- Ясно, - пожал плечами Аркадий.
- Теперь слушай внимательно, - сказал Селунин и почему-то покосился на
главврача, сидевшего с отсутствующим видом. - Я начал анализ с лобных
долей, но признаки аномалии обнаружил только в височной части. Опущу
подробности. Вот хронометраж личных ощущений Подольского за десять минут,
предшествовавших смерти. Даю обратный отсчет. Десятая минута: состояние
стабильного беспокойства сменяется состоянием усиливающегося страха...
- Он не спал? - прервал Аркадий патологоанатома. - Время ведь было
позднее, если он умер в три часа.
- Не спал. Скорее всего, он проснулся посреди ночи и лежал. Этого в
ментозаписи нет, но я сужу по физическим результатам - в момент, когда
начался приступ, тело находилось в горизонтальном положении. За девять
минут до смерти у Подольского возникло ощущение, что он в комнате не один.
- Зрительные впечатления...
- Очень неопределенные, расшифровке не поддаются.
- Понимаю, - с сожалением сказал Аркадий.
- Восьмая минута до смерти, - продолжал Селунин. - Подольский пытается
встать, но не может. Физически он полностью в норме, заметь. Но не в
состоянии пошевелиться. О мышечном или церебральном параличе и речи нет.
Страх усиливается. В комнате темно - это, впрочем, не объективный
показатель, а субъективное ощущение Подольского, и в темноте приближается
нечто ужасное. Возникла мысль, которую даже удалось прочитать, поскольку
она повторялась до самого конца. Мысль вот какая: "Не нарушать закон я
пришел, но исполнить его".
- Это же из Библии, - недоуменно сказал Аркадий.
- Да, - согласился патологоанатом. - Мысль имела от шести до двенадцати
обертонов, по которым, возможно, удалось бы даже установить истинный
смысл, но... В отличие от потенциальных физических впечатлений, допустим,
зрительных, ход мысли теряется сразу после прочтения. Та запись, что идет
в память компьютера, обертонов не содержит.
- Знаю, - поморщился Аркадий. Сама мысль, вертевшаяся в голове
Подольского, скорее всего, смысла не имела - смысл имели лепестковые
частоты, всего лишь обернутые в эту, возможно, чисто ассоциативную
оболочку.
- Две минуты до смерти, - сказал Селунин, еще раз бросив взгляд на
застывшего в кресле главного врача. - Подольский получает возможность
двигаться, точнее - может пошевелить рукой и ногой. Он делает попытку
встать и не может. Ему кажется, что перед ним стена, о которую он бьется
лбом. Он действительно начинает биться лбом о преграду, которой в комнате,
естественно, нет. При этом ему кажется, что тот, второй, кто пришел к
нему, протянул руку... Этот образ протянутой руки вместе со словами "Не
нарушать закон я пришел" сохранился до самой смерти, включая
некробиотический сигнал, чрезвычайно мощный, но узко направленный.
- Вот как? - заинтересованно сказал Аркадий. - Вы можете указать
направление?
- Терпение. За десять секунд до смерти Подольский начал контролировать
свои передвижения. Именно тогда он попытался встать с кровати. Но когда он
спустил на пол ноги... Пять секунд до смерти - он ощущает невыносимый жар,
ему кажется, что на его лицо опускается раскаленная ладонь. Он падает на
колени. Две секунды до смерти - сердце не выдерживает напряжения,
происходит разрыв аорты (длиной шесть сантиметров, как показало вскрытие).
Сердце останавливается одновременно с потерей сознания. Проходит
некробиотический сигнал. Угасание функций мозга в стандартном режиме,
кроме одной особенности - состояние клинической смерти продолжается не
семь-восемь минут, как обычно, а всего двадцать четыре секунды. То есть
Подольский был необратимо мертв, как только прошел некробиотический
сигнал... Все.
- Раскаленная ладонь... - сказал Аркадий. - Вы видели оперативную запись
номер один?
- Да, мне ее показали после того, как я представил свои соображения, -
кивнул патологоанатом. - Именно это обстоятельство делает данный случай
уникальным. Несомненно, что Подольский получил сильнейший ожоговый удар,
ставший катализатором сердечной атаки. Однако лицо трупа следов такого
удара не содержит. Абсолютно чистая кожа.
- Если бы не видеосъемка муровского оперативника, - медленно сказал
Аркадий, - можно было бы сделать вывод о том, что лучевое поражение было
ощущением субъективным, верно? Безотчетный страх, обычно предшествующий
сердечному приступу.
- Ерунда, - резко сказал Селунин. - Страх является следствием начавшегося
уже процесса, просто больной еще не осознает происходящих физических
изменений. В случае Подольского этого не было - сердечный приступ начался
за пять секунд до смерти, а ощущение страха возникло много раньше.
- И как вы это объясняете?
Селунин повернулся в сторону главврача, и тот впервые подал голос:
- Коллега никак это не объясняет. Точнее, объяснение выходит за рамки его
компетенции. Именно в связи с этим я счел необходимым изъять из
экспертного заключения его результативную часть, оставив только
описательную. Прошу считать это моим официальным решением и не
предпринимать по этому поводу никаких апелляционных действий. Видите ли, -
добавил он нормальным голосом с каким-то даже извиняющимися интонациями, -
лично Валентин Сергеевич может сказать вам что угодно, но официально я
вынужден... Вы уж не обижайтесь... А то, знаете, некоторые ваши коллеги,
если недовольны экспертизой, начинают жаловаться в инстанции. Я хочу
предупредить - если вы это сделаете, дело у вас попросту заберут.
- Вот как, - пробормотал Аркадий. Интересно, к какому выводу пришел
Селунин. Впрочем, догадаться можно: он обвинил оперативника МУРа в
фальсификации осмотра - что другое он мог сказать, хотя и это было, вообще
говоря, глупо: в таком случае оперативник должен был знать о предсмертном
ужасе Подольского. И следовательно... Ага, понятно: патологоанатом решил,
что именно действия оперативного отдела... Гм, но тогда МУР ни за что не
выпустил бы дело из своих рук, не передал частной детективной фирме, это
ясно. Или неясно? В МУРе почему-то хотели от смерти Подольского
отмежеваться и полагали, что до экспертизы второй степени дело не дойдет,
но не подозревали, что Виктор сумеет по своим каналам... Слишком сложно.
Аркадий обнаружил, что держит в руке дискету с официальной печаткой отдела
судебно-медицинской экспертизы, Селунин о чем-то задумался и не смотрит в
его сторону, а главврач (как же его зовут, черт возьми?) стоит уже у двери
и произносит:
- Всего вам хорошего, и надеюсь, что это недоразумение улажено.
Когда дверь за главным закрылась, Селунин поднял на Аркадия усталый взгляд
и сказал, желая предупредить возможные вопросы:
- Не спрашивай, что я там написал, все равно не скажу.
- Да что там... - усмехнулся Аркадий. - Я тоже могу сложить два и два. Мне
другое интересно - как Виктору удалось добиться повышения уровня
экспертизы. Ему должны были отказать, вам не кажется?
Патологоанатом пожал плечами.
- Дорогой мой, - сказал он, - при том уровне бардака...
- Вы думаете? - усомнился Аркадий. - Впрочем, это уже домыслы. Всего
хорошего.
Глава седьмая
Пообедал Аркадий на заправке, куда свернул с Кутузовского, увидев рекламу
пиццерии "Милано". Он уже убедился в том, что за ним следят - конечно, это
был всего лишь контроль-автомат дорожной полиции, станут они ради
какого-то частного детектива использовать службу наружного наблюдения!
Аркадий знал, что такие малогабаритные контролеры очень эффективны в
простых отслеживаниях перемещений - в крайнем случае, если объект
взбунтуется и попробует напасть на аппарат слежения, тот, не вступая в
пререкания, отступит, а слежку продолжит аппаратура более высокого уровня,
которую не отследит даже куда более опытный в таких делах человек, нежели
Аркадий. Уходить тоже смысла не имело - на дорогах у МУРа достаточно глаз.
Значит, придется работать под колпаком. Вопрос теперь в том, на какой
стадии следственных действий муровцы решат, что пора вмешаться.
У Аркадия было объяснение тому, что происходило, и оно ему не нравилось.
Некто, к кому он пока не подобрался, придумал новую технологию убийства и
испытал ее на Подольском. Мотив преступления, скорее всего, уголовный, и
потому формально МУР в расследовании не заинтересован. Но, поскольку
использована новинка, оперативники МУРа, естественно, заинтересовались.
Именно поэтому и позволили Виктору увеличить степень экспертной оценки.
Именно поэтому за Аркадием установили слежку. Ждут результата. Если нужно
будет, вмешаются и заберут дело. В результате никаких денег агентство не
получит, и жаловаться на произвол государственной правоохранительной
структуры будет, конечно, некому.
Работать на дядю из МУРа у Аркадия не было никакого желания. Проглотив
последний кусок пиццы и выбросив пустую бутылку из-под пива в
мусоропровод, Аркадий выехал на проспект и задумался. До встречи с
Раскиной оставалось три часа двенадцать минут. Дома Аркадия, скорее всего,
никто не ждал: если бы дочь хотела его видеть, то оставила бы, как обычно,
записку на пейджере. А говорить сейчас с Аленой он не хотел сам.
Аркадий вывернул руль и свернул вправо. Подумал: прежде, чем являться в
синагогу, нужно бы сначала поинтересоваться, на месте ли раввин
Чухновский. Он притормозил у платной стоянки - до синагоги оставалось два
квартала, но, скорее всего, там негде было бы поставить машину. Аркадий
заплатил за час стоянки кредитной карточкой и пошел вдоль витрин. Скосил
глаза - контролер, конечно, висел сзади, он и не собирался скрываться,
зачем муровцам конспирация, они прекрасно знают, что уйти он не только не
сможет, но и не подумает. Себе дороже.
Аркадий вошел во двор синагоги и направился к большим резным воротам, чуть
приоткрытым, чтобы пройти мог один человек, да и то боком. Во дворе стояло
несколько евреев, и Аркадий отметил, что никто из них не был похож на тех
религиозных, которых он видел недавно на израильской выставке в Новых
Сокольниках. Нормальные москвичи и москвички собрались будто перед входом
в театр и обсуждали последние сплетни из мира богемы.
Он протиснулся в дверь и оказался в небольшом коридорчике, который вел в
длинный и высокий молельный зал - сюда без проблем могло поместиться до
тысячи человек.
- Вы кого-то ищете, господин? - к Аркадию быстрым шагом подошел молодой
человек в черном костюме, на голове его была ермолка, только это отличило
бы его в толпе москвичей, спешивших на работу. Наверняка на улице он свой
головной убор снимал и прятал в портфель или карман. Интересно, как
относится еврейский Бог к таким странным проявлениям религиозности? Или
Богу все равно - главное, как говорится, не форма, а содержание?
- Вы знаете раввина Чухновского? - спросил Аркадий и взял протянутую ему
картонную шапочку. - Это нужно надеть?
- Конечно, - твердо сказал еврей. - Вы в синагоге.
Сказано это было примерно таким же тоном, каким портье в пятизведочном
отеле говорит: "Вы куда, господин хороший? Здесь у нас иностранцы!"
Аркадий приладил ермолку на макушку и понял, что ее придется придерживать
рукой, иначе картонка будут ежеминутся падать.
- Мне нужен раввин Чухновский, - повторил он.
- Вы... - сказал молодой человек с вопросительной интонацией.
- А вы... - сказал с такой же интонацией Аркадий.
- Что делаю здесь я, мне известно, - неожиданно резко заявил еврей, - а
что собираетесь делать вы, я не знаю. Во всяком случае, не молиться.
- Это точно, - пробормотал Аркадий. - Хорошо, я понял, что вы из охраны. Я
частный детектив, агентство "Феникс". Вот мой идентификатор.
- Идемте, я вас провожу, - сказал охранник. - Зачем вам Пинхас Рувимович,
если не секрет?
- У вас когда-нибудь бывает так, чтобы не хватало мест? - сказал Аркадий,
игнорируя вопрос.
- Подождите до семи часов и увидите, - усмехнулся охранник. - Вот сюда,
идите за мной.
Пройдя по коридору, освещенному почему-то не панельными светильниками, а
старыми лампами накаливания, они подошли к двери, на которой Аркадий
увидел нечитаемую надпись. На идиш или на иврите - этого он, конечно,
сказать не мог.
Дверь открылась, на пороге стоял старик - седая борода, морщины, лысый
череп, покрытый черной ермолкой, сутулость, свойственная возрасту. На вид
- лет семьдесят пять, не меньше. Это было странно, Аркадий помнил
биографические данные Чухновского, ему недавно исполнилось пятьдесят шесть.
- Пинхас Рувимович, - сказал охранник, - это частный детектив, он хочет с
вами поговорить. Скорее всего о смерти Генриха Натановича.
Аркадий посмотрел на охранника с новым интересом. Он знал о том, что
случилось в "Рябине"? Интересно - откуда?
- Вы знали Подольского? - спросил Аркадий.
- Я не знал Подольского, - спокойно сказал охранник. - Сюда приходят
тысячи человек, я не могу знать всех.
- Но вы только что назвали...
- Я вам все объясню, входите, - сказал Чухновский неожиданно сильным и
звонким голосом. Такой голос физически не мог принадлежать согбенному
старику. Контраст был настолько разительным, что Аркадий попытался
заглянуть Чухновскому за спину - может быть, там стоит настоящий раввин, а
старик только его секретарь? Нет, Чухновский был в комнате один.
- Садитесь, - густым баритоном, отражавшимся от стен, сказал Чухновский и
показал на большое кресло, стоявшее у книжного стеллажа: три полки книг,
скорее всего религиозных, в тисненных переплетах с еврейскими надписями. -
Садитесь и скажите на милость, почему страховая компания не разрешает
похоронить Генриха Натановича.
- Разве? - вяло удивился Аркадий. Естественно, страховая компания не могла
дать такого разрешения до окончания расследования.
- Представьте себе, - сказал Чухновский. - У нас положено хоронить в день
после смерти до захода солнца.
- У кого это - у нас?
- Поскольку вы пришли именно сюда, - сухо сказал Чухновский, - то
прекрасно понимаете, что я имею в виду.
- Интересно, - заявил Аркадий, - почему российские евреи так не любят
называть себя евреями? "У нас", "пришли сюда"... Скажите прямо: иудаизм
требует. Я пойму.
- Конечно, поймете, - пробормотал Чухновский. - Вам прекрасно известно,
что, согласно закону тридцать третьего года, в России запрещено упоминание
национальности человека в официальных документах.
- Так я же не о национальности - я о религиозной идентификации, - удивился
Аркадий. - А Подольский, насколько мне известно, религиозным человеком не
был, хотя и ходил в синагогу.
- В синагогу, - вздохнул Чухновский, - приходят евреи, поскольку иудей и
еврей - одно и то же.
- Нет, - сказал Аркадий, - этого я никогда не пойму. Я русский атеист. То,
есть, если уж нарушать закон тридцать третьего года... Отец у меня был
евреем, мать - русская. Я могу при желании назвать себя евреем, но иудеем
- ни в коем случае. Хотя Ветхий завет я кое-как знаю. Мы его проходили в
школе.
- Могу себе представить!
- Тем не менее, - улыбнулся Аркадий, - по Закону Божьему я всегда получал
девяносто. А Генрих Натанович, - это я в его документах видел, - никогда
не имел больше шестидесяти. Религией не интересовался. Но сюда приходил
регулярно - правда, не во время молитв.
- Он приходил ко мне, и вы прекрасно это знаете, - Чухновский выставил
вперед бороду и стал похож на Энгельса, каким его изображали в прошлом
веке на известных барельефах. - Вчера, кстати говоря, мы договаривались с
ним на девять вечера, и он не пришел.
- Вот как? - заинтересованно спросил Аркадий и тронул воротничок рубашки,
где находился микрофон, проверяя, идет ли запись. Чухновский заметил этот
жест и усмехнулся. - Что вы хотели обсудить?
- Собирались, как делали всегда, выпить чаю и порассуждать о жизни. Генрих
был очень одиноким человеком, вы даже не представляете себе, каким
одиноким.
- Почему же? У него был друг - вы. Он играл в шрайк с коллегами, и они к
нему хорошо относились. У него была работа, наконец. У многих сейчас нет и
этого. Похоже, что была и женщина...
- Друг... - пробормотал Чухновский. - Хороший знакомый - пожалуй. А
друг... Друзей у него не было. Мы знакомы с Генрихом больше десяти лет...
Я просто предвижу вас вопрос и потому отвечаю заранее. Да, больше десяти.
Точнее, одиннадцать лет и семь месяцев. И с тех пор время от времени
беседуем на философские темы.
- Интересный контраст, - усмехнулся Аркадий. - Доктор наук в области самой
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг