Повсюду из расщелин и ямок на дне карьера и между камнями поднимались
испарения. В их обманчивом дрожании шагах в тридцати от него виднелся
бурый бок вездехода.
Машине повезло. Она упала не на каменные глыбы, в беспорядке
громоздящиеся на дне карьера, а между двумя из них, на грунт. Впрочем,
может, она просто отскочила сюда, ударившись о камни. Казалось, вездеход
не очень пострадал. Но было что-то до боли беспомощное в непривычном
положении умной машины: вверх шасси. Даже если он с размаху ударился о
плотное дно ямы, покрытое мелкими камнями, а не о скалы, все же пассажирам
пришлось плохо.
Передняя часть со смотровым окном была загорожена глыбой. Все
прожекторы машины, кажется, вышли из строя. Но откуда-то снизу, как из-под
земли, шел свет, тот, что он принял сверху за свет прожектора. Очевидно,
свет шел из люка.
Все это Привалов отметил на ходу. Он уже неуклюже бежал к месту
катастрофы, покачиваясь под тяжестью груза. На бегу он крикнул что-то. Ему
вдруг безумно захотелось, чтобы от этой неподвижной поверженной громады
ему ответили.
И когда он огибал корму вездехода с разбитым вдребезги прожектором,
здесь, совсем близко от него, за этим буфером, раздался плач! У него
захватило дух. И в ту же минуту ослепительная, как молния, мысль вспыхнула
в мозгу. Глупец! Как он не мог догадаться! Еще мгновение... он обежал
вездеход и в свете своего прожектора увидел то, что уже ожидал увидеть,
что сразу подтвердило его догадку.
Крышка люка была измята, сплющена и почти сорвана. Из глубины машины
выбивался луч света. А около люка на черной в трещинах земле лежал
мальчик!
Это был ребенок лет 10-12, одетый, как взрослый, в защитный скафандр со
шлемом, только меньшего размера. Неверное, он полз. Он упирался руками в
песок и смотрел на Привалова. Привалов охнул, всплеснул руками и кинулся к
нему. Мальчик плакал. Сквозь прозрачную маску шлема было видно маленькое
заплаканное лицо, искаженное гримасой боли и страдания. В глазах мальчика
("Ресницы белые, как у Кольки", - подумал Привалов) были страх, боль и
неверящая радость. Привалов увидел, что одна нога мальчика неестественно
вывернута и волочится по песку, и почувствовал, как что-то перехватило ему
горло, и он сморщился, словно боль мальчика передалась ему.
Потрясенный, он присел около мальчика и гладил его, забыв, что оба они
в скафандрах.
И он повторял, почему-то шепотом, одно и то же:
- Все хорошо, все хорошо, маленький... не бойся... все хорошо.
Потом, кое-как успокоив мальчика, все еще всхлипывающего от боли и от
всего пережитого в эту ночь, и устроив его около большого камня так, чтобы
искалеченная нога его меньше беспокоила, Привалов снял лишний груз и полез
в вездеход.
Он с трудом протиснулся внутрь и долго не мог разобраться в незнакомой
обстановке - все было перевернуто, сорвано со своих мест, и вдобавок
приходилось двигаться по потолку. Свет шел из-под какой-то груды,
оказавшейся перевернувшимся креслом и еще какими-то обломками. Пробираясь
к ней, Привалов наткнулся на что-то и вздрогнул: это была человеческая
нога. По огромному ботинку он узнал Захарченко.
Лихорадочно расшвыряв груду, он увидел его лицо. Добродушное, румяное
лицо украинца было теперь бледно-синим, глаза плотно зажмурены, рот
открыт. Фонарь на груди, видимо, включился при падении или был включен
раньше. Он не разбился по счастливой случайности - на него навалилась
мягкая спинка кресла. Привалов подумал, что Захарченко мертв, и в отчаянии
опустил руки. Потом он решил, что нужно сделать все, что можно.
Он с трудом выволок тело грузного украинца из вездехода, и тут его
взгляд упал на пузырек кислородного указателя на скафандре Захарченки. Он
стоял почти у синей черты! Первой мыслью его было, что аппарат поврежден и
воздух вышел, так как кислороду им должно было хватить еще почти на час.
Но потом подумал: вытек бы, так весь. Оставалось одно (так как и беглый
осмотр аппарата не дал результата): Захарченко намеренно выпустил часть
кислорода. Но зачем? Он думал об этом, закрепляя шланги и открывая вентиль
принесенного им баллона. Потом он что-то вспомнил и посмотрел в сторону
мальчика. Тот спал, всхлипывая во сне. Опять Привалов почувствовал щемящую
жалость к ребенку. Сломал ли он ногу до того, как они его подобрали, или
при падении? Бедный малыш.
Потом Привалов стоял на коленях и напряженно всматривался в незнакомое
лицо украинца, ища признаки жизни. Потом он до боли в руках делал
Захарченке искусственное дыхание (аппарата у него не было) и опять ждал.
Потом через специальные отверстия в скафандре вводил стимуляторы и опять
делал искусственное дыхание.
Когда на неподвижном лице первый раз шевельнулись ресницы и он
убедился, что Захарченко жив, он почувствовал, как сильно он устал. Ему
захотелось лечь и ни о чем не думать. Но он посидел всего несколько
секунд. Затем встал и пошел за Хромовым.
Хромов висел на полу кабины - пол теперь был потолком, - зажатый между
вторым креслом и приборной рамой. Он долго возился с тяжелой рамой, стоя в
очень неудобной позе.
Несколько раз ему казалось, что он никогда не вытащит Хромова и тот
будет вечно висеть на полу. Это было противоестественно, и Хромова,
очевидно, нужно было вытащить. Он рассуждал об этом вслух. Наконец это ему
удалось, и он почти машинально проделал с Хромовым примерно то же, что с
Захарченко. Только кислорода у Хромова было больше, зато он, наверное,
сильно ударился головой и у него была, кажется, сломана рука. В общем он
пострадал сильнее Захарченки. Оба пока не приходили в сознание, но жили,
жили.
Впрочем, он не думал об этом. Он сидел, прислонившись к глыбе, и
безучастно смотрел на появившиеся наверху огни, множество огней. К нему
спускались люди, что-то крича. На него налетел Анри Легран и затормошил
его.
- Живы?! И ребенок? - И Привалов не удивился, что Анри знает о ребенке.
Француз кинулся к людям, что-то делавшим около пострадавших, и тут же
вернулся обратно.
- Ну, они живы! - бодро сообщил он, как будто для Привалова это было
новостью. - Вы их спасли, конечно. У Хромова перелом руки и сотрясение
мозга. Жалко романтика, ох, как жалко. Захарченко, тот быстро оправится. А
ребенок! Вы знаете, чей это ребенок? Это сын Витковского, начальника
Западной. Только вчера прилетел с матерью. Отпустили погулять, а он
заблудился. За 400 километров отмахал! У него был микроглайдер, специально
для него сделали. Может, проехаться захотелось, а тот и сломался. Нашли
его в вездеходе. Теперь не поймешь, когда он сломался. Удивительная
беспечность! Отпустить ребенка одного. И вот несчастье. А мальчонка-то
только вчера прилетел, вы подумайте. Витковский волосы на себе рвет, мать
плачет. У них испортилась связь, и они долго не могли сообщить по
Станциям. Искали сами. Потом послали к нам человека. Сразу после нашего
разговора меня со Станции и вызвали. Услышал я - черт возьми, вот так
штука! И вам - а вас и след простыл...
Привалов с трудом заставил себя слушать. У него очень болела голова.
Сначала он хотел объяснить, что сам догадался, чей ребенок и как все
произошло, потом вяло подумал: зачем?
Мальчика разбудили, и он опять заплакал. Это встряхнуло на минуту
Привалова. Он хотел сказать, что надо осторожней, ведь у мальчика сломана
нога. Но потом опять подумал: зачем? С ними же врач.
Он посмотрел на Анри.
- Да, - с трудом сказал он. - Они нашли его случайно. Пока они чинили
поломку, услышали его. Ночью слышно далеко. Он давно заблудился и у него
кончался кислород. Захарченко отдал ему свой, почти весь. Вот почему они
так спешили. У них же не было запасного баллона. А на такой скорости
тормоза не помогут.
Подошел врач, маленький круглый человечек.
Он изо всех сил старался казаться огорченным, но это ему плохо
удавалось Он потирал ручки в неуклюжих перчатках скафандра и усмехался.
Это было неприятно. Привалов посмотрел ему в лицо - тот сразу смутился,
закашлялся и отвернулся. Привалов подумал, что для врача, скучавшего
здесь, постоянно жаловавшегося на "глупую пустыню, где и болеть-то не
умеют", и вспоминавшего, как хорошо он работал там-то и там-то, как его
ценили те-то и те-то известные врачи, - что всегда раздражало Привалова -
для него это первый случай практики за последние три года. И вот он не
может удержать детской радости в предвкушении "настоящего дела", и что, в
сущности, это очень милый и добрый человек, страстно любящий свою
профессию, и что Анри тоже милый человек, и Курт, и все очень хорошие
люди.
В кабине орниплана (Привалов, Анри, врач и пострадавшие летели первым
рейсом, затем орниплан должен был вернуться вытягивать покалеченный
вездеход) он думал о том, что теряет чудесного парня - Хромова, что
неизвестно, кого пришлют взамен, и что зря, пожалуй, он не отпустил
Хромова в звездную, пусть бы летел, романтик, глядишь, прославился бы; и
что теперь вот Хромов никогда больше не полетит ни в какую звездную... А
Захарченко молодец, с ним мы еще дел понаделаем. Поправится, я его еще
пропесочу за этот случай. Жаль Хромова вот только... А мальчонка! Судить
таких родителей надо. Витковский, Витковский-то! Хорош начальник Западной.
Тоже сейчас сам не свой. И поделом. Плакал в карьере. Сам виноват. А
мальчика жаль. Ну, поправится. Еще космонавтом знаменитым будет. Колька
давно мечтает...
- Как, Привалов? Помнишь: "...слышал плач". Как сказал ты, я думаю: ну,
все - тронулся старик! - смеялся Анри. Он был рад, что все живы и все
кончилось сравнительно благополучно. - Помнишь, а? А Захарченко дать
нагоняй все-таки надо.
Привалов посмотрел на него.
- У меня очень болит голова, - сказал он.
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 28.08.2001 15:35
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг