляют, и ждут рассвета.
Сапожников уже отвык спать на первом этаже и дурел от запаха травы и
мокрых цветов, который волной плыл в комнату из распахнутого в сад окошка.
Сапожников поднялся - заскрипела кровать, хрустнули доски пола.
Оглушительно тикали ручные часы. Ночь - как разболтанный механизм. Даже
слышно, как кишки шевелятся в животе, печенки-селезенки, как щелкнули
коленные суставы, когда Сапожников присел, потянувшись за часами и
папиросами, даже движение глазного яблока, когда Сапожников протер глаза.
Когда Сапожников заводил часы, они откликнулись короткими очередями...
- Рамона, скоро? - спросил Бобров.
- Нашла, - ответила Галка.
"Рамона... - запела пластинка у нее в руках. - Я вижу блеск твоих очей,
Рамона..." Это была ее любимая пластинка. Третья за эту войну. Две
разбились.
Группа, отстреливаясь, отходила в глубь подвала этого огромного
универсального магазина, и Рамона, расстегнув ворот, сунула под гимнастерку
гибкий целлулоидный диск розового цвета. Что-то ей говорило, что эта
пластинка не сломается. Совсем не обязательно было задерживаться из-за
банальной песенки "под Испанию", но Галку любили.
Ее любили за то, что она не боялась хотеть сразу, сейчас, и если ей
нужна была песенка, она не откладывала до окончания войны, а срывала ее с
дерева недозрелую, не дожидаясь, пока отшлифует свой вкус, Галку любили
потому, что в ней жизни было на десятерых. Сапожников шел последним и
положил под дверь противотанковую мину. Они бегом двинули по переходам,
чтобы успеть уйти прежде, чем немцы взорвутся, когда распахнут дверь...
... Сапожников застыл, когда лопнула тишина и упали вилы, но которые он
наткнулся и сенях.
Однако никто не проснулся в огромной избе, срубленной по-старинному, с
лестницей на чердак, забитый сеном, с пристройками под общей крышей, с
мраморным умывальником возле пузатых бревен сеней. Не проснулись ни хозяева,
ни хмельные шоферы крытых грузовиков, заночевавшие в пути. Это были люди
молодых реальных профессий, и видеть фильмы по ночам им еще не полагалось.
Все дневные сложности заснули, и наступила простота нравов. Мужчины были
мужчинами, женщины женщинами. Мальчики летали, девочки готовились замуж,
дети отбивались во сне от манной каши или видели шоколадку. Ну и дай бог,
чтобы и так и далее.
Сапожников наконец выбрался в темный сад, отдышался и сорвал с дерева
зеленое яблоко. В детстве ему очень хотелось стать мужчиной. Теперь он им
стал. Ну и что хорошего?
Кто-то сказал: если бы Адам пришел с войны, он бы в райском саду съел
все яблоки еще зелеными.
Когда Сапожников перестал жмуриться от кислятины и открыл глаза, он
увидел, что сад у учительницы маленький, а над черным штакетником звенит
фиолетовая полоса рассвета. После этого Сапожников еще неделю пробыл в
Верее. Купался в речке, лежал на земле, мыл ноги в роднике у колодезного
сруба с ржавой крышей, возвращался по улице, через которую переходили гуси.
Дышал.
После этого он уехал.
Ему Нюра сказала: "Уезжай, пожалуйста. Не могу смотреть, как ты
маешься".
И он уехал.
Глава 5. СПАСАТЕЛЬНЫЙ ПОЯС
Новый учитель математики, бывший красный артиллерист, спросил у
Сапожникова:
- Ты кто?
- Мальчик.
- Вот как?.. А почему не девочка?
- Девочки по-другому устроены.
Учитель поднял очки на лоб и сказал:
- Запомни на всю жизнь... Никогда не болтай того, чего еще не знаешь.
Запомнил?
Сапожников запомнил это на всю жизнь.
- Запомнил, - сказал Сапожников.
- Ну... Так кто же ты?
- Не знаю.
- Как это не знаешь?.. Ах да, - вспомнил учитель свое только что
отзвучавшее наставление. - Я имею в виду, как твоя фамилия?
- Сапожников.
С тех пор его никто по имени не называл.
Знал бы учитель, к чему приведут его слова - не болтать, чего еще не
знаешь, - он бы поостерегся их произносить. Нет, не поостерегся бы.
- Дети, вы любите свою страну? Сапожников, ты любишь свою страну? -
спросил учитель математики, бывший красный артиллерист. Сапожников ответил:
- Не знаю.
- Как не знаешь? - испугался учитель. - Почему?
- Я ее не видел, - сказал Сапожников.
- А-а... - успокоился учитель. - Как же ты ее не видел? Ты откуда
родом? Ну? Где ты родился? - подсказывал учитель.
- В Калязине.
- В городе Калязине, - уточнил учитель. - В математике главное - это
логическое мышление. Пойдем по этой цепочке. А ты любишь город Калязин?
- Еще бы не любить! Люблю, - ответил Сапожников.
- Ну, а Калязин где находится? - подталкивал учитель.
- На Волге. - Волгу Сапожников тоже любил.
- А разве Калязин и Волга находятся в другой стране?
- Нет.
- Ну хорошо... Мать ты свою любишь?
- Да.
- А отца?
- Не знаю.
Запинка. Учитель не стал уточнять. Восхождение от конкретного к
абстрактному - дело, конечно, важное, но сердце человечье не очень к этому
стремится. Так практика показала.
- Ну ладно... Вы с мамой жили в доме, а дом свой любишь?
- Да.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг