Максим, известно тоже. Вы испугались. Вы решили, что Странники
запрограммировали своих роботов на прогрессорство. Люди - а за людей, как вы
знаете, Максим, решал Всемирный Совет, КОМКОН-2 и лично Рудольф Сикорски,-
люди не желали делать то, что, как им казалось, могли предложить Странники.
Свобода воли, Максим, все та же свобода воли. Право выбора.
Почему так называемые детонаторы после обнаружения были перевезены на
Землю? И почему изначально Странники оставили их не на Земле (если речь шла
о создании роботов для порабощения человечества!), а в системе ЕН 3863?
Чтобы люди смогли добраться до детонаторов лишь на определенном уровне
развития? Уверяю вас, Максим, Странники вовсе не задавались такой целью.
Местоположение детонаторов (ретрансляторов, если быть точным) не играло
никакой роли - оно было столь же случайным и непредсказуемым, как все
поведение Странников перед их уходом в Иное.
Странники ничего не подкидывали людям, Максим! Подкидыши, говорите вы?
Но люди, связанные друг с другом с помощью ретрансляторов, всегда рождались
и жили на Земле. С древних времен - для нас древних, а для Странников - с
последних дней, проведенных ими в этой Вселенной. Был запущен случайный
процесс (а какие еще процессы были доступны Странникам в те времена, кроме
случайных?), согласно которому на Земле время от времени должны были
рождаться люди, обладавшие максимальным для данного времени даром
предвидения.
- Лев Абалкин,- сказал я.- Зачем он...
- Процесс самопознания, Максим,- отозвался Яшмаа.- У каждого из нас он
проходил по-разному. Лева опережал события. Он торопился. Если бы он сдержал
внутренний порыв и остался на Саракше, то очень скоро понял бы, что нет
никакой необходимости лететь на Землю. Нет никакой необходимости находиться
в непосредственной близости к тому, что вы называете детонаторами... К
сожалению, сейчас уже никто не скажет, какие чувства владели Левой на самом
деле. Он ведь и Майю Глумову, подчинявшуюся во всем его неосознанной воле,
заставил пойти работать в Музей, чтобы иметь там своего человека - на тот
случай, если сам не сумеет справиться с проблемой... Он не сумел, но совсем
по иной причине.
- Почему,- сказал я неожиданно хриплым голосом,- почему ни он, и никто
из вас, хотя все вы должны предвидеть лучше, чем кто бы то ни было... Почему
Лева не понимал, что Экселенц убьет его? Не понимал даже тогда, когда я его
предупредил. Он действовал, как робот, а не как существо с полной свободой
воли! Если бы он дал себе труд подумать...
- Максим, а не кажется ли вам, что он дал-таки себе труд подумать, и
именно свобода воли позволила ему сделать выбор? Он знал уже, в отличие от
Сикорски, что такое эти так называемые детонаторы. Он знал уже, в отличие от
вас, Максим, что Сикорски готов убить его, но не допустить до
ретрансляторов. Но, черт возьми, именно потому, что он всегда был человеком,
а не роботом, Лева не мог вообразить, что на его свободу воли кто-то
способен покуситься!
- Он знал, что его убьют...
- Наверняка знал,- уверенно заявил Корней.- Уж на час-другой каждый из
нас умел в те годы предвидеть, это потом стало проблемой, когда...
- Когда что? - нетерпеливо спросил я, потому что Яшмаа неожиданно
замолчал и поднял голову, всматриваясь в повисшие над нами зеркала.
- Да,- произнес Яшмаа, обращаясь вовсе не ко мне,- да, я понимаю...
Он перевел взгляд на меня, будто увидел впервые, и странно улыбнулся.
Улыбка была не его, это была улыбка с другого лица, я видел точно такую
недавно, но не мог сразу вспомнить где, а потом Корней заговорил опять, но и
голос его изменился тоже - стал гуще, будто застыл патокой, и предложения
получались короткими, как выстрелы очередями.
- Лева мог предвидеть. И превидел свою смерть. Потом стало труднее.
Процесс развивается очень быстро. Часть ретрансляторов уничтожена. Мы
узнали, что собой представляем. Но потеряли определенность. Свобода воли -
ее стало слишком много.
- Вы хотите сказать, что существование ретрансляторов, как вы их
называете, поддерживало в вашей группе необходимую степень детерминизма? А
уничтожение части... я хотел сказать, гибель Левы, а прежде Нильсона,
Ласко... Это разрушило систему, и вы лишились умения предвидеть?
- Примерно так. Более того, мы стали совершать поступки, полностью
непредсказуемые.
- Поступок Грапетти - из их числа? - догадался я.
- Лучано? - Яшмаа искренне удивился.- Нет! Максим, похоже, что вы все
еще не поняли. Или не приняли.
- Я понял,- мрачно сказал я,- что так и не знаю, где Грапетти и чего от
него можно ожидать. Я понял, что понятия не имею, чего ожидать от вас всех.
И понял, что вы не пытались говорить с Сикорски.
- Лева сделал такую попытку,- возразил Яшмаа.- Восстановите разговор по
памяти или в записи, наверняка она сохранилась... Вы поймете. Мы тоже
пытались - безрезультатно.
- Мне об этом ничего не известно,- заявил я и прикусил язык. Я об этих
попытках не знал - ну и что? Обычная манера Экселенца сообщать лишь
сведения, необходимые для расследования. Возможно, мне и не нужно было
ничего знать. Но все равно - неприятное ощущение.
- Пытались,- повторил Яшмаа.- Я сам пять недель назад связался с
Сикорски. Попросил его о встрече. Не о разговоре по нуль-И, но о встрече с
глазу на глаз.
- На Земле?
- Все равно где. Пусть прилетает на Гиганду, если хочет... Сикорски
сказал, что я паникую совершенно зря. Самое глубокое зондирование, которому
меня подвергали, не обнаружило никаких отклонений от нормы. Главное - не
паниковать, повторял он. Разговор не получился. Но от последующих сеансов
ментоскопирования я отказался.
- Зря,- заявил я.- Вы не могли насторожить Экселенца сильнее...
- Возможно. После меня с Сикорски говорила Матильда.
Он повернулся в сторону Матильды Геворкян, которая, как и остальные
подкидыши, оставалась совершенно неподвижна во время этого разговора, даже
глаза ее не двигались - не женщина, а статуя, которая, однако, несмотря на
полную неподвижность, выглядела живой, не знаю уж за счет какого
компьютерного выверта, способного вдохнуть жизнь даже в мрамор.
- Да,- сказала Матильда, не шевеля губами. Разговор достиг такой
степени напряжения, когда забываешь создавать видимость внешнего
правдоподобия.- Да, я покажу вам...
Из почвы, на которой я стоял, неожиданно повалил густой серый туман,
мгновенно заполнивший все пространство до горизонта. Я перестал видеть и
почему-то перестал еще и слышать. В полной тишине что-то гулко щелкнуло у
самого уха, а потом передо мной возник аналог экрана - изображение было
плоским, но цветным и очень детальным.
Экселенц сидел в своем кабинете в привычной позе, читал что-то и был
погружен в свои мысли настолько, что не сразу ответил на сигнал вызова. На
дисплее перед ним высветился код аппарата, с которого поступило сообщение.
Экселенц нахмурился. Абонент находился на Надежде и требовал прямой
видимости. Подумав секунду, шеф дал согласие на включение визуальной линии.
Появилось лицо Матильды, и мне пришло в голову, что разговор то ли
подредактирован, то ли сокращен вырезанием пустот - между включением линии и
появлением изображения не было привычной десятисекундной заминки.
- Здравствуйте,- сказала Матильда.- Моя фамилия Геворкян, и мне
хотелось бы поговорить с вами о ситуации, сложившейся вокруг людей, которых
вы называете подкидышами.
- Матильда! - воскликнул шеф, расплывшись в улыбке. Нехорошая была
улыбка, очень радостная. Это была искусственная улыбка, Экселенц мысленно
прокручивал варианты - почему позвонила, чего хочет на самом деле, как
понять ее истинные побуждения... Контрразведчик божьей милостью. Ему звонит
женщина, хочет поговорить по душам. А шеф убежден, что в этом есть нечто,
скрытое от его понимания (о, конечно, есть!) и потому опасное, и понять
нужно больше, чем Матильда способна выразить словами, больше, чем она,
возможно, понимает сама. Просчитывая варианты, шеф упускал то, что лежало на
поверхности.
- Матильда! - воскликнул Экселенц.- Конечно, я готов вас выслушать.
Только - почему я? Подкидышами занимается Комитет Тринадцати, и если вы
знаете мое имя, то должны знать и это.
У него на языке вертелся другой вопрос: откуда, собственно, Матильда
узнала о подкидышах.
- Никто из членов Комитета не владеет информацией так, как вы,-
пояснила Матильда.- Я уполномочена просить, господин Сикорски, не
препятствовать никому из нас, в том числе и в тех случаях, если кому-либо
понадобится посетить Землю.
- Кому-либо из вас? - поднял брови Экселенц, делая ударение на
последнем слове.
- Я имею в виду так называемых подкидышей, оставшихся в живых,-
Матильда тоже, в свою очередь, подчеркнула последнее слово.- Никто из нас, и
все мы вместе, не представляли, не представляем и не можем представить
угрозы для Земли и человечества. Напротив, наша миссия состоит в том, чтобы
такую угрозу предотвратить.
- Значит,- бросил Экселенц,- вы признаете, что угроза существует?
- Угроза существует с того момента, когда на Земле возник разум. Разум
сам по себе является угрозой для себя и окружающего мира. Я и мои... братья
и сестры... хотели бы встретиться с представителем, которого назначил бы
Мировой совет. В любом выбранном Советом месте. В любое назначенное Советом
время.
- Вы говорите от своего имени или?..- Экселенц скосил глаза, и я понял,
что он сейчас делает: шеф вывел на вспомогательный дисплей сведения о
статусе каждого из подкидышей. Естественно, он видел, что статус этот никак
не изменился за последние недели - никто не предпринимал действий, могущих
представлять угрозу, никто не пытался покинуть свою планету, никто не давал
понять, что в его жизни хоть что-то изменилось. А поскольку и друг с другом
никаких контактов у подкидышей никогда не было, то Экселенц сейчас должен
был сделать неминуемый вывод о том, что Матильда блефует. Что-то она узнала
о самой себе. Возможно, что-то - о детонаторах. Или об Абалкине. Что-то,
заставившее ее позвонить Экселенцу и попробовать прояснить ситуацию, пусть
даже с помощью такого примитивного шантажа.
Я лучше знал своего шефа, чем Матильда Геворкян. Именно тогда, когда я
бы сам на его месте принял аналогичное решение, Экселенц едва заметно
улыбнулся одними уголками губ и перестал косить глазом на боковой экран.
- Дорогая Матильда,- сказал он.- Я готов с вами встретиться, хотите,
прилечу на Надежду... скажем, через три недели, раньше просто не
получится...
- Господин Сикорски,- твердо сказала Матильда.- Речь идет о судьбе
Земли и человечества.
- Это я понимаю,- вставил Экселенц.
- Речь идет о судьбе человечества,- повторила Матильда.- Странники
поручили нам операцию спасения.
О, Господи! Теперь я знал, что произошло! Матильда не могла сказать
фразу, более неудачную. Неудачную? Просто катастрофически провальную!
Странники? Ах, так вы признаете, Матильда, что являетесь одним из автоматов
Странников, против которых он лично, Рудольф Сикорски, не первый десяток лет
ведет ожесточенную борьбу! Поручили? Ах, так вы признаете, Матильда, что
выполняете миссию не так, как вам хочется, а так, как вас, извините,
запрограммировали! Операцию спасения? Ах, так вы признаете, Матильда, что
намерены спасти человечество, о чем вас никто не просил! Мы подозревали, что
Странники пытаются вести на Земле прогрессорскую деятельность. Потому вас,
Матильда, и остальных подкидышей держали на отдаленных планетах (откуда,
каким образом и когда, кстати, вам стала известна информация о собственном
происхождении и о наличии у вас "братьев и сестер"?). В частности - потому.
А еще потому, что здесь, на Земле, хранятся детонаторы, и опыт Абалкина
показал, насколько опасно дать вам - любому из вас - возможность...
Мысль Экселенца была для меня очевидной, но Матильда не понимала, она
продолжала идти напролом, так, как ей казалось лучше всего.
- Странники поручили нам операцию спасения,- повторила она.- Когда,
свобода воли, свойственная разуму, стала самой большой из возможных
опасностей, единственный выход заключается в полном - по крайней мере
временно - отказе от технического, культурного и прочих видов прогресса.
Ситуация нуждается в детальном обсуждении, и я повторяю свое предложение -
встретиться с представителями Мирового совета в удобном месте в удобное
время.
Матильда не могла выразиться яснее - в столь краткой речи. И она не
могла выразиться более неудачно. Каждое ее слово подтверждало самые худшие
опасения Экселенца. Матильда говорила очевидные для нее истины и думала -
наверняка, не сама, а после обсуждения с остальными подкидышами,- что никто
не сможет понять сказанное превратно. Но Экселенц, черт побери, понимал все
с точностью наоборот. И, с его точки зрения, понять речь Матильды иначе было
физически невозможно!
- Конечно, Матильда,- сказал Экселенц с вежливой улыбкой.- Ваше
предложение принято. Мне не очень понятны ваши опасения (ну, ну, старый
лис,- подумал я), но я сегодня же свяжусь с Сидоровым и Комовым, и мы
обсудим все, что вы сказали. Спасибо. Я свяжусь с вами... м-м... в течение
недели.
Матильда несколько секунд смотрела на Экселенца странным взглядом, в
котором читалось ошеломление от того, что ее предложение принято без единого
возражения, и удовлетворение от того, что председатель КОМКОНа-2 оказался
вовсе не таким монстром, каким его рисовала ее фантазия, и еще целая гамма
ощущений промелькнула на ее лице прежде, чем она попрощалась и отключила
связь.
Теперь я понял, по крайней мере, чем занимался Экселенц до того, как
произошла нелепая трагедия на "Альгамбре", которую он воспринял, конечно же,
как логическое продолжение угрозы Матильды Геворкян.
Серый туман вокруг меня сконденсировался дождем и был поглощен почвой
за две-три секунды. Матильда опять обратилась в жену Лота, а Корней Яшмаа
приблизился ко мне на метр и теперь мог дотянуться до меня рукой.
- Что вы должны были сделать? - резко сказал я. С меня достаточно было
объяснений, возможно, очень важных в исторической перспективе, но совершенно
несущественных, по-моему, для интерпретации текущих событий.- Я имею в виду:
вы все. Вместе. Стратегия.
- Убедить,- сказал Яшмаа.- Теперь мы понимаем, что это была безнадежная
затея.
- Убедить - кого и в чем?
- В чем - вы уже знаете, Максим. Вселенная - точнее, та ее часть, в
которой живет человечество,- переходит к новому равновесному состоянию.
Зависящие от времени законы природы, возникшие в начале расширения, уже
разрушены. Свобода воли - то, чем так гордится род людской,- привела к
бессмысленности дальних прогнозов еще сто лет назад. Сейчас становится
бессмысленно прогнозировать даже на год. В наши дни лишь цивилизация
невысокого уровня способна предвидеть собственное будущее. Похоже, что
единственным пророком в нашей Вселенной остался этот полубезумный Фарамон...
- Да,- сказал я.- А также нет. Он хороший пророк, но его трудно понять.
Это он предсказал Грапетти, что "Альгамбре" грозит гибель?
- Конечно. И вот тут-то столкнулись два мира - наш, человеческий, и мир
цивилизации Альцины, куда более примитивной и, следовательно, значительно
более детерминированной. Если бы акцию спасения звездолета взял на себя сам
пророк, возможно, она и имела бы успех. То есть, почти наверняка имела бы.
Но пророк - не исполнитель. И он понимал, что прямые указания заставят
Грапетти проявить присущую ему, как человеку, свободу выбора, Лучано
поступит по-своему, и, следовательно, почти наверняка вопреки...
- Что же придумал этот хитрец для того, чтобы Грапетти оказался на
"Альгамбре"?
- О, вы, наконец, поняли логику? Что ж, мне будет легче объяснить...
Единственное, что наверняка заставило бы Лучано поступить однозначно, не
задумываясь, это угроза кому-то из нас...
- А угроза жизни других людей,- прервал я,- не заставила бы Грапетти
поступить аналогично? Есть ситуация, когда свобода выбора отстутствует, -
это ситуация спасения человеческой жизнм. В таких случаях все люди поступают
одинаково.
- Вы ошибаетесь, Максим,- покачал головой Яшмаа.- И лучший тому пример
- Рудольф Сикорски. У него, как он полагает, нет выбора: он действует во имя
спасения человечества. В данном случае, от пагубного вмешательства
Странников, поскольку Сикорски полагает пагубным любое вмешательство. Выбора
у него нет, но на самом деле он поступает вопреки собственному выбору,
поскольку действия его не спасают человечество, а приближают к той границе,
когда бороться с распадом мироздания станет бессмысленно.
- Нет, Корней,- сказал я.- Вы говорите о ситуации, очень неоднозначной.
А я имею в виду самое простое - горит дом, и в окне плачущий ребенок. У вас
есть выбор?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг