пользе воздержания, все равно стал бы соучастником греха, ибо сама суть
греховности, выделенная из меня, - Ева, жена моя,- продолжала бы
существовать, и не сегодня, так завтра нашла бы повод для новой провокации.
Ситуации выбора в действительности не существовало. Выбора не было - я
обязан был убить.
Но убить я не мог.
Нет, не потому, что заповедь "не убий" тоже была Его указанием - прямым
и точным. Заповедь эта стала нравственным императивом гораздо позднее, а
сейчас, в Раю, отягощенном одним-единственным грехом, убийство не могло быть
оценено Им как грех. По очень простой причине: убивая Еву, я не убил бы
человека. Не убил бы женщину. Пока между нами еще не существовало никаких
человеческих отношений (кроме единственного обращения "на, ешь!"), Ева была
не женщиной еще, но лишь формой женщины. Содержание же, суть Евы, были
моими. Тем, что Творец извлек из меня и что еще не успело измениться, живя
собственной жизнью.
Убив Еву, я убил бы свою суть.
Убив Еву, я убил бы себя, поскольку, лишенный сути, не мог бы жить.
Творец создал меня - человека,- потратив целый день. Он сказал "и вот
хорошо весьма". И я, самое совершенное Его создание, сразу же покончил бы с
собой, доказав Создателю, что труд его был напрасен.
Я протянул руку и взял яблоко. Я улыбнулся Еве - моему
отражению-антиподу - кислой улыбкой, куда более кислой, чем оказался вкус
плода, когда я вонзил в него зубы.
Змей-искуситель захихикал за деревом. Ему казалось, что он унизил
Творца. Бедняга. Он выполнил Его волю, сам о том не подозревая, - только и
всего.
Яблоко хрустело на зубах, мягкая рука Евы перебирала мне волосы, и я не
ощущал ничего, кроме тихого бешенства. Я терпеть не могу ситуации, в которых
выбор предопределен. Особенно ситуации, когда предопределенность выбора
становится понятной лишь в тот момент, когда ты собираешься совершить
действие, изначально запрещенное и неосуществимое.
Если Ландовска играла в эти игры со своими клиентами, я не хотел бы
стать ее клиентом. Если она играла в эти игры сама с собой, мне было ее жаль
- нелепо играть в игру, в которой от игрока ничего не зависит.
Я доел яблоко, встал и, не глядя на Еву, пошел искать выход из Рая. Я
знал, что Ева, моя суть, последует за мной, потому что выбора не было и у
нее.
Мягкая трава щекотала пятки.
- Эй,- сказал я вслух, обращаясь то ли к госпоже Ландовской, то ли
непосредственно к компьютерной программе,- нет ли чего-нибудь поинтереснее?
И желательно без теологических экскурсов!
x x x
Меня поняли буквально.
Я стал Вселенной.
Я был сжат в математическую точку. Для меня не существовало времени,
потому что никакие процессы не происходили. Для меня не существовало
пространства, потому что математическая точка не обладает измерениями. Что
при этом могло означать самое понятие "существования" я не в силах был
определить, поскольку для описания понятия пришлось бы выйти за его пределы,
а это было невозможно.
Я был, и меня не было.
Нормальное противоречие, для решения которого изначально существует
лишь одна альтернатива, один выбор. Быть или не быть.
Да?
На самом деле выбора не было. Я не мог выбрать "не быть" по очень
простой причине: тогда некому было бы разбираться в последующих
альтернативах, игра потеряла бы смысл - главный игрок признал бы свое
поражение, не сделав даже первого хода.
Значит - быть.
И стало так.
Кокон взорвался, возникло пространство, события понеслись,
последовательность их стала временем. И ничего в этом процессе от моего
выбора не зависело тоже. Все было предопределено начальными и граничными
условиями в момент взрыва, и состоянием вещества, и состоянием полей, и даже
принцип неопределенности, возникший одновременно с Мирозданием, не мог
повлиять на выбор пути развития Вселенной.
- Эй,- сказал я, обращаясь к компьютеру, будто к партнеру в шахматы,
который с самого начала принялся жульничать, оставив противнику для игры
только одну пешку и окружив ее со всех сторон своими тяжелыми фигурами,
создав ситуацию цугцванга.- Эй, нельзя ли играть без форы? Я тоже хотел бы
сделать ход!
Сказал и только тогда понял, что компьютер вовсе не создавал для меня
обычных игровых ситуаций. Не стала бы Ландовска запечатывать на дне колодца,
будто смерть Кощея, некую игру, в которую играла на досуге.
Она имела, что сказать, и сказала то, что имела. Теперь это было
очевидно. В начальных ситуациях создания Мира - в материалистической и
идеалистической их трактовках - проблемы выбора не было. Задана была не
только начальная ситуация, но и вектор развития. Единственный и не зависящий
от человеческой воли.
Похоже, что компьютер следил за ходом моих мыслей, и для общения с ним
мне не нужно было кричать. Едва я сделал свой вывод, игровая ситуация резко
изменилась. Ощущение было болезненным, а мир, в который меня ввергла
программа по воле Ландовской или, возможно, вопреки ей, оказался ужасен.
x x x
Я стоял перед большим плоским камнем и в правой руке сжимал нож.
Хороший нож, из обсидиана, обточенный до той степени остроты, когда уже не
нужно думать, удастся ли совершить этим ножом то, для чего он был
предназначен.
Я стоял перед большим плоским камнем, а на камне лежал лицом вверх
юноша лет семнадцати. Юноша смотрел мне в глаза, он ждал. В глазах не было
ни страха, ни покорности, ни ненависти, - только любовь. Мой сын Ицхак любил
меня, отца своего Аврама. Он готов был принять смерть от моей руки,
поскольку выбора у него не было. Я не предоставил собственному сыну права
выбора.
Право это было только у меня.
Творец потребовал, чтобы я принес ему в жертву сына своего Ицхака. Я
мог исполнить требование, но мог и отказаться. Он не сказал об этом прямо,
но я знал, что Творец испытывает меня. Он хочет знать, насколько я верен
Ему, насколько люблю Его, насколько покорен Его воле.
Я мог выбрать. Принести сына моего в жертву, как требовал Творец, -
доказав свою безусловную верность. Или отказать Ему в этой жертве, возвысив
свою гордыню до предела, далее которого путь мой в этом мире стал бы
непредсказуем, ибо никто не смог бы предвидеть всех последствий Его гнева.
Отдать сына и следовать дальше по пути ясному, предсказуемому на многие
века - пути верности Ему, единения с Ним. Только на этом пути смогут
существовать Пророки.
Или нарушить Его волю, сохранив Ицхаку жизнь, лишиться Его поддержки, -
и путь мой, и путь всех потомков моих станет неясным, скрытым во тьме
времен.
Я мог выбрать между Смыслом и его отсутствием. Правда, выбор этот
означал и другое - рабство или свободу. Стать Ему рабом и видеть дорогу
впереди. Или стать свободным, но погрузить будущее рода в туман неведения.
По сути, выбора не было и здесь. Я мог рыдать, я мог рвать на себе
остатки волос, я мог проклинать Его, зная, что вопли мои, достигнув Его уха,
никак не смогут изменить Его решения подвергнуть меня этому испытанию.
Я занес над Ицхаком нож и, опуская лезвие, проклял Его самым страшным
проклятием.
И в это мгновение я прозрел.
Нож опускался медленно-медленно, рука моя будто лежала на мягкой
пуховой подушке и продавливала ее, а память ринулась вверх, и я увидел, что
произойдет со мной в следующее мгновение, и через год, и через десять лет, и
что случится с сыном моим Ицхаком, и с именем моим, которое мне предстоит
изменить, добавив к нему всего одну букву, и с племенем моим, и со всеми
людьми, к моему племени не принадлежащими, - через год, сто, тысячу лет, и
еще позже; я увидел города, страны, корабли, ракеты и бомбы, я увидел все,
что, как мне казалось, видел и раньше, но, все же, никогда не видел, потому
что ничего еще не произошло, все только предстоит, и все будет именно так,
как я увидел, потому что решения определяют путь.
Это было не мое решение, но выполнить предстояло - мне.
Твердая рука перехватила мою ладонь, когда острый кончик лезвия
коснулся груди сына моего Ицхака там, где сквозь кожу видна была слабая
пульсация сердца. Он. Он остановил меня. Он не позволил мне. Он испытал
меня, и я выдержал. Я был покорен Ему. И Он позволил мне увидеть будущее.
Будущее, о котором я никому не смогу рассказать...
Нож выпал из моей руки, и я заплакал.
x x x
Виртуальная реальность оказалась выполнена настолько профессионально,
что я ощутил вкус соли на губах. Я слизнул собственные слезы и подумал, что
Ландовска слишком увлекается историей религий. Наверняка на самом деле все
происходило иначе, и, если кто-то из древнееврейских пророков когда-то стоял
перед дилеммой Аврама, то причиной наверняка было не испытание, предложенное
Творцом. Причина была сугубо земная.
Должно быть, компьютер ощутил мое сопротивление. Что-то переключилось,
мир сначала вспыхнул белым, а потом излился черным, и в смешении этих двух
цветов возникла комната. Келья. Высокий потолок. Большой дубовый стол,
заваленный листами пергамента. Перо в моей руке.
И мне опять предстояло выбрать. В игре явно просматривалась система.
Программа ставила передо мной ситуации выбора, взятые из истории
человечества и Вселенной. Более того, программа убеждала меня, что в
предложенных ситуациях выбор был чрезвычайно прост, поскольку его не
существовало вовсе. Программа желала, чтобы я сделал ход, но не
предоставляла мне такой возможности, лишая игру смысла.
Чего она хотела от меня сейчас?
Мое имя было - Мишель де Нострадам. Я сидел, откинувшись на высокую
спинку жесткого стула, и прозревал будущее.
Я наблюдал. Я не вмешивался в ход событий (да и как бы я мог это
сделать?), но от моего дыхания что-то непрерывно менялось в этих картинках,
и я никак не мог ухватить суть. Я не понимал того, что видел. Я должен был
это описать, но у меня не было нужных слов. Я должен был назвать даты,
сроки, страны, но все это ускользало, расплавлялось в намеки, сползавшие с
кончика пера на пергамент и оставлявшие свой след в форме странных
четверостиший, возникавших, будто отражения виденных мной картин. Отражения
получались кривыми, и иными быть не могли.
Я увидел, как ровно через двести тридцать лет в Париже поведут на
эшафот французского короля, я заглянул в его расширенные от ужаса глаза, но,
когда я обмакнул перо в чернила и занес руку над пергаментом, видение
расплылось, оставив в мозгу нечеткий отпечаток, а в памяти - затухавший
след. И я сумел только вывести:
"Ночью через Королевские вороты в путь отправится она,
Королева, белый драгоценный камень, и Король, весь в сером,
Путь через Варенн - неверный путь, и выбор Капетинга
Приведет к огню и буре, крови и ножу..."
Перечитав написанное, я и сам не понял, что означали эти слова на самом
деле. Варенн? Почему - Варенн?
Со злостью на себя я отбросил перо и, шепча какие-то странные слова,
которые всегда приходили мне на ум в такие мгновения, погрузил свой взор в
такую даль времен, в какую мне прежде пробиться не удавалось. Я хотел
испытать себя. Я мог умереть от такого испытания. Но я должен был понять
свой предел.
В тысяча девятьсот девяносто девятом году от рождества Христова я узрел
страшную войну между мусульманами и христианским миром. Я видел десятки
странных металлических птиц, взлетавших в воздух на огненных хвостах. Я
видел, как плавятся камни в моем родном Париже, и как проваливается сквозь
землю прекраснейшее здание собора Святого Петра в Вечном городе, и как
птицы, взлетевшие, чтобы поразить хищников, плюют огнем на мечети Багдада, и
как корчатся люди в этом всесжигающем пламени, но, когда я поднял перо, мозг
мой опустошился, и только слабый намек на грядущие события перетек на
пергамент, оставив трудно объяснимый след:
"Объявится в Испании король, король великий,
И покорит он Юг своею силой,
И полумесяц скроется в тумане,
И люди Пятницы сдадут свои знамена..."
Господи, - крикнул я, - почему ты так поступаешь со мной? Почему я,
Мишель де Нострадам, зная все, ничего не могу сказать?
Не первый и даже не сотый раз я задавал Господу этот вопрос, но отвечал
всегда сам - с тех пор, как ответ впервые пришел мне на ум. Я неоднократно
хотел занести на пергамент и мой вопрос, и мой же ответ, но странная сила
удерживала меня от этого.
Послушай, - сказал я себе, - а здесь-то где выбор?
Этот вопрос был новым. Мне даже показалось, что его задал не я, а голос
во мне, не зависевший от моей воли. Что,- переспросил я,- что ты сказал о
выборе?
Ты прозреваешь будущее,- терпеливо объяснил голос. - Ты пророк. Это -
ситуация. Игровая ситуация, в которой ты должен сделать ход. Но правила игры
тебе не известны. Прежние правила, по которым ты пытался играть, требовали:
сделай выбор. Ты пробовал. Выбор был прост, потому что не существовало
альтернативы. Но сейчас нет и ситуации выбора, не так ли? Ты смотришь. Ты
видишь. Ты прозреваешь. Ты пишешь. Что выбирать?
Ну, как же,- удивился я. Этот выбор был передо мной всегда. Почему,
скажи на милость, сегодня я вижу будущее не так ясно, как видел его в
юности? Почему прежние пророки были куда сильнее меня, Мишеля де Нострадама?
Почему еврейский праотец Авраам прозревал будущее человечества на десятки
тысяч лет? Почему пророк Моисей прозревал будущее на тысячелетия? Почему я,
Мишель де Нострадам, будучи сильнее их (я знал это, был в этом убежден),
неспособен видеть дальше какой-то жалкой половины тысячелетия?
Где же здесь ситуация выбора? - спросил голос.
Ну, как же? - удивился я. Выбор был всегда, но разве выбирать путь
должен был только я, Мишель де Нострадам? Выбирают люди. Все, сразу и
всегда. Вода, вытекающая из узкой трещины в скале, не выбирает себе пути.
Но, оказавшись в долине, поток растекается рекой и впадает в океан, и где же
в океане - выбор? Выбора не было в скале. Но равно его нет и в океане.
Просто потому, что...
Боль обручем охватила голову и швырнула меня в красную пустоту прежде,
чем я успел додумать мысль. Я даже не смог ухватить ее и нырнуть в боль
вместе с ней.
- Каммерер! - позвал глас Господень.
x x x
- Каммерер! - сказал голос.- Вам не кажется, что вы превысили
полномочия?
Я поднял руки и потер пальцами пылавшие уши. Нащупал два прохладных
шарика и сдернул их. Возвращение из виртуального мира мне всегда давалось не
без усилий, особенно если, как сейчас, меня выдергивали без предупреждения.
Я положил чипы подключения на их место под панелью терминала и лишь
после этого обернулся. Ландовска стояла, уперев руки в бока, Фарамон мирно
спал на диване, а Татьяна прислонилась к дверному косяку, переводя взгляд с
меня на Ванду.
- Вовсе нет,- сказал я спокойно.- Я всего лишь пытался понять то, что
вы от меня скрывали.
- Вы до сих пор уверены, что мы от вас что-то скрывали? - удивилась
Ландовска.
Я промолчал, боль в висках продолжала пульсировать, хотя и с гораздо
меньшей амплитудой. Я закрыл глаза, сжал виски указательными пальцами и,
надавив в точках Чанга, мысленно произнес обезболивающий пароль. Пульсация
прекратилась сразу, будто выключили. Подождав секунду, я открыл глаза и
обнаружил, что Фарамон, проснувшись, сидит прямо и смотрит на мои
манипуляции, а Ванда с Татьяной расположились за столом напротив меня и,
очевидно, ожидали, когда я изложу свои обвинения. Или оправдания - это уж
как смотреть.
- Хотелось бы выпить,- сказал я.- После погружения у меня всегда такая
сухость во рту, будто в пустыне...
Удивительно, но в кухню отправился Фарамон, женщины продолжали сидеть
неподвижно и смотреть на меня. Сел и я. Мы молча подождали, пока
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг