Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
     Герои  анекдота  воюют  с  противником,  лежащим  вне  их.  Поэтому  их
конфликты временны.  Нет противника - нет  и драмы. Герои композиции  прежде
всего  над  собой  не  властны. Вот  суть.  Не  властны  бросить любить, или
ненавидеть, или  гоняться за деньгами. Что это  за Скупой  рыцарь, если  его
скупость от  расточительства сына? Гобсек не властен бросить ростовщичество,
Хлестаков врать, а сестры чеховские перестать быть деликатными.
     Вот в чем суть. Не властны над собой.
     Филидоров рассуждал так: "Полтора миллиона лет - человек  прямоходящий;
100 тысяч лет - человек думающий, 12 тысяч  лет - кроманьонец, 7 тысяч лет -
история.  3 тысячи  лет  -  цивилизация.  Идти уже  некуда.  Земля заселена.
Ежегодно  5  миллионов  тонн  нефти  выбрасывается  в  океан.  Льют  мышьяк,
выбрасывают уран. На дне, запечатанная в баллоны, лежит ядерная смерть. Если
мы  сейчас не  образумимся  -  мы обречены на  самоуничтожение.  Все  это  -
следствие концентрации энергии. Вернадский  говорил, что ни один вид  не мог
жить в среде своих отбросов. Сейчас каждые 12 лет отбросы  удваиваются. Даже
производство  по замкнутому  циклу -  не выход, производство-то  растет. При
замкнутом цикле отбросы удваиваются за 15 лет.
     Идеалы общества потребления - вот где опасность. Если мы не  перестроим
наши  потребности  -  будет  худо.  Грязь  не  должна накапливаться.  Должны
эволюционировать наши идеалы. Идеалы общества созидания".
     Так  думали  те,  кто   занялся  организацией  проблем-лидеров.  Защита
окружающей среды.
     Защита.
     - Глеб, поймите меня правильно: вы мне очень нужны, - сказал Филидоров.
- Когда я уйду, или когда распадется мой симбиоз  симбиозов и я превращусь в
вещество.
     - Зачем вы так?
     - Я дурею от этого Сапожникова,  - сказал Филидоров. - Я  хочу сказать,
что в любом случае вы замените меня. Вы прирожденный лидер.
     - Но что "но"? - спросил Глеб после паузы. - Этого мало?
     - Глеб, вы отличный  специалист, - сказал Филидоров. - Но по всему миру
идет   научно-техническая  революция:  значит,   нужна  ее  теория  и  нужны
революционеры. Да-да, представьте себе: это всегда особый склад мышления. Вы
что думаете, я не понимаю, что в принципе и вы и я могли  бы  додуматься  до
видеозаписи?  Все данные  уже были. Сапожников не  открыл факты, но понял их
связь.  Мы  с  вами  вполне  могли  это  сделать.  Однако  для  этого  нужна
определенная настройка души - у нас с вами ее не оказалось.
     - Какая настройка?
     - Я думаю,  вы  и  сейчас не понимаете,  что видеозапись это  такой  же
переворот в культуре, как прежде книгопечатание.
     - Перебор. Не верю, - сказал Глеб.
     - Ну вот  видите,  - сказал Филидоров,  - сейчас  видеозапись дублирует
кино.  Первые  печатные  книги тоже  подделывали  под  рукопись  и  украшали
переплеты  застежками. А  оказалось, что главная  специфика книги  -  тираж.
Культура перестала быть достоянием одиночек. А теперь  представьте себе, что
лекции для школьников читают Курчатов, Ландау, Капица, Семенов,  Александров
- да не просто  читают, а ведут  урок на экране  и  спорят,  и  им задают не
типовые вопросы; а  потом эти лекции в каждой квартире,  и их можно смотреть
сколько хочешь  и остановить  в  любой момент, как сцену  на  футболе, чтобы
понять формулу, то есть остановить мгновение, если оно  прекрасно: и вернуть
назад, чтобы посмотреть, как ее,  эту формулу, выкладывают у тебя на глазах:
знаете, я бы не отказался. А в искусстве - авторское исполнение.
     - Вы  сильно  увлечены  Сапожниковым,  - сказал  Глеб.  - Как же  это я
проглядел? Вы мне казались устойчивей.
     - Я увлечен перспективами. Если видеозапись  будет так же  по  карману,
как  транзистор,  -  это переворот.  Мы  с  вами забраковали его  абсолютный
двигатель, но у меня не выходят  из ума перспективы. В замысле это не только
конец  энергетическому кризису и  загрязнению  среды,  это еще  и  автономия
каждого станка, каждого жилища. Мало того, что это разгрузит гигантские ГЭС,
ГРЭС и прочие левиафаны,  это  еще  и энергетическая неуязвимость отдельного
Человека. Кстати, Сапожников упорно болтает о раке, - что это? Не слыхали?
     - Не слыхал, - быстро ответил Глеб.
     - Там, в Керчи,  мне понравилось  с ним болтать. У него  какая-то  своя
логика. Он называет  ее нелинейной.  Он  считает, что случайность  -  это не
просто  проявление   и  дополнение   закономерности,   а  проявление   одной
закономерности, дополняющей  другую. У него куча неожиданных  идей...  Может
быть, они завиральные, но они вызывают резонанс  в моей старой башке: и если
ИТР действительно революция,  а не  просто ужасающая  производительность, то
потребуются  люди его  типа, иначе  эта  производительность  станет  научно-технической  контрреволюцией, а  это, знаете ли, не для людей. Глеб, поймите меня правильно.

     А Сапожников как рассуждал?
     Стоп.  Воздух  -  вот  что всех  объединяет.  Хочешь не  хочешь.  Землю
расхватали  на  части,  и вся  она кому-то принадлежит. А воздух  общий. Тот
самый зыблющийся, колеблющийся,  завихряющийся,  тот самый легкий газ жизни,
за  который, по мнению Сапожникова, поток реки времени раскручивает планету,
как  за обод велосипедного  колеса. Воздух-то общий.  И  промышленные страны
воруют  воздух у непромышленных.  Другое дело  -  огородить бы  промышленные
страны стеною до неба - вот тогда можно было бы поглядеть, долго бы работали
жрущие воздух заводы, автомобили, реактивные двигатели,  надолго  бы хватило
собственного воздуха или нет? А ведь хочешь не хочешь, а придется и  об этом
задуматься. И никуда от этого не уйдешь. Никуда!
     Воздух  создают растения, а  жрут машины. Все  ли  машины? Нет.  Только
машины всяческого  сгорания.  А водяные мельницы,  гидростанции и ветряки  -
воздух не жрут. То есть вечные двигатели воздух не жрут.
     Стоп.
     Можно  ли отказаться от  выплавки  металла? Нет.  Но  его можно плавить
электричеством. Можно  ли отказаться от самолетов? автомобилей?  Нет. Но  на
них можно поставить двигатели, не пережигающие воздух. И так и далее.
     Нельзя сжирать одну  планету,  а потом искать на стороне другую. Пойдут
люди обратно  на  травку,  откажутся  от цивилизации?  Нет, конечно. Значит,
нужна  изобретательность.  Если   какая-то   область   деятельности   вредит
человечеству, надо искать, как сделать се безвредной,  раз уж нельзя  от нее
отказаться.  Надо искать, как прийти к тем же  результатам безвредным путем.
Кстати, и сам путь может измениться, если изобретательность будет направлена
на безвредность.
     Как строить мир, чтобы он развивался без аварий?
     Сапожникову  казалось,  что  все  дело  в  изобретательстве   настолько
массовом,  чтобы оно лавиной заваливало каждую трещину  в скале.  Сапожников
надеялся,  что дело  идет  к автономным двигателям,  поставленным на  каждый
станок,  на  каждую автомашину, в  каждый ЖЭК, и уставшая от неразумия земля
отдохнет и  расправит  плечи. Потому  что  каждый  человек - это  автономный
двигатель. В конце концов история складывается из наших биографий. Так думал
Сапожников, но, может быть, он ошибался. А может быть, и нет. Но, повторяем,
эти идеи отдавали фантастикой и потому были нереспектабельны.
     И  потому оставались  Сапожникову  только гипотезы  и  прогнозы  насчет
человека и вообще о  жизни, которые в  момент высказывания выглядели нелепо,
потому  что не  соответствовали  действительности.  А  когда они становились
действительностью, то  в  общем  шуме оценок и  определений  терялась  тихая
мелодия  сапожниковского  прогноза.  Потому  что  настоящий  прогноз  -  это
мелодия, а  не  вычисление. И  ее  можно открыть, если хочешь заступиться за
кого-то, и тогда услышишь в сердце тихий взрыв.
     Вика  позвонила  Сапожникову на  работу  и объявила,  что зайдет к нему
сегодня, если будет время, и велела сказать, где  он прячет ключ, на случай,
если она придет раньше его.  После  работы  Сапожников  летел домой что есть
духу. Ключ оказался на месте. Сапожников улегся на диван и смотрел в окно на
закатное небо.
     Потом Вика пришла.  Красивая, возбужденная, победительная,  нос задран,
глаза круглые и несчастные.
     - Ты получил  письмо  от доктора Шуры?  - спросила она. - Он писал  при
мне, - сказала она. - Он ставит вопрос о душе.
     - Вы с ним спите уже? - поинтересовался Сапожников.
     - Во-первых, это не твое  дело,  - ответила она. - Тебя это не касается
теперь: а во-вторых, ничего подобного. Ты почитай  письмо, почитай! Он  тебя
уничтожил... Все твои программы  -  это  все липа!  "А  что  такое душа?"  -
подумал Сапожников.
     - Да! Что  такое душа? - спросила Вика. - У тебя и на  это  есть ответ?
Может быть, ты мистик? Или ты спирит?
     - Увы, -  сказал Сапожников. -  Я материалист.  Мистикам куда  легче...
Покрутил  стол, вызвал  Наполеона  - получил  ответ...  Однако все рано  или
поздно объяснится - так Аграрий велел.  Нужна безумная  догадка, а  я сейчас
трезвый как мыло.
     - А вот я знаю, что такое душа, - сказала Вика.
     - Вполне возможно... А что?
     - Это то, чего у тебя нет, - сказала Вика.
     И  пошел  длинный-предлинный разговор, где  она объясняла Сапожникову с
почти открытым злорадством все  недостатки Сапожникова,  и тот соглашался  и
соглашался, да, правильно ты говоришь, все точно, и она учила его жить, надо
было  делать  так,  и надо было делать эдак,  и любовная речь  журчала,  как
ручеек-змейка, которую Сапожников  отогревал за пазухой, но так за всю жизнь
и  не  отогрел,  и  всю  жизнь  любовная  речь-змейка  оплетала  и  оплетала
Сапожникова, и во  всем была права, но почему-то была  права злобно и давала
советы не тогда, когда он  на ногах стоял  и криком кричал, просил совета, а
когда он обрушивался и ничего не просил, разве чтоб в покое оставили.

     Ах,  серпантина,  круглые  глазки,  только  у  Гофмана  она  из  змейки
становится девушкой. В жизни чаще бывает наоборот.
     И тогда Сапожников сказал:
     - Ты права. Ну а дальше что? Разве кому-нибудь от этого весело? А разве
тебе самой весело?
     - Я не ищу веселья, - сказала она.
     - Вот  потому мы и  не вместе,  - сказал  Сапожников.  - Пускай  я буду
неправ, но по-своему.
     И тут раздался довольно сильный звонок в дверь, и Сапожников сказал:
     - Вот видишь, дождались... сейчас Нюра придет.
     - Чур меня, чур, - сказала Вика.
     Но  это   оказалась  не  Нюра.   Вика  открыла  дверь,  и  ей  сказали:
"Распишитесь  за  телеграмму".  Телеграмма  была  местная  и  срочная.   Она
вернулась и протянула серый заклеенный листок.
     - Нет... -  сказал  Сапожников.  -  Прочти сама...  Чем  там  еще  меня
прихлопнули... Я боюсь...
     - Не бойся... трусишка, - сказала она и усмехнулась.
     По ее  лицу  было видно, как Сапожников  скатывался колобком ей в руки.
Она  ошибалась,  но ошибалась благородно.  Она не  знала,  что Сапожников на
последнем рубеже, но  держался до конца.  Совсем. Он про себя так решил, что
лучше помереть стоя,  чем жить на коленях. Что это за  отношения,  если один
ползет к другому, только  когда  ходить не  может.  А как пошел, так побежал
прочь.  Нет,  нет.  Конец так конец, но  по-своему. Он  смотрел, как она  не
торопилась разрывать  финишные  ленточки,  которыми была  склеена телеграмма
неизвестно  откуда,  и все у  него холодело. Потому  что  он понимал -  все.
Получать телеграмму ему совершенно неоткуда. Она побледнела и сказала:
     - Наверно, твой проект приняли.
     - Что? - сказал Сапожников. - А кому он нужен - эта мура  собачья, мне,
во всяком случае, уже не нужен. Ну-ка, прочти.
     Она прочла:
     "Рассказал  шефу   вашу  последнюю  медицинскую   байку.   Он   сказал:
оформляйте. Вас зовут к  нам. Деньги отпущены. Зав.  лабораторией, извините,
я. Потом переиграем. Приезжайте немедленно. Все хорошо. Толя".
     Сапожников подождал  немножко,  потом  засмеялся, посмотрел в потолок и
закрыл  глаза.  Как это  ему  неоткуда  телеграмму  получать?  Ему  полсвета
написать может...  Потом открыл глаза и посмотрел на молчаливую  змейку. Она
сидела неподвижно.
     Он тихонько сказал:
     - Привет!
     Иерихонские  стены  рухнули.  Резонанс все-таки. Она поднялась и  молча
вышла. Только бухнула дверь.
     Так  Сапожников и  не понял. Совпадение это или судьба наградила его за
попытку  устоять на стезе  добродетели  и стойкости. Ему  хотелось верить во
второй вариант.
     И пришла эта страшная ночь. Ночь катарсиса. Ночь объяснения и очищения.
Сапожников  вернулся домой  с  работы и в  ящике  для писем нашел письмо. Он
сперва не понял, что это письмо от Глеба.
     "...Пора  признаваться,  - писал  Глеб, - Когда-то я  смеялся, глядя на
твою  пасть,  изрыгающую  идеи.  Но  случай  с  видеозаписью  поразил  меня.
Видеозапись  существует.  Это  факт.  Мне  неизвестно,  кто  первый  до  нее
додумался. Может быть, где-то  уже шла работа. Но впервые она стала известна
нам в  пустом трепе с тобой. Это могло быть случайностью. Но ты похвастался,
даже  не  похвастался, а пошутил, что  ты можешь додуматься, как лечить рак,
как сделать абсолютный двигатель  и решить теорему Ферма. Много лет спустя я
услышал,  что ты  начал  болтать о двигателе.  Из  компании  в  компанию, по
цепочке - мне передали его идею.  Ты ни от  кого не скрывал идею  двигателя.
Тогда я решил сыграть.  Решил пожертвовать пешкой. И отдал тебе Барбарисова.
Это я сказал ему,  что в твоей идее что-то  есть. И чтобы он попробовал и не
терял шанса. Я  тоже  ничего не терял. Если бы ученые люди разгромили  тебя,
меня  бы это не коснулось. Если бы подтвердили твое предположение, двигатель
был бы мой. Но тебя разгромил Филидоров.  А  я опять стал жить хорошо, когда
большая наука закрыла твою проклятую пасть, изрыгающую изобретения..."
     - Безумец... - с тоской сказал Сапожников.  - Глеб... ты безумец... Вот
что оказалось...
     "...Я тормозил тебя всю жизнь, - писал Глеб, - ты не знал об этом. Знал
об  этом  только  я. Знал о тебе все. И однажды  случилось непоправимое... Я
приехал в Керчь. Я приехал сказать тебе об этом непоправимом. Но  не смог. Я
понял,  что это тебя  убьет.  И  почему-то не  смог. А когда не смог -  меня
потянуло  к тебе. Вот  что  случилось. Не так давно  прошел  слух, что  идея
двигателя  где-то  запатентована.  И будто  есть сообщения  в  журналах, что
приступили к  строительству.  Потому  что когда  раньше уповали  на  атомную
энергию и все в таком роде, всем казались смешными твои фреоновые керосинки.
Но  наступил энергетический кризис, и даже в  Америке стали строить ветряки.
Ты  потерял  этот двигатель,  Сапожников.  А совсем  недавно я узнал,  что в
нескольких  странах  ведутся работы по  проблеме  рака, и похоже,  что твоим
способом. Делаются попытки бить его резонансом, как это ты собирался делать.
Кажется, на частоте бета-частиц".
     Сапожникова  начало колотить. Его начало заражать  глебовское  безумие.
Уходили, может  быть, главные  его  практические идеи. И никогда  его имя не
будет связано с ними.
     Он схватил  толстую тетрадь  и начал лихорадочно записывать  эти  идеи.
Ставить числа. Сегодняшние... Потом вчерашние... Потом снова  сегодняшние...
Пытаясь  спасти  остатки... Потому  что  он  понял:  если  двигатель  начали
строить, то он  будет стационарным. А  Сапожников  додумался до автономного,
который можно будет ставить на  любой станок и  в любую квартиру... Его била
дрожь отчаяния... Пока он не спохватился...  и не стал читать дальше. "...Ты
проиграл, Сапожников,  -  писал  Глеб.  -  Но  ты  проиграл  житейски.  А  я
окончательно  и непоправимо.  Потому что  если  такой олух,  как ты,  мог  в
разговоре  с  легкостью  додуматься  до  того, до  чего не  додумались люди,
подобные мне, то, значит, твой способ мышления верней моего. Прости..."
     - Глеб... Глеб...  Что  ты наделал?  -  сказал  Сапожников и  кинулся к
телефону. Пальцы не попадали в  отверстия  диска.  Телефон блеял,  мычал или
молчал. И это длилось всю ночь. Пока не кончилось разом.
     - Все  кончено... - сказал  Сапожников. Он не  знал, что  кончено.  Что
именно. Но что-то было кончено.
     Утром  позвонил  Барбарисов и сообщил, что Глеб  умер  в больнице. Этой
ночью. От какого-то страшного и непонятного желудочного заболевания. Из него
разбежались   все   микробы,   полезные  для   организма,  которые  помогают
переваривать пищу. Они не захотели с ним жить. Симбиоз распался.
     Глеб, выжженный человек. Ни разу в  жизни  не страдал за  другого.  Рак
души.
     Иерихонские стены рухнули. И в душе Сапожникова наступило молчание.

     Глава 35. ДОБЫЧА И ЖАДНОСТЬ

     Кто  приходит  с войны,  его всегда  спрашивают:  ну как там? Одно дело
сводки и кинохроника, другое дело  - свой вернулся и расскажет, как там. Все
равно не рассказать. Потому что - слова. А все слова описывают жизнь, потому
что  придуманы живыми.  Словами  можно, конечно, нагнать  страху, потому что
страх это тоже жизнь.  А как описать смерть? Обморок, потеря сознания и даже
клиническая смерть -  это еще не смерть, это потеря ощущения жизни, а все же
не  смерть. Потому что  научно установлено,  что в  момент  подлинной смерти

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг