- Не... - сказала Нюра. - Святая - это вроде как из другой губернии...
Тебе колдовство-то зачем?
- Да вот зубрить надоело. Может, колдовать начать? - сказал Сапожников
и пошел на семинар.
- Да подожди ты!.. Говори, доктор Шура!
- Еще раз... Теория говорит - если две частицы тождественны, то
различное положение в пространстве не может служить основанием для их
различия. Их нельзя различить. Следовательно, они представляют собой одну
частицу, одну и ту же частицу, но находящуюся одновременно в разных местах.
- Что "следовательно"? - спросил Сапожников и вдруг захохотал.
- Уймись.
- Значит, если Глеб не может различить издалека, кто из нас с тобой
идет, по какой стороне улицы, значит, это я иду по обеим сторонам? Так? Или
ты идешь по обеим?
- Лучше ты, - сказал Глеб.
- Сапожников, - еле сдерживаясь, сказал доктор Шура, - запомни. Твоя
старая элементарная логика здесь не годится.
- Годится, - сказал Сапожников. - Очень даже годится... Не годится
только ее идиотское применение... Если получился идиотский вывод,
следовательно, надо изучить факты, из которых он получился.
- Да пойми ты! Саму логику надо менять! - закричал доктор Шура. -
Старая логика отражает старый опыт. Да и то возникали неразрешимые
парадоксы.
- Например?
- Пожалуйста. Парадокс Зенона. Летит стрела. Значит, в микроскопическую
дозу времени она неподвижна. Как же из суммы неподвижностей получается
движение? Вот тебе и логика.
- Почему же из суммы неподвижностей? Неподвижна она будет, если я рядом
с ней лечу, а для всех остальных она в любой момент движется. Не бывает неподвижной летящей стрелы. И логика тут ни при чем.
- Ну хорошо, а Буриданов осел?
- Что Буриданов осел?
- Стоит между двумя одинаковыми стогами сена. Он может подохнуть с
голоду, так как не сможет выбрать.
- Это теоретический осел не сможет. Живой осел возле сена голодный не
ходит.
И так далее. Без конца. Весь институт. Все пять курсов и диплом.
Сапожников ни в какие построения не верил, если их нельзя было представить
себе наглядно. А это считалось устарелым способом мышления, и потому
Сапожников от порога был устарелый.
Это было время, когда кибернетика считалась исчадием, а к генетике
относились хуже, чем сейчас к сексологии и тем более к кожному зрению и
Атлантиде, не говоря уже о неандертальской цивилизации, камнях Инки и
летающей посуде.
Компания подобралась большая, из разных институтов, физтехи,
университетские биологи, из ГИТИСа были, историки из педагогов, Якушев Костя
из Суриковского. Ну, ГИТИС - это поприще. Играют "внимание". К кому угодно.
Хорошо пьют. Легенды из жизни Чехова (актера, конечно) и Комиссаржевской.
Суеверное почтение к физикам. Бросает сигарету в раковину (Убей меня! Ведь
ты умеешь это делать! Убийца! Убийца! Во мне нет больше жалости! (Кх, кх),
стреляет из двух пистолетов - она мертвая падает в его объятия, - вполголоса
проговаривает ремарку. Ну, и из системы Станиславского кое-что. Тут все
понятно. Живых людей изображают. А как же! С суриковцами сложней. Костя
Якушев у физиков и биологов спрашивает:
- Ребята, что такое цвет?
Ему отвечают:
- Мы тебе потом скажем.
А сами не знают. То есть они-то думают, что знают, а на самом деле не
знают. Они думают, что цвет - это свет, а свет - это и волна и частица.
Эйнштейн с Бором договориться не могли, чего же от студентов требовать?
Студенты как семинаристы - верю, ибо это абсурдно.
- А зачем тебе? - спросил его Сапожников.
- Не могу с фотографией разобраться, - сказал Якушев. - Цветное фото
видел недавно. Лицо как живое. Зачем же мне руками делать то, что аппарат
может?
- А ты не делай, - сказал Сапожников.
- А как портрет писать?
- А не пиши.
- Хочется.
- А почему хочется?.. Для художника натура - толчок. Запальный шнур.
Художник-то картину сочиняет.
- Конечно, - сказал Якушев. - При удаче получается колдовство. Только
редко получается. Как бы почаще?
- Кому не хочется, - сказал Сапожников.
Доктор Шура был биолог. Барбарисов - конструктор. Но главный, конечно,
был Глеб.
Глеб был чемпионом во всем и курил трубку. Глеб улыбался и хорошо жил.
Он был высокий, и вокруг него всегда теснились. Он был немногословный, и
несмотря на то, что казался умным, он и был умный.
Но ум у него был другой, чем у Сапожникова, и другой, чем у других. Он
умел сделать так, что все старались ему понравиться. И раздражало, что Глеб
разговаривал с Сапожниковым ласково. Уже тогда принято было хлопать
Сапожникова по плечу. А Глеб не хлопал. Потому что Сапожников говорил при
нем, как при всех. А с Глебом так не полагалось. Если кто-то пробовал, его
остальные съедали. Еще бы! Этак каждый начнет! Но и под крыло Глебу
Сапожников не шел. И несмотря на то, что на все вопросы Глеба отвечал
откровенно, однако не волновался от этого. И получалось, что Сапожников кому
хочешь будет отвечать так же, а это опять раздражало, и Глеб улыбался.
Мама вздохнула:
- Хочу тебе напоследок сказать...
- Перестань... почему напоследок? - сказал Сапожников.
Мама переждала, когда он утихнет.
- Тебе нужна женщина, - сказала мама, - которая бы о тебе заботилась...
А ты влюбляешься в женщин, о которых ты сам желаешь заботиться. Это твоя
постоянная ошибка... Трудно тебе будет.
- Ма, а разве нельзя, чтобы оба заботились друг о друге? - тихо спросил
Сапожников.
- Это один случай на миллион, - сказала мама. - Тогда тебе будет еще
трудней.
- Слушай, какая любовь? - сказала Сапожникову знакомая женщина. -
Очнись! Обучили вас, дураков, на нашу голову.
- Кого обучили? - спросил Сапожников, тупо глядя на ботинок, который
держал в руке.
- Скажи, а тебе самому врать не надоело? - спросила знакомая женщина. -
Вот ты сейчас сидишь на кровати и ботинок держишь... Что ж, ты ко мне любовь
испытываешь?
- Нет.
- Правильно... Дай закурить... Спасибо... Хорошо, что правду сказал...
Я думала, не осмелишься... А по правде, ты сейчас думаешь одно - как слинять
от меня так, чтобы я не разозлилась и опять в гости пустила.
- Так ее с самого начала у нас не было, - сказал Сапожников.
- Кого?
- Любви.
- А-а... - сказала она. - Понятно. Дурачок ты. А ее и нигде нет... А
хочешь, я тебе любовь мигом организую?
- С кем?
- Со мной, с кем... Вот давай на спор? Не пущу тебя в гости, скажу - устала, работы много. Потом ты придешь, а у меня другой сидит, и мы оба смеемся. Ну?
- Что?
- Врешь, заревнуешь... Любовь - это когда кусок хлеба высоко висит, а
ты допрыгнуть не можешь... А допрыгнул, голод прошел - ты на хлеб и смотреть
не станешь, дайте севрюжки. Любовь, она либо с голоду, либо с жиру. А когда
все в норме - никакой любви нет.
- Значит, нельзя любить человека, который рядом?
- Нельзя, - сказала она. - Баб ты не знаешь. Бабе одной страшно и перед
другими бабами стыдно, бабе дом нужен - муж, дети, это ясно... А когда все
есть и она еще в теле - ей одного мужика мало. Вот, к примеру, выйди Анна
Каренина замуж за Вронского без помех - она бы ему первая рога наставила, а
уж тогда бы он под поезд кидался.
Вот такой разговор был.
Холодно стало Сапожникову. Потому что на всеобщем свинстве, если его
признать нормой, мир держаться не может. Если пропадет последняя вера, что
человек рядом с тобой не подведет, а если подведет, то это случайность,
трагическая авария, если поверить, что свинство - это норма, а все остальное
иллюзия, то детей нужно будет разводить в колбах, никому лично не нужных
детей, не нужных друг другу, детей энтропии и распада, детей хаоса.
Нет. Искать надо. Что-то тут не так, дамочки.
Правда, она, конечно, правда. Но правда еще не истина, а только ее
малый обломочек. Видно, и бабе не только постель нужна, когда она человеком
становится.
А что ей нужно? Что человеку нужно?
- Так что же это за система, до которой ты додумался? - спросил Глеб.
- Третья сигнальная, - сказал Сапожников. - Я так назвал. А можно
как-нибудь еще...
- А двух тебе мало? - спросил доктор Шура.
- Подожди, - сказал Глеб. - Первая заведует ощущениями, грубо говоря...
Вторая - речью. А третья?
- Вдохновением, - сказал Сапожников.
- Оно случайно и ненадежно. Зачем тебе оно?
- Для нетривиальных решений.
Тут как раз телевизоры стали продавать. "КВН". Экран большой, величиной
с открытку. Все видно. А ходили слухи, что когда-нибудь экран еще больше
будет. Передача несколько раз в неделю. Хорошенькая девушка программу
объявляет. И чуть улыбается. Сразу пошел слух, что ей выговор закатили за
кокетство, с экрана. Потому что вошла в каждый дом и улыбается. Влюбились,
конечно, все. Кто такая? Тайна. Еще бы! Было как чудо. С экрана, живьем,
одному ебе улыбается. Сапожников подумал: "Переворот полный... Душа эпохи
меняется..."
Над ним смеются:
- Чудак. Так и насчет кино тоже думали - эпоха.
- А дело свелось к обычному развлечению. Чтобы было куда вечером пойти.
- Ребята, ребята, это все другое... Это станет как книгопечатание, а
может, еще важнее.
- Чушь! Книги остаются, а эта - показали, и нет.
- На пленку можно снимать.
- Дорогое удовольствие. Никакой кинопленки не хватит, - сказал
Барбарисов. - Да еще проявка, печатание, тираж...
- Сапожников, мы топчемся на месте, - вмешался Глеб. - Подкинь
завиральную идею. Я так и не понял: ты за нормальную логику, с одной
стороны, а с другой - за всякую эврику, озарения, вдохновения и прочее.
- Зря вы против вдохновения, - сказал Костя Якушев. - Оно есть. Это вам
любой живописец скажет... Вдохновение - это когда пишется.
- И все?
- Когда не пишется - кистей десять перемажешь, и все мимо. А когда
пишется - одна грязная кистенка из палитры торчит, патлатая, а на холсте -
колорит...
- Вдохновения не должно быть, - сказал доктор Шура. - Если допустить
вдохновение, наука не нужна.
- Почему? Наука - это знание, - сказал Сапожников. - А каким способом
его добывать - дело десятое. Лишь бы все подтверждалось...
- Значит, ты теперь гений? - спросил доктор Шура.
- Ага, - сказал Сапожников. - И ты... И остальные... Только ты мешаешь
своей третьей сигнальной системе действовать, как ей положено.
- А ты?
- Стараюсь не мешать.
- А что ты для этого делаешь? Сдвигаешь брови? Собираешь волю в кулак?
Напрягаешься, в общем, - так? Пыхтишь?
- Расслабляюсь.
- Ну, а дальше?
- Не скажу.
- Почему?
- Вы безжалостные, - сказал Сапожников. - У вас не получится.
- Ну ясно, - сказал Глеб. - Сошествие Сапожникова в Марьину Рощу.
Остальные улыбались.
И Сапожников впервые увидел, что у Глеба огромные зрачки, как будто он
глядел в темноту.
- Ладно, не злись, - сказал Сапожников. - Вот Барбарисов сказал, что
кинопленки не хватит, если с телевизора снимать. А зачем она?
- То есть?
- Если свет превратить в электрические импульсы... ну как в
фотоэкспонометре...
- То что?
- То их можно записать на магнитофонную ленту и, значит, можно снова
воспроизвести - будет изображение... А можно стереть ненужное...
Представляете? Лекцию читают Ландау и Капица, а записывают кто хочет, а
потом воспроизводят... Глеб, давай заявку подадим?
- Уволь.
- Почему?
- Это невозможно.
- Разве я не логично рассуждаю?
- Рассуждений для заявки мало. Это одно. А потом, если такая простая
мысль пришла в голову тебе, будь уверен, пришла еще кому-нибудь... И если
этой штуки нет, значит, почему-то не получается... Жизнь коротка,
Сапожников. Логично? Жить надо. А не заниматься выдумками.
- Нет, - сказал Сапожников. - Не логично. Если не заниматься выдумками,
жизни не будет. Мы сейчас все живем, потому что кто-то занимался выдумками.
С тех пор как у человека мозг, жизнь и выдумки - это одно и то же, Глеб...
Глеб, а хочешь, я еще чего-нибудь придумаю? Например, вечный двигатель? Нет,
не пугайся. Не такой, который энергию берет ниоткуда, а который
откуда-нибудь... Ну, вроде ветряка, что ли? А, Глеб? Или придумаю, как
лечить рак?.. Или решу теорему Ферма?
- Братцы, - сказал Костя Якушев, - а за что вы Сапожникова ненавидите?
- За это, - сказал доктор Шура.
- Ну что ты, Костя, - сказал Глеб. - Нам просто горько смотреть, как у
Сапожникова живот растет. А ведь был такой стройный.
- Нет... Раньше я живот втягивал, а теперь выпячиваю, - сказал
Сапожников. - Чтобы штаны не падали... Штаны у меня без ремня, вот
поглядите... Глеб, ты очень ладный и красивый. Ты похож знаешь на кого?
- На кого?
- На Николая Первого... Шучу, шучу... Николай к способным людям плохо
относился, а ты сам еще не знаешь, как ты относишься, правда?
- Зато Пушкин еще при жизни устарел, - сказала Мухина, искусствовед из
хорошей семьи. Она присматривала Глеба в мужья.
- Заткнись, - сказал Глеб. - А лучше - пошла вон.
Мухина не обиделась.
А Сапожников замолчал. Странная и нелогичная к разговору мысль вдруг
пришла ему в голову. Ему почудилось, что Глеб должен умереть какой-то
удивительной смертью. Так и получилось много лет спустя, но до этого еще
была бездна времени, и в эту бездну много чего унеслось, и поэтому она
мелькнула как один день. И когда они снова встретились с Глебом, оказалось,
что ничего не изменилось между ними. Потому что оба как сразу поняли друг
друга, так и дальше пошло. Они только себя не могли понять, тянет их друг к
другу или отталкивает.
Ну, тут как раз институт кончился.
Шесть лет армии, да пять лет не тот институт, да восемь лет неудачного
брака - это сколько будет? Девятнадцать лет из жизни долой. Из жизни в том
смысле, что можно было их потратить на дела более продуктивные. А как об
этом узнать заранее? Разминировать планету надо было или нет? Надо. Учиться
систематически надо? Наверно, тоже. Профессия есть профессия. Жениться надо?
Вот тут логика спотыкается. Черт его знает. Надо, наверное. Но только как-то
не так. А как?
Каждая любовь - это исключение.
А что такое исключение? Исключение - это первый звонок завтрашнего
правила. Или вчерашнего. Вот тут и догадайся, почему от исключения
отмахиваются.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг