скандалить с Нюрой из-за Сапожникова. Потом из подъезда пробежала Вика.
Наверно, и им пора было по домам, но что-то их удержало. Филидоров
припомнил, как на диспуте Сапожников кинул цитату из Менделеева - лучше
какая-нибудь гипотеза, чем никакой. И, вспомнив Сапожниковы бредни, Толя и
Филидоров подумали - чем черт не шутит? И вернулись.
Ну а потом, как уже рассказано вначале, сели пить чай. Вошла летающая
собака. О ней высказались разноречиво, и Сапожников, грубо нарушая приличия,
ушел спать.
Вечерок не получился.
- Вы с ним не так разговариваете, - сказал Дунаев. - Это все
бесполезно. Когда с ним так разговаривают, он становится тупицей.
- А он и в детстве был дефективный, - сказала Нюра.
- Какой?
- Дефективный.
- А как с ним разговаривать? Как?
- А вы его разжалобите.
- Что?
- Ну да... - сказала Нюра. - Слезу подпустите... Он жалостливый.
- Чушь какая-то, - нахмурился Толя. - При чем тут жалость?
Жалости в науке не место.
- Место, место, - сказал Дунаев. - Вы ему растолкуйте, кому без этой
вашей штуковины не жить... Он и раскиснет... Он вам враз все придумает.
- Детский сад!
- Это точно, - сказал Дунаев.
- Погодите, - повеселел Филидоров. - Тут что-то есть.
- Вы ешьте компот... Он пастеризованный, - убедительно сказала Нюра.
И теперь Филидоров после слов Нюры понял так, что все сапожниковские
теории - потому что он ученых пожалел, так, что ли?
Но если нужна гипотеза, которую мог бы понять и ребенок, то, может
быть, ее и должен высказать ребенок, подумал Филидоров и пошел будить
Сапожникова.
- Вставайте... - сказал он, - потолкуем... У меня самолет в два
ноль-ноль...
Сапожников открыл глаза.
- Нужна гипотеза, которую бы понял ребенок, - сказал Филидоров.
- А что? - спросил Сапожников. - Вы бы тогда хорошо жили?
- Наверно.
- Это можно.
Филидоров подмигнул Толе.
- Что можно? - спросил Толя.
- Можно сделать, - сказал Сапожников. - Можно сделать гипотезу, которую
поймет ребенок.
Филидоров засмеялся.
Тут вошел Дунаев и сказал, что звонил доктор Шура, очень веселый, и
просил передать Сапожникову, что он знает, кто такой Сапожников.
- Ну и кто же он такой? - спросил Филидоров.
- Летающая собака.
- Оставьте меня в покое! - закричал Толя рыдающим голосом доктора Шуры.
- Оставьте меня!
И они уселись потолковать.
Вот уже Нюра ушла спать, доверившись тем, кто остался додумывать тайны
до конца и посильно. Никого лишнего в квартире Дунаевых. Остались четверо,
которые не боятся, и пожилая женщина, которая знает то, чего этим четверым
вовек не узнать, потому что они знают умом, даже иногда сердцем, если
повезет, а она знает, потому что знает. Есть такое знание, когда доказывать
ничего не надо.
- Ну, Дунаев, - сказал Сапожников, - они хотят гипотезу, понятную
ребенку... Ладно, выручай. Есть такая гипотеза. Но я ее на тебе попробую.
- Дурацкая твоя привычка лезть туда, где ты ни хрена не смыслишь, -
сказал Дунаев.
- А я и не лезу. Однако есть область, где все смыслят более или менее
одинаково. Кроме полных кретинов.
- Какая же это область?
- Область здравого смысла.
- Вот как раз тут у меня большие сомнения, - ухмыльнулся Филидоров.
- Скажи, Дунаев, если два авторитета утверждают противоположное, имею я
право не поверить им обоим?
- Можешь. А конкретно?
- Один великий ученый сказал, что свет - это частицы, а другой великий
ученый сказал, что свет это волна.
- Я в физике ничего не смыслю.
- Да не в физике, а в здравом смысле, - сказал Сапожников. - Два
авторитета не сговорились - можешь ты им не поверить обоим?
- Так и не сговорились? - спросил Дунаев.
- Фактически нет. Просто порешили считать, что у света есть признаки и
волны и частицы. Порешили - и точка.
- Но ведь, наверно, это установили?
- Ага, - сказал Сапожников. - Но не объяснили, как это может быть.
- А ты объяснил?
- А я объяснил.
- Кому?
- Себе, конечно... Жить-то ведь как-то надо? - сказал Сапожников.
- Ну и как же ты объяснил? - спросил Дунаев.
- Свет не иллюзия... - сказал Сапожников. - Это штука материальная. Это
установлено. Давление света и прочее. Значит, это какое-то состояние
вещества. Значит, должно быть вещество, у которого возникло состояние под
названием "свет". И у этого состояния две характеристики - он и на волну
похож, бежит, как волна, частота колебаний и амплитуда... слово "амплитуда"
понятно?
- Слово "амплитуда" понятно, - сказал Дунаев.
- Ну вот... он и на частицу похож, свет... бьет порциями, квантами...
Слово "квант" слыхал?
- Слыхал.
- Ты на бильярде играешь?
- Малость.
- Если шары поставить вдоль борта и по последнему вдарить, что будет?
- Первый отлетит.
- А остальные? - спросил Сапожников.
- На месте останутся... А что?
- Ага... - сказал Сапожников. - Остальные стукнутся друг об друга и на месте останутся... По ним пробежит дрожь, то есть волна, а отлетит только последняя порция, то есть шар.
- Квант? - спросил Дунаев.
- Ага.
- Ну и что из этого вытекает?
- А то вытекает, что для того, чтобы последний шар отлетел, нужны
промежуточные шары, которые вздрогнут и успокоятся... То есть, чтобы был
свет, нужна среда, материя, в которой бы он распространялся... как звук в
воде...
Покурили немножко. У Филидорова и Толи были спокойные лица людей,
которые видят, как человек идет по карнизу и они не знают, окликать его или
нет, поскольку не решили еще, лунатик это или верхолаз. Потом Дунаев сказал:
- А кто эти великие ученые?.. Ну, которые не сошлись характерами?
- Один Эйнштейн, - сказал Сапожников.
- Ого!.. А другой?
- А второй Бор.
- Слушай, - сказал Дунаев. - Ты уж лучше помалкивай.
- Я и помалкиваю, - сказал Сапожников. - А все-таки, если представить
себе, что каждая элементарная частица это вихрь более тонкой материи, ну,
скажем, материи времени...
- Что?
- Не мешайте ему, - сказал Филидоров.
- Тогда ничего противоречивого нет в том, что при столкновении двух
частиц рождается пять новых, размером больших, чем первые две... а вовсе не
обломки двух первых.
- Чушь! - не удержался Филидоров.
- Что же тут непонятного? - с упорством осла продолжал Сапожников. -
Столкновение двух частиц рождает возмущение той материи, из которой они сами
состоят... Два вихря рождают пять более крупных... Что ж тут непонятного? Обыкновенная лавина... Резонанс... Детонация... Высвобождение скрытых
запасов. Время, - сказал Сапожников. - Материя времени. Единственная
материя, у которой все процессы происходят в одну сторону. Несимметричная...
Но и ее несимметричность только кажущаяся. Так как и она заворачивается на себя... Всякий поток - это часть витка...
Филидоров долго молчал.
- Тогда понятно и такое явление, когда одна частица проходит, так
сказать, через другую, - сказал Сапожников. - Просто вы не ту модель
берете... паровозики какие-то... вагончики... Вагон сквозь вагон, конечно,
не пройдет, а водоворот сквозь водоворот проходит... сам наблюдал... В Калязине...
- Где? - спросил Филидоров. - Я такого института не знаю.
- Я тоже, - подтвердил Сапожников. - Вода сместилась, а воронка на
месте стоит... потому что условия образования воронок не сдвинулись с
места... неровности дна и прочее... а вода бежит вниз к морю...
- Значит, вы считаете, что время - это не условное понятие, а вполне
реальная материя?
- Вполне реальная, - сказал Сапожников. - Она тоже отражается в нашем
сознании, а не только ее отдельные вихри, то есть тела... Таким образом,
все, что мы вспоминаем, унеслось от нас не назад, как принято считать, а
вперед... а мы, как воронки, на месте стоим или, как лодки, плывем
медленней, чем река бежит... и тогда совсем другой метод прогноза.
Все молчали.
- Может быть, для этого я жил, чтобы открыть это, - сказал Сапожников.
- Но помирать не хочется... Хочется, чтобы и мне кое-что досталось от общего
пирога...
- Вам хочется, чтобы она вернулась? - спросил Толя.
- Да... - сказал Сапожников.
- Почему?
- Не знаю.
Филидоров молчал.
- Все кружится... кружится, - сказал Сапожников. - Вихри кругом.
- У меня от вас тоже голова кружится, - устало проговорил Филидоров. -
Пить надо меньше.
- Да... - сказал Сапожников. - С этим надо кончать совсем. Душ у вас
работает?
- Работает, - сказал Дунаев. - Почему бы ему не работать...
Филидоров сидел опустив голову и молчал.
- Вам нехорошо, Валентин Дмитриевич? - спросил Толя.
- Перестаньте, - сказал Филидоров.
- Если долго смотреть на велосипедный насос... - сказал Сапожников, -
можно додуматься до чего угодно, если, конечно, хочешь заступиться за
кого-то...
И Сапожников пошел в санузел.
Душ был сильный и мокрый, и казалось, что струи воды летели
прямолинейно. Но это только казалось.
Сапожников вытер лицо и затылок сухим полотенцем и вернулся в комнату.
Филидоров уже уехал. Толя жевал холодную картофелину. На блюде лежала
каноническая голова селедки с потухшей сигаретой в устах.
- Кстати о резонансе, - сказал Сапожников. - Что, если использовать
резонанс для лечения рака?
- Неужели вы не понимаете, Сапожников, что так эти дела не делаются? -
мягко спросил Толя.
- Пожалели бы хоть человека, - сказал Дунаев. - А если у него сердце
лопнет? Так и не узнаем.
- Не надо меня жалеть, - сказал Сапожников. - Надо бить опухоль
резонансом. Каждая клетка имеет свой спектр излучения. Всякое излучение -
это волны, и их можно записать... а значит, и воспроизвести. Если сделать
мощный генератор, испускающий волны нужной частоты, и направить на больного,
то можно избирательно уничтожать только раковые клетки, не трогая
здоровых... Резонанс, понимаете?.. Избирательно... Бить опухоли резонансом.
- Хватит, - крикнул Толя. - Хватит!
Засыпая, Сапожников понимал, что храпит. Этого раньше с ним не было. Он
никогда не храпел, и у него никогда не потели руки, и Сапожников втайне
гордился.
Однажды, когда Сапожникова спросили: "Что такое хорошая жизнь", он
ответил:
- Хорошая жизнь - это мягкий-мягкий диван... большой-большой арбуз... и
"Три мушкетера", которые бы никогда не кончались.
Такое у него было представление о хорошей жизни. Ему тогда было
двенадцать лет, и ему нравился Атос - он был бледный и не пьянел.
Теперь у него было совершенно другое представление о хорошей жизни.
Прошлое не исчезает... Оно проявляется разом, как только судьба задает
вопрос. Говорят, что искусство - это зеркало или преломляющая линза. А разве
мы знаем, что такое, к примеру, зеркало? Разве свет отскакивает от зеркала,
как мячик? Свет отскакивает от зеркала, как обруч жонглера, пущенный вперед,
но вращающийся в обратную сторону.
Когда Сапожников уже засыпал, он услышал песни, которые пели, когда он
еще учился в школе... Полюшко-поле... Сердце... Он готов погасить все
пожары, но не хочет гасить только мой... Мы так близки, что слов не нужно...
Что наша дружба... сильней, чем страсть, и крепче, чем любовь... Вечер
обещает радостную встречу, радостную встречу у окна... На дальнем востоке
акула охотой была занята... Раз жила пингвинов пара, посреди полярных вод,
полярных вод... Он сказал мне "кукарача", это значит таракан... Брось
сердиться, Маша, ласково взгляни...
И Сапожников вспомнил, как он был в Новом Афоне, и что у него там было,
и как они с женой полезли вверх на гору от турбазы раным-рано, когда все
спали, и только был слышен треск мотоцикла на дороге к Гудаутам, и пальмы
стояли в росе, и они пошли по каменистому серпантину все в гору и в гору, и
становилось жарко, и на середине горы была абхазская деревня, и старик в
мохнатой шляпе угостил их стаканом вина, и по ее лицу скользили зеленые
зайчики. А потом они дошли до развалин римской крепости и увидели внизу
пеструю толпу экскурсантов в белых панамах и услышали голоса, оскорблявшие
тишину. Они полезли напрямик по откосу через заросли, и отдыхали, и снова
лезли, и была жара и запах нагретого орешника, и Сапожников смотрел на
капельку пота у нее на шее, и они вышли наверх, и там была Иверская часовня
- одни стены без крыши, и можно было пройти из комнаты в комнату, где на
каменных стенах были повешены плохие иконы в бумажных цветах, а над головой
белое небо. Потом они вышли оттуда, и Сапожников пошел по гребню низкой
стены среди кустов инжира и вышел на самый мыс и увидел немыслимый простор,
и синюю карту моря с нарисованным берегом, и точку парохода на горизонте, и
купы деревьев, убегающие вниз. И вдруг тень птицы покатилась вниз черным
шаром по тропам деревьев, и Сапожников услышал возглас и оглянулся и увидел,
что она стоит закрыв глаза. "Мне показалось, что я падаю", - сказала она.
Они прошли через каменный дворик в самое время, потому что там две
бабки-монашенки ссорились из-за пятаков, положенных возле икон, и уже
вваливалась экскурсия с панамами, громогласным гидом и бутербродами. Потом
они спустились по дороге, перешли по бревну молчаливый ручей и оказались в
странной тишине леса. Серые стволы стояли молча, почти не отличаясь от
замшелых корней у их подножья... Их кроны не шелестели... образовали купол
храма... наверно, самые твердые деревья на свете, стоящие вечно и вечно
живые... Это был самшитовый лес... и это было блаженство... И они тогда
только что поженились, и Сапожников не знал, что все так ужасно кончится...
Но про это Сапожников не хотел вспоминать даже во сне, не мог, не хотел
выворачивать душу наизнанку... и надо бежать от воспоминаний, от их
разъедающей сладости...
...Когда Сапожников открыл глаза, он увидел, что в кресле спит Вика.
Когда человек нам нравится, мы хотим, чтобы он был сориентирован к нам
одной стороной своей души, как будто он не человек, а картина в музее. И
мало кому он нравится во всех своих проявлениях. А говорим - любовь,
любовь...
Вот и сейчас она лежала в большом кресле, ровно сложив ноги. И так
хорошо было смотреть на нее. И не поверишь, что, когда она проснется, из нее
полезут все ее стервозные качества. Ведь знал Сапожников, что легла она
напоказ, красиво. А потом не учла, что усталость берет свое, и уснула.
Дожидалась, какой она произведет эффект на Сапожникова, и не дождалась. А
Сапожникову теперь было приятно сидеть на кровати, поглядывать на нее и
чувствовать, что вроде он сторожит ее сон. Хорошо бы она такая и была, когда
проснется, думал Сапожников. Как на картине. А ведь проснется - какая она
будет?
Да и в плоской картине мы прежде всего ищем себя. Или друга себе. Или
врага себе. А если этого нет - то картина нам чужая. И в другом человеке мы
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг