автоматы. Во-вторых, часть исследований отпадет, так как будут выбраны
самые необходимые. Но человек десять в смену, наверное, останется. Плюс
помещения. Конечно, вещь не дешевая, зато и эффект будет: человек сто за
год можно спасти в таком городе, как наш.
- И с инфарктами тоже?
- Конечно.
- Тогда начальство заинтересуется. Ты напиши докладную записку.
- Не смейся. Записку я писать не буду, но Юра тоже говорит, что это
нужно "подать".
- Правильно говорит. Реклама - двигатель торговли.
Потом она что-то рассказывала о своем отделении. Какие-то мелкие факты,
почти сплетни. А я не слушал, только смотрел и думал.
За что она меня любит? Мои научные идеи для нее не очень интересны. Она
практический врач, не по должности, а по складу души. Науку оценивает
через чувства: хорошо ли ее больным? Знает свое дело, читает, но на теории
не реагирует. Жаль, конечно. Могла бы.
- Ты еще любишь меня, Лю?
- Зачем задавать такие вопросы? "Сердце, верное любви, молчать
обязано". Песенка такая глупая была, во времена моей молодости. Ты помнишь
ее?
- Нет, я мало тогда слушал песни.
- "Книжный червь". Твоя мама была права.
Опять болтовня о пустяках. Я люблю ее слушать, но сейчас не до того.
Все время сверлит мысль: нужно приступить к главному. Или еще отложить?
Нет. Давай.
- Знаешь, Лю, а ведь в нашей установке можно получить анабиоз. Тебе
знакомо это слово, доктор?
- Ты меня совсем ни во что не ставишь.
(Она еще не подозревает, к чему клоню: "Обычные его фантазии".)
Занялась букетом: компонует цветы.
- Я читала, что в Японии существует специальное искусство - составлять
букеты. Вот бы изучить. Ты это для меня купил?
- Да, для тебя. А что бы ты сказала, если бы я провел этот опыт с
анабиозом на себе?
Взрыв.
- Что?! До каких пор ты будешь меня истязать? Ты думаешь, мне легко
сидеть, болтать с тобой о цветах, о твоей машине и видеть, как твое лицо
становится все... Нет, так нельзя!
Вскочила, забегала по комнате. Лицо в пятнах. Губы сжаты. "Глаза ее
метали молнии", - говорили в романах.
Молчу. Пусть успокоится. Град слов: "То-то-то".
- Ты думаешь, мне дешево дается эта любовь и твоя болезнь? Вон, смотри.
Сложила складку из платья на талии. Порядочно.
Чувствую, что с трудом удерживается от резких слов. О, она умеет
ругаться. Эти бури мне знакомы. "Ты ничтожество! Эгоист!". И другие.
- Герой нашелся! Он "попробует анабиоз на себе"! Мне нужно, чтобы ты
был живой, понимаешь? Нужно!
Она просто не поняла. Думает - обычный опыт - охладить и нагреть.
Осторожно разъяснить. Нет, пусть еще побегает немножко. Всегда хороша:
когда смеется, когда злится, когда плачет. Не могу передать словом.
Непосредственность? Искренность? Просто я ее люблю.
Остановилась у окна, смотрит на улицу. Барабанит пальцами по стеклу.
- Успокоилась?
Пытаюсь ее обнять сзади, за плечи. Не реагирует. Поворачиваю.
- Ну посмотри на меня, посмотри.
Брови нахмурены, во глаза влажные. В них еще отчуждение. Уже проходит.
Я знаю их. Милые глаза.
- Я готов ради тебя умереть. (Врешь - это ты сейчас готов. Потом -
нет.)
- Не нужно мне. И вообще зачем глупые фразы?
- Но ведь смерть-то неизбежна. И - скоро. Ты помнишь, какой я был,
когда ты заходила в палату?
(Я тоже помню тебя: губы сжаты до синевы, глаза растерянные.
"Помогите!" Шепчу: "Уйди, уйди - не хочу при тебе...")
- Не надо вспоминать. Теперь тебе уже хорошо.
- Лю, ведь ты доктор. Зачем тебе рассказывать о болезни? Пойдем сядем.
Сядем рядком, поговорим ладком. (Сюсюканье.)
Уступила. Села рядом на диван. Держу ее руку: маленькие мягкие пальцы с
короткими ногтями. Я люблю ее. И - немножко играю в любовь. Нужно ее
убедить.
- Ты знаешь, как страшно умирать от удушья? Хорошо, если будет
какой-нибудь другой конец, например, кровотечение. Тогда тихо потеряешь
сознание. А вдруг - кровоизлияние в мозг? Лежать с параличами, с потерей
речи. Что-то мычать с перекошенным лицом. Потерять человеческий облик. Ты
видела достаточно больных...
Она смотрит в пол. Наверное, думает: "За что?"
- Ты, конечно, смотрела историю болезни и говорила с Давидом. Новые
обострения неизбежны, как бы я ни оберегался. Вопрос времени - и
недолгого.
Я не просто хочу попробовать. Я хочу остаться в анабиозе многие годы.
Пока не найдут средство против лейкозов. Как ты думаешь, скоро его найдут?
Механически отвечает:
- Не знаю. Давид говорит, что скоро должны бы найти. Может быть, через
год.
(Обманываешь, этого Давид не мог сказать. Тем лучше - попалась.)
- Ну, вот видишь. Я пролежу год, два, даже три. Найдут средство, меня
разбудят, вылечат. Видишь, как я здорово хочу обмануть смерть?
Думает что-то. Наверное, представляет: я в саркофаге.
- А как же буду я?
Поддается. Наступать.
- Ты будешь ждать. Будешь работать, растить детей.
(Спросить: "Или ты уже свыклась с мыслью, что я умер, а ты свободна от
этой тяжести - лгать?" Нельзя. Жестоко.)
- Я понимаю, что тебе будет тяжело. Но обо мне тоже нужно подумать: это
единственный, хотя и маленький шанс. (Никакого шанса нет. Средство
самоубийства. Нет, очень, очень маленький - есть. Убеждать ее пользой для
науки? Не подействует.)
- Вообрази, какой будет фурор: "Профессор проснулся после трехлетнего
сна!"
Вырвала руку.
- На черта мне фурор! Мне ты нужен.
Это не действует. Слишком искренна. Или недостаток воображения? Но -
поддается.
- Ну хорошо, не будет фурора. Проснусь тихо, мирно, как сегодняшняя
собака.
Молчит. Сейчас ее мучает совесть: "Как я могла подумать о себе, о своем
спокойствии, если есть какие-то маленькие шансы на его спасение?"
- Прости меня, милый.
- За что? (Притворяюсь. Невинность!)
- Так, прости. И ты серьезно думаешь, что это... пробуждение возможно?
- Конечно, серьезно! (Как же!) Конечно, я не буду уверять, что
гарантия, но ведь в моем положении и тридцать процентов - находке. Жить-то
осталось полгода. (Не будем уточнять. Надеюсь - год.)
- Нет, я не могу себе этого представить. Что же, так и будет - как с
собакой? И... скоро?
(Вот - сдалась.)
- Успокойся, еще не очень скоро. Еще нужно камеру приготовить, новый
АИК, почку, автоматику. Нужно провести несколько длительных опытов. Много
еще дела, Больше, чем я хотел бы.
Улыбнулась горестно.
- А я уже думала - совсем скоро. Какой ты все-таки фантазер!
(Договаривай: "Все умирают себе спокойно, а ты сопротивляешься".) А
может быть, она это и не подумала? Не нужно ей приписывать свои мысли.
Сколько раз ошибался. Она чище и проще.)
- Значит, договорились? Даешь согласие?
- Не надо меня обманывать, Ваня. Я ведь знаю, что ты и без моего
согласия уже все решил. Я не преувеличиваю своего значения. Помнишь, как я
собиралась развестись?
Помню, как же. Струсила тогда.
- А может быть, было бы хуже, Лю? Сейчас было бы тебе плохо - все
видеть вблизи. И в перспективе - одна.
Гладит мою руку. Простила.
- Мой друг, не меряй меня по своей мерке. Разве ты знаешь, как мне
тяжело издали? Ты представляешь, как мне было дома, когда ты лежал там,
при смерти?
Представил: она, Лю, задыхается, лежит в больнице, около нее муж. Мне -
нельзя. Разве что пройти под окном. Плохо. Очень плохо. Прости меня,
милая.
- Даже в этом ты меня обгоняешь.
(Не завидуй, это пройдет. К потере близких тоже привыкают. Но это же
будет не смерть? "Там он лежит, в саркофаге"... Ужасно.)
- Дорогая, ты просто не имеешь права так думать. Есть еще Костя и Дола.
Разве ты забыла?
- Никогда я не забываю. Ты этого и понять не можешь. Но временами мне
бывает невмоготу. И тогда я призываю смерть. Потом спохватываюсь: "Дети.
Не надо, не надо! Чур меня!"
- Бросим этот разговор. Я умирать не собираюсь. Расскажи лучше, как
ребята год закончили.
Улыбается чему-то своему, внутреннему.
- Отлично. Дола принесла грамоту. У Кости только одна четверка. Знаешь,
как приятно? Нет, не знаешь.
И не узнаю. Еще полгода назад была какая-то надежда - узнать. Впрочем,
это она меня настраивала. Внутренней потребности не было.
- Костя с отцом готовятся к летнему походу. Втроем поедут, они и еще
один приятель. Я так боюсь отпускать: вдруг что случится? Ты ведь знаешь,
я всего боюсь. Везде мне чудятся несчастья.
- Знаю - идея возмездия.
Задумалась. Трудно ей жить. Труднее, чем мне.
- Я пересиливаю себя и стараюсь быть твердой и строгой с детьми.
Стараюсь прививать честность и благородство. И в то же время со страхом
жду - вот Костя вспылит и скажет: "А ты сама какова? Знаю я твою
честность!" Что мне после этого останется? Нет, ты представляешь? Ведь в
городе о нас говорят...
Да, что стоит моя ревность, мое одиночество в сравнении с этим?
- Все кончится, Лю, скоро кончится.
- Ах, какой ты жестокий все-таки! Или ты просто не чувствуешь,
черствый?
- Лю, милая, я, конечно, не такой чувствительный, как ты. Но я умом
понимаю: со временем все забывается. Имея двух детей, можно перенести
смерть... любимого мужчины.
(Не любит она слова "любовник". Говорит, что оно не содержит любви,
одну постель. Пожалуй, правда.)
Грустная у нас сегодня встреча. Смерть пережить можно, а вот эту штуку
- саркофаг - много труднее. Хоть бы с вей не случилось чего-нибудь
плохого. Психоз? Самоубийство? Может быть, нужно еще раз подумать? Не
знаю... Отвлечь.
- А Дола что делает?
- Читает романы. Редко таких детей теперь встретишь. Многие вас с мужем
осуждают, во все-таки я считаю, что ограничивать ее чтение не стоит. Она
же остается нормальной девочкой - вышивает, даже играет в куклы. С
подружками ладит. Как ты думаешь?
- Я не знаю. Ну, что она, например, теперь читает?
- Прочла "Дон-Кихота", сейчас - "Айвенго". Перед тем - "Два капитана".
Список большой, все в этом духе.
- Такие книги повредить не могут. У нас печатают много дряни, но
вредных книг я не встречал. Впрочем, я сейчас мало читаю. Нет времени, да
и интерес пропал.
- А я читаю. Не могу без книг. Даже плохие читаю.
Встала, прошлась по комнате. Провела пальцем по письменному столу.
Показала с улыбкой: пыль. Неважно. Думает о чем-то своем.
Уже сумерки. Девять часов. Что-то мне не звонят ребята? Значит, все в
порядке.
- Трудная это штука - детей воспитывать, Ваня.
- Да, меня это тоже интересует. Хотя и с других позиций - как будет
развиваться общество? Только сегодня у меня был разговор с ребятами...
Рассказал ей. Села напротив. Слушала внимательно. Сумерки изменили
лицо: контуры стерлись, глаза ввалились и потемнели.
- Мы с мужем (все время "мы"!) и друзьями много обсуждали эти проблемы.
Три врага: обеспеченность и чрезмерная любовь родителей, дух неверия и
критиканство и, наконец, телевидение.
- Что же вы делаете, как боретесь?
- Прежде всего - труд. Чтобы меньше свободного времени. И, конечно,
идеалы. Сначала простые, так сказать, официальные, а потом нужно расширять
их до общечеловеческих понятий - служение людям, гуманизм. Потом -
наука... И еще нужно бороться с распущенностью, правильное сексуальное
воспитание.
Мне немного неприятно. Кажется, что она говорит чужие слова - Павла,
его друзей. Хочется поспорить, но нет доводов.
- Ну и как ты думаешь - удастся? Особенно с идеалами - дело довольно
трудное.
- Почему? Молодежь осталась столь же чувствительной к примерам, как и
раньше. Нужно только их найти. И суметь подать. (Раздражение.)
- И ты тоже - "подать". Последнее время слишком много думают об этом
"подать".
- Прости, слово в самом деле неудачное. Но согласись, что оно хорошо
отражает суть воспитания. И "подавать" - это еще не значит лгать.
Телефонный звонок. Вадим. Неужели сдохла? Тогда нормальный конец. Для
Лю лучше. А мне?
- Извини меня.
В прихожей уже темно. Трубку - на ощупь.
- Да?
- Иван Николаевич, это я, Вадим. Докладываю: Дружок совсем проснулся,
даже молочка изволил попить. Все показатели измеряем и записываем.
Кровяное давление понижено - около восьмидесяти. Видимо, есть сердечная
слабость, так как венозное давление выше нормы, и в легких прослушиваются
застойные хрипы. Моча идет. Мы все стараемся регулировать, но все-таки
есть гипоксия.
- Перечисли мне все данные подробно.
У кого-то требует таблицу. Жду. Люба стоит рядом, света не зажигает,
почти не видна. Но я ее чувствую. Хотя - не до нее. Потом он называет мне
цифру за цифрой. Дела не блестящи, но катастрофы нет.
- Пожалуйста, не переливайте много жидкости.
Люба шепчет: "Только белковые препараты. Строфантин. Кислород. Не надо
давать пить".
Опытный доктор. Я повторяю все это Вадиму.
- Все поняли?
- Да, все. Но мне еще нужно что-то сказать.
Слышу: "Валя, пойди погуляй".
- Юрка рассказал мне о вашей беседе. Вы его простите, он просто болван.
Получилось так, будто мы заговор устроили и уже вообразили себя невесть
чем. Представляю, как вам было неприятно. Небось, подумали: "Ну и
ученички!"
- Конечно.
(Люба зажгла свет. Любопытная - хочет читать по лицу.)
- Так вот, это все не так. Мы вас любим и уважаем. Никогда, слышите
меня? Никогда мы вас не предадим... Конечно, ничего, ну никакой
реорганизации без вас мы бы не стали делать. А план, о котором он
рассказал, мы вместе обдумывали. По-моему, хороший план? А? С этим
подлецом работать нельзя. Так вы не будете на нас сердиться?
- А Юры нет с тобой?
- Нет. Он меня послал одного. Ему стыдно. (Так ли?)
- Ну ладно. Не подлизывайся. Великие комбинаторы. До завтра.
- Так вы обещаете не сердиться? Мы хорошие! Все!
Повесил трубку. Я так и вижу его возбужденную физиономию. "Мы хорошие!"
Я верю. Приятно верить.
- Все-таки они неплохие ребята, Лю!
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг