они находятся и что делают. Но не говорит. У него своя стратегия и своя
тактика, которую я порой абсолютно не понимаю. Не понимаю даже тогда, когда
проблема оказывается решенной. Экселенц обычно отделывается фразой "Так было
нужно, сынок", и мне не остается ничего иного, как, поджав хвост,
отправляться в свой кабинет и на досуге обдумывать, какое из моих личных
действий помогло решению задачи и помогло ли вообще, и почему отсутствие
полной информации не всегда вредно для дела, а иногда очень даже полезно.
В сложившейся ситуации я мог сделать три вещи: во-первых, отправиться к
Ландовской лично и в обществе Фарамона ждать ее возвращения; во-вторых,
отправиться к Шабановой-Грапетти и ждать ее возвращения на скамеечке перед
домом; и в-третьих, отправиться искать женщин куда глаза глядят. Я выбрал
вариант номер один по трем причинам. Во-первых, в дом Ландовской, в отличие
от дома Татьяны, я мог войти. Во-вторых, Ландовска, по моим впечатлениям,
играла в этой истории роль, существенно большую, нежели бедная Таня,
беспокоившаяся о судьбе мужа. И в-третьих, если Фарамон не покинул
гостеприимный дом, я смогу, коротая время, задать ему еще несколько
вопросов.
x x x
Я отправился на "стрекозе", как и в первый раз. Мне хотелось подумать.
Собственно, последние сутки я, в основном, занимался только тем, что думал.
Но мне казалось сейчас, что все мои предшествовавшие мыслительные
конструкции были скроены на скорую руку и представляли собой набор штампов.
Синдром Каммерера. Синдром Сикорски. Штамп КОМКОНА-2. Штамп современного
обывателя. Штамп специалиста по научной криминалистике. Обычно этих штампов
бывает достаточно для того, чтобы сделать нужные (и правильные!) выводы - в
конце концов, в подавляющем большинстве случаев наша жизнь состоит из набора
блоков, которые варьируются подобно сюжетным конструкциям беллетристики. Я
читал, что лет двести назад было обнаружено, что все сюжетное многообразие
мировой литературы состоит примерно из тридцати или сорока (не помню точно)
блоков. И не более того. Миллионы произведений, в том числе и гениальных, -
и сорок камней, из которых все это многообразие сложено. Между тем,
литература лишь отражает жизнь. Отсюда следует, что и жизнь наша, как бы она
ни была сложна и удивительна, складывается все из тех же блоков-сюжетов, и,
как бы мы ни тщились доказать обратное, тот, кто следит за нами оттуда,
сверху, будь то Высший разум, Странники или иная сверхцивилизация, с
усмешкой отмечает наши потуги, втискивая уникальные переживания личности в
стандартный блок номер семнадцать. Или двадцать четыре. Сейчас я, скорее
всего, рассуждал, следуя сюжетному блоку номер тридцать девять. Что-нибудь,
наверняка близкое к концу списка.
И дальше - пустота.
Так мне казалось, когда я подходил к дому Ландовской и, надо полагать,
заблуждение мое было столь же велико, сколь велика была уверенность в том,
что для решения проблемы мне непременно нужно выйти за рамки сорока сюжетов
и придумать свой, сорок первый. Которого вовсе и нет в природе.
Фарамон сидел на диване в той же позе, в какой я видел его полчаса
назад во время телевизита. В мою сторону он даже головы не повернул, сказал
в пустоту:
- Кофе. Чай. Сами. Будете ждать.
Первые три предложения не нуждались в интерпретациях. В последнем я
засомневался: имел ли в виду Фарамон вопросительную интонацию или просто
констатировал факт? Поскольку он был пророком, то, вполне вероятно,
предвидел, что мне придется-таки сидеть здесь в его обществе, и потому мог и
не задавать ненужного вопроса.
- Вы будете пить чай или предпочитаете кофе? - я взял на себя роль
хозяина.
- Нет,- отозвался пророк.- Не пью жидкости. Опасно.
Я пожал плечами. Вполне возможно, что питье чего бы то ни было
отрицательно сказывалось на метаболизме местной фауны, включая ее разумных
представителей. Хотя и сомнительно. Я приготовил себе чай и, пригубив,
понял, что совершил ошибку - это был настой из местных трав и высушенных
листьев, обрывки которых плавали в чашке, будто мусор в сточной канаве. Вкус
был соответствующим. Но, поскольку Фарамон прервал медитацию и принялся
разглядывать меня с бесцеремонной откровенностью исследователя-натуралиста,
я надел на лицо маску удовольствия и пил эту бурду, будто нектар с полей
Леониды.
- Почему опасно пить жидкости? - спросил я, осушив чашку до дна.
- Мешает. Не могу. Только завтра.
Что - завтра? Завтра можно будет пить? Может, у него пост? Какой-то
ритуальный праздник?
- Скажите, уважаемый Фарамон, вы можете мне сказать как можно более
односложно, знаете ли вы, что произошло с Лучано Грапетти?
- Да,- не замедлил с ответом пророк. И добавил, чуть подумав: - Но нет.
Ответ, достойный Нострадамуса. Масса интерпретаций, и все верные.
- Почему "да"? - спросил я.- И почему "нет"?
- Да - что. Нет - где. И почему.
- А еще есть "когда", - подсказал я.
- Когда? - с подозрением переспросил Фарамон.- Не ответ. И не вопрос.
Истина.
Так. Попробую интерпретировать. Он знает, что произошло. Не знает, где
произошло то, что произошло. А когда - вообще нет смысла спрашивать, это и
так известно. Если, конечно, я правильно понял. По-видимому, лучше всего
задавать Фарамону такие вопросы, на которые он мог бы отвечать "да" или
"нет". Причем без возможности свернуть на "да, но нет".
- Лучано Грапетти,- сказал я,- покинул планету по своей воле?
- Да,- пожал плечами Фарамон и посмотрел на меня, как на ребенка,
который неожиданно для взрослых наделал в штанишки.
- Он знал о том, что звездолету "Альгамбра" угрожает опасность?
- Да. Но нет.
Ну вот, опять... Как же мне разделить этот вопрос на два, чтобы
получить два разных ответа? На мой взгляд, вопрос был подобен элементарной
частице, разделить которую можно, только уничтожив ее свойства. Попробую
иначе.
- Звездолету угрожала опасность?
- Да,- Фарамону казалось, что это очевидно.
- А Грапетти?
- Да. Но нет.
Еще один полный оборот.
- Кто-нибудь,- задал я вопрос, абсолютно риторический,- знает, что
происходит на этой планете?
- Да,- ответствовал Фарамон.
- Таки да? - тупо спросил я.
- Да,- Фарамон ответил, будто одним ударом забил в доску гвоздь.
Я решил, что исчерпал вопросы типа "кто знает?" и "знает ли?", и
перешел к другой группе.
- Грапетти жив?
- Да.
- Его жизни угрожает опасность?
- Да. Но нет.
- Если опасность есть, она исходит от человека?
- Да.
О, это уже нечто конкретное!
- Вы можете назвать имя?
- Да. Но нет.
- Однако вы его знаете?
- Нет.
Не знает, но может назвать. Правда, и не может тоже. Чушь. Или я опять
задал вопрос не по существу?
- Послушайте,- сказал я, решив идти напролом,- может, вы думаете, что
опасность для жизни Грапетти исходит от меня лично?
- Нет,- сказал Фарамон с откровенным изумлением в голосе.
- Тогда - от Тани?
- Нет!
- От Ванды Ландовской?
- Нет!
Что мне теперь, перечислять все население Земли и исследованного
Космоса? Стоп, есть ведь люди, с которыми...
- От Корнея Яшмаа?
- Нет!
- Рахмана Аджеми? Мелии Глоссоп? Алекса Лурье? Татьяны Додиной?
Матильды Геворкян? Ганса Фихтера? Корнея Яшмаа? Джорджа Полански?
Восемь раз Фарамон сказал "нет!" и, по-моему, окончательно подорвал
свое здоровье. Откинувшись на спинку дивана, он закрыл глаза и отрешился от
мира.
- От Рудольфа Сикорски? - спросил я по инерции, почти уверенный в том,
что уж теперь-то услышу "да".
Фарамон не реагировал. Дышал он ровно, возможно, спал.
Я встал и подошел к домашнему терминалу Ландовской. То, что я собирался
сделать, было, вообще говоря, нарушением закона, и, если бы Ванде захотелось
доставить мне неприятности, она бы легко это сделала. Но у меня просто не
было иного выхода. Я разблокировал систему и ввел свой личный код, поставив
гриф "0" для получения информации.
Меня интересовали две вещи: профессиональные файлы госпожи Ландовской
(они должны были присутствовать наверняка) и ее личные записи (мне почему-то
казалось, что женщины подобного типа не могут жить, не записывая в дневник
свои соображения, жизненно важные для человечества). Уровень, куда Ландовска
запрятала то и другое, располагался, по-моему, где-то в центре компьютерного
мироздания. Во всяком случае, моя программа сначала провалилась в
киберпространство общепланетной сети и долго (минуты три - и это при полной
загрузке!) шарила в ней прежде, чем натолкнулась, наконец, на подобие
колодца, на дне которого и находились личные файлы госпожи Ландовской.
Не став дожидаться, пока программа опустится до нужного мне уровня по
лестницам декодирующих подпрограмм, я вытащил из-под панели терминала шарики
биодатчиков, налепил их себе на мочки ушей и вошел в киберспейс, оказавшись
практически без привычного модального перехода на краю пропасти.
Пространство вокруг было черным, как мироздание в момент акта творения
- ну, это естественно, я ведь отрубил все каналы, по которым файловая
система Ландовской связывалась с виртуальным окружением. Пропасть, в которую
мне предстояло опуститься, выглядела жерлом действующего вулкана, из нее
несло жаром, пахло паленым, но свет, который шел изнутри, был не красным,
как следовало бы ожидать, но сине-зеленым, будто на дне плескался океан, а
не кипела лава.
Моя программа уже опустилась на несколько уровней и проложила для меня
дорогу в виде прорубленных в вертикальной стене ступеней. Ждать у меня не
было времени, хозяйка могла вернуться, и я бросился с обрыва вниз,
рассчитывая, что ведущей программе ничего не останется, как ринуться следом,
а точнее - чуть впереди меня, опережая на одну раскодировочную подпрограмму.
Это было опасно - если возникнет сбой (вполне возможный при столь варварском
обращении с многоярусным киберспейсом), то мое сознание просто вывалится на
поверхность, в самой же системе могут возникнуть необратимые изменения: я
больше не смогу получить никакой информации - любой компьютер будет
воспринимать меня как чужака. Ну и ладно. Вернусь на Землю и восстановлю
допуск, сейчас нужно плавно опуститься и...
Плавно не получилось. Один подпрограммный уровень - не та подушка, на
которую имеет смысл падать с высоты десятого этажа. Мозг будто стянуло
обручем, боль была страшная, но и прошла быстро.
Я увидел себя стоявшим на дне колодца. Стены были гладкими и синими -
значит, я не нарушил ни системы кодов, ни содержания базы данных. В обе
стороны вели два тоннеля, вход в которые был закрыт заглушками. Заглушки
можно было открыть, подобрав ключи, но у я не хотел терять время.
Я ударил кулаком, брызнули осколки, и проход открылся. Несколько шагов,
и я оказался в просторном кабинете, стены которого представляли собой панно
с изображением эклиптического круга Альцины. Профессиональная мастерская
астролога. Не то, что мне нужно в данный момент.
Я отступил и ударил по другой заглушке. Второй коридор оказался чуть
длиннее, и...
Когда бьют по голове, это всегда болезненно. Даже, если находишься в
виртуальном мире.
x x x
Открыв глаза, я обнаружил, что сижу под тенистым деревом. Было тепло,
даже жарко. Голубое небо бесконечной высоты. Густая тень - черная, как
вечность. Я поднял руку, чтобы пощупать затылок (мне казалось, что там
должна быть рваная рана), и неожиданно обнаружил, что совершенно обнажен.
Более того, тело было не моим. Мне, Максиму Каммереру, руководителю Отдела
чрезвычайных происшествий Комиссии по Контролю, месяц назад исполнилось 43
года. Мне, сидевшему под деревом, было от силы двадцать.
- На, поешь, очень вкусно! - сказал тоненький, но одновременно
глубокий, как Марианская впадина, женский голос, и я увидел гибкую руку,
появившуюся из-за моей спины. На изумительно красивой ладони женщины лежало
яблоко, форма которого и цвет наводили на мысль о том, что, если и вкус
будет столь же совершенным, то существует лишь одна возможность достичь
вечного блаженства - съесть этот плод.
Я обернулся. Улыбка, возникшая на моем лице, была, несомненно, улыбкой
идиота. Могло ли быть иначе? Рядом сидела обнаженная женщина. Она была
совершенна. Точнее, она была совершенна ровно настолько, чтобы
соответствовать моим представлениям о женской красоте. Черные волосы до
плеч. Карие глаза. Ямочка на подбородке. Крепкая грудь, будто две церковные
маковки.
- На, поешь,- повторила женщина и улыбнулась.
Из-за ствола дерева на мгновение появилась и тут же исчезла хитрая
мордочка, и я сразу пришел в себя.
Модельный мир. Ситуация выбора в компьютерной игре, куда меня вовлекли
против воли. Почему именно эта игра оказалась запечатанной и помещенной на
дно блокированной памяти в виртуальной системе госпожи Ландовской, мне еще
предстояло выяснить, хотя я был почти уверен в том, что к решению иоей
проблемы именно эта ситуация отношения не имела. Но, не отреагировав должным
образом на приглашение Евы, я, Адам, вряд ли мог сделать хотя бы один шаг -
и даже мой личный код-допуск не смог бы помочь по той простой причине, что
все, что могло быть этим кодом взломано, было уже взломано, и дальнейшее
зависело не от мощности системы, а от моей личной сообразительности и
понимания ситуации.
Я мог протянуть руку и взять яблоко из руки Евы, но мог и отказаться.
Мог, к примеру, встать, обойти дерево, за которым ждал результата своего
эксперимента Змей-искуситель, и прямо спросить у этого нахального
пресмыкающегося, зачем ему нужен этот искус. Нет, "зачем" - это понятно.
Нужно спросить, что произойдет, если я откажусь от яблока, поскольку вообще
не ем фруктов.
Ева смотрела на меня требовательно и, в то же время, лукаво. Она не
спрашивала, хочу ли я надкусить поганый плод. Она сказала "на, ешь" и ждала,
что я исполню ее желание. По сути, выбор мой состоял вовсе не в том, чтобы
съесть или не съесть яблоко и - совершить или не совершить грехопадение.
Грехопадение уже было совершено, на кожуре ясно видны были следы Евиных
зубов. От моего поступка ровно ничего не зависело. Я мог взять яблоко и
съесть - и Творец прогнал бы нас с Евой из Рая за нарушение Его воли. Я мог
ударить Еву по прекрасной руке, и яблоко покатилось бы в сочную зеленую
траву, доставшись тем, кому и было изначально предназначено, - червям. Но
Ева была бы все равно изгнана из Рая за нарушение Его воли, и мне ничего не
оставалось бы, как последовать за ней. Точнее - пойти с высоко поднятой
головой впереди своей половины. Потому что я отвечал за поступки Евы перед
Творцом. Из моей сути была создана мне женщина. И именно мое, а не
собствнное, невысказанное и даже непродуманное, желание Ева выполнила,
сорвав плод.
Единственное, что я мог сделать сейчас во искупление греха, это - убить
Еву. Хотя бы вон тем кривым поленом, которое валялось неподалеку, будто
специально созданное для убийства и оставленное Творцом на видном месте. Я
убил бы не Еву, не первую женщину. Я убил бы ту свою суть, которая
изначально была греховной. Ту суть, которую Творец намеренно отделил от меня
и немедленно поставил эксперимент, желая проверить, действительно ли я,
Адам, первочеловек, лишился всего греховного, что было во мне. Действительно
ли, удалив женское начало, Творец получил во мне самое совершенное свое
создание.
Чтобы доказать свою верность Ему, я просто обязан был лишить Еву жизни.
Уничтожить грех в самом его зародыше. Любое другое решение было половинчатым
и потому решением проблемы считаться не могло. Оставив Еву жить, я, даже
отобрав яблоко, даже ударив жену свою, даже прочитав ей дюжину проповедей о
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг