сколько по самолюбию, и Ормузд бросился вдогонку за обидчиком, сначала
поднявшись мысленно над домами и оглядев окрестности, а потом ринувшись
вниз - туда, где на склоне холма Даэна уже сооружала себе дом,
материализуя планы, возникавшие в ее голове. Учителя он не увидел, будто
его и не было никогда. Даэна встретила Ормузда улыбкой, ему вовсе не
предназначенной, и он неожиданно успокоился.
- Я жду, - коротко сказала Даэна.
- Я знаю, - коротко ответил Ормузд.
- Ты будешь его Учителем, - сказала Даэна, продолжая округлыми движениями
рук создавать свой дом - крышу она возвела из мысли о дожде, и,
естественно, облака, висевшие в небе с утра, немедленно рассеялись,
обнажив темную голубизну, которая, казалось, была так же бесконечна, как
воля Даэны дождаться того, для которого она сейчас жила здесь, а раньше
жила там, хотя и не понимала, что означает "здесь", и не помнила, что
происходило "там"...
- Я буду его Учителем, - повторил Ормузд, - а ты - его любовью. Но ведь и
я люблю тебя.
- Противоречие? - улыбнулась Даэна. - Я тоже люблю тебя, Ормузд. Я знаю,
что мы будем вместе. Ты и я. Я и он. Он и ты. Я жду. И ты тоже ждешь.
- С тобой был Учитель, - сказал Ормузд. - Он покинул тебя?
- Он слишком сурово обошелся с тобой, да? Но ты хотел помешать. Почему?
- Ты не ответила на мой вопрос.
- Разве был вопрос?
Ормузд подумал и вынужден был согласиться. Вопроса не было, он всего лишь
констатировал факт - странно, конечно, что Учитель покинул Даэну почти
сразу после того, как вывел ее с поля Гракха, но похоже, что эта женщина
сама прекрасно понимала все, чего хотела, и знала все, что ей было нужно.
- Иди, - сказала Даэна. - Я останусь.
И Ормузд ушел. Хотя и остался тоже. Он шел долго - час, два, потом
наступил вечер, а он все еще шел, мысленно помогая Даэне достраивать ее
странный, лишь наполовину материальный дом. Когда на холм Той, Кто Ждет,
опустился вечер и солнце, не дотянув до горизонта, погасло и рассыпалось
по небу фантомными огнями, Ормузд пришел наконец туда, где должен был
ждать Аримана. Имя всплыло в сознании так же естественно, как недавно -
имя Даэны.
Поле Иалу было настоящим болотом с отдельными сухими островками, между
которыми всплывала, булькала и опадала неприятная жижа, не имевшая даже
признаков духовности - вещество как данность, вещество ради вещества.
Здесь в мир приходили прагматики, и если Ариман окажется таким же, -
подумал Ормузд, - то учить его законам мироздания будет сложно, как любить
женщину, не зная истинного смысла этого странного чувства.
Он дождался и вывел рожденного на сухое место, искоса поглядывая на своего
ученика и не вполне понимая, что мог дать Ариману именно он, по сути почти
так же мало знавший о мире. Однако правоту Даэны он ощутил сразу. Правота
этой женщины окружала Аримана едва видимой аурой, распространяя вокруг
странный любовный дурман, от которого у Ормузда подгибались коленки, а
собственная миссия начинала казаться невыполнимой.
Он ждал многого от Аримана и многое сообщил ему сам. Когда они выходили из
города, Ариман странно посмотрел Ормузду в глаза и произнес странную фразу:
- Если мы останемся вместе, то погибнем. Если врозь, то погибнет мир.
Значит, мы не должны быть вообще, и это утешает.
Ормузд не понял, но, посмотрев в глубь души Аримана, увидел, что и тот не
понимал сказанного: мысль ему не принадлежала, была кем-то подумана, и
ученик лишь материализовал ее простыми словами.
Тогда Ормузд почувствовал, что развязка близка. Протянутая к нему ладонь
Аримана - яркая, светившаяся подобно солнцу, - притягивала, как
вдохновенная идея притягивает мыслителя. Ормузд и не подумал
сопротивляться - он знал, что мог бы это сделать, отклонить ладонь с пути
ее, потому что в тот момент сам Ариман ни в малейшей степени не владел
собой и даже не осознавал, что делал. Но Ормузд, знавший точно, что судьбы
и рока не существует, потому что не было такого природного закона в его
памяти, все-таки принял свою судьбу и свой рок.
Ладонь Аримана коснулась его, и он умер - переход от существования к
небытию тянулся вечность, и Ормузд мучился. Это было мучение в чистом
виде. Мучение ради мучения. Мучение, отделенное от материального носителя.
А потом...
Миньян опять перегруппировал себя, поставив в центр Антарма - это был знак
нового вопроса, и ответ последовал незамедлительно. Ормузд прочитал память
Антарма, и Даэна прочитала то, что смогла понять, а часть понял Ариман, на
долю остальных осталось немногое, Миньян сложил обрывки и расправил их в
собственном коллективном воображении.
Он вспомнил. Точнее, воссоздал свою жизнь после того, как Антарма оставил
его Учитель, научивший неофита не только элементарным вещам - как
пользоваться духовной составляющей мира, как понимать, не слыша, и как
слышать то, что еще не произнесено. Учитель, наверняка не знавший
истинного предназначения Антарма, все же наделил его способностью
воссоздания истины по обрывкам чужих и собственных впечатлений и
наблюдений. В Первой Вселенной, о которой Антарм не знал ничего, эту
способность назвали бы обработкой рассеянной информации. Во Второй
Вселенной это называлось иначе - Антарм стал Следователем.
В отличие от Ормузда, Антарм не умел легко обращаться с обеими мировыми
составляющими, без усилий создавая вино из мысли о нем и равно безо всяких
затруднений избавляя материальный мир от предметов, которые хранить не
стоило. Антарм жил сначала в небольшом городке, где не было не только ни
одного Ученого, но даже Торговцев можно было пересчитать по пальцам. Дело
свое он знал и исполнял с четкостью часового механизма - впрочем, ему
самому механизмы часов представлялись очень ненадежным способом измерения
времени, у себя дома он держал большой кусок металла, испускавшего
невидимые глазу, но ощутимые сознанием лучи, интенсивность которых
определяла час, минуту, секунду и даже ее мельчайшую долю с гораздо
большей точностью, чем это можно было сделать с помощью лучших в городе
механических приспособлений.
О своих расследованиях Антарм мог бы написать книгу, но эта идея почему-то
приходила в голову не ему, а его клиентам, которые после завершения
очередного поиска говорили обычно: "Вы гений, Антарм, вы должны сделать
сообщение для всех, поместить его в верхнем слое тропосферы, чтобы каждый
видел. Люди перестанут творить зло, зная, что зло никогда не остается
безнаказанным".
Антарм понимал, что это не так. Зло безнаказанно всегда, люди только
воображают, что способны покарать преступника, а след самого преступления
превратить в память о нем, да и память рассеять там, где ее никто не
сможет собрать - над пустынными зонами провинции Архат. Зло безнаказанно,
потому что это особая энергетика, не способная превращаться в энергии
иного типа. Самые неизменные природные законы - законы сохранения -
утверждали это однозначно.
У Антарма была женщина. Ее звали Орлан, и Антарм любил ее так, что в конце
концов погубил, да он и сам понимал, что губит ее своей любовью, но ничего
с собой поделать не мог, а Орлан, зная, что ее ожидает, ни разу не
высказала ему никаких претензий, даже не думала об этом - он бы знал, если
бы она хотя бы подсознательно решила покинуть его.
Антарм не стал бы любить Орлан или другую женщину, но профессия
Следователя настоятельно требовала глубокого чувства, не относившегося к
основной деятельности: это чувство, направленное на нейтральный объект,
позволяло в профессиональном плане действовать сугубо рационально и даже
более того - материально, без влияния духовного начала, мешавшего в
поисках преступника больше, чем даже жалость к пострадавшему. В качестве
отдушины Антарм сам выбрал плотскую возвышенную любовь - мог бы полюбить,
скажем, поэзию или музыку, большинство его коллег, с которыми он время от
времени мысленно общался, так и поступали, полагая, что женщинам
приходится отдавать не только действительно не нужные в работе эмоции, но
зачастую и абсолютно необходимую уверенность в собственной правоте. Антарм
соглашался, но поступил по-своему, самому себе не признавшись, что на
самом деле чувство к Орлан не было вызвано им самим. Просто так получилось.
Он увидел эту женщину на улице - она шла, думая о своем, закрытая
мысленным щитом, - и сразу понял, что нет никого лучше.
"Я люблю тебя", - это подумалось непроизвольно, он не хотел, чтобы женщина
услышала, но, в отличие от нее, он был в тот момент совершенно открыт,
поток мысли, как вода в реке, мог перетекать только в одном направлении -
от открытого источника к закрытому, Орлан подняла голову, посмотрела
Антарму в глаза, улыбнулась и...
В ту ночь они были вместе и потом были вместе каждую ночь, а днем Антарм
работал, как ему казалось, не хуже самого Эдгара, лучшего Следователя всех
времен, о котором рассказывал ему еще Учитель. И каждую ночь Орлан уходила
все дальше, оба они это чувствовали и понимали, не так уж много времени им
оставалось, и можно было еще все закончить, расстаться, тогда Орлан
прожила бы весь отпущенный ей природой срок - возможно, даже вечность.
- Уходи, - говорил он, оставляя решение своей подруге.
- Нет, - отвечала она, - я должна быть с тобой, я - это ты...
Занятый своими мыслями, Антарм долгое время думал, что это всего лишь
фигура речи, способ не согласиться. Когда Орлан действительно ушла, Антарм
понял, что и приходила-то она в мир с единственной целью: быть с ним,
впитывать его эмоциональные порывы, жить этими эмоциями, терять в
результате свою материальность и уйти наконец, когда духовная составляющая
ее личности стала довлеющей, а материальная превратилась всего лишь в
бездумную оболочку.
Орлан ушла на его глазах - только что они стояли у окна и смотрели, как по
улице несется маленький смерч, чья-то несдержанная мысль, и вдруг лицо
любимой неуловимо изменилось, черты заострились, поднятая рука повисла, а
в следующее мгновение от женщины остался лишь образ, отражение, символ,
улыбка без тела, взгляд, мысль.
Только мысль ему и удалось удержать - да и то на час, не больше. Орлан
ушла, значит, ему предстояла последняя работа, которой он должен был
отдать все силы, все умение, весь разум.
Он никогда прежде не разговаривал с Учеными в физическом пространстве -
ему достаточно было эмоционального контакта. А в ту ночь Антарма впервые
вызвал Минозис.
Ученый знал, конечно, об уходе Орлан, а Антарм знал, что во власти
Минозиса было сделать так, чтобы женщина осталась с ним еще на какое-то
время. Не навсегда - даже Ученые не были властны над вечностью, - но еще
несколько ночей, равных по продолжительности жизни...
- Нет, - сказал Минозис, поймав мысль Антарма и отбросив ее назад: мысль
распалась, и серый порошок тонкой струйкой опустился на плечи Следователя,
он не стал ее собирать, к чему? Мертвая мысль, бесполезная - пыль, не
более того.
- Нет, Антарм, - сказал Минозис. - Ты сам не хочешь ее возвращения.
Помогать тебе против твоего желания я не могу.
Это тоже было верно. Ушедшее невозвратимо. Более того - даже если очень
хочется вернуть его и случается чудо, выверт вероятностей, и прошлое
возвращается, ты понимаешь, что оно больше не нужно тебе. Все было хорошо,
но если оно ушло, то, вернувшись, похоже лишь на трухлявое строение, под
которое, чтобы оно не упало, подложены бревна ненужных мыслей. Чуждая
мысль способна поддержать материальную структуру, но не может сообщить ей
жизненной энергии.
- В мире родился опасный человек, - сказал Минозис. - Его имя Ариман. Ты
найдешь его и определишь степень опасности.
Ученый замолчал, полагая, что все необходимое для работы с объектом
Следователь по долгу службы поймет сам - профессионал обязан был понять, а
непрофессионалу, не закончившему обучение, понимать было не обязательно,
но тогда и выполнить работу он не мог.
Разговор происходил в одном из рабочих кабинетов Минозиса - то ли в
какой-то пространственной каверне, какие в большом количестве были
разбросаны вблизи любого крупного небесного тела - планеты в том числе, -
то ли Ученый вызвал Антарма для разговора в зону предположений, структуру
нематериальную настолько, что все мысли, пришедшие здесь в голову,
приходилось потом продумывать заново, опираясь лишь на тени, блуждавшие в
сознании. Антарм решил, что вернее второе предположение - слишком уж все
казалось зыбким, ненадежным, и он не мог сказать, виноват ли в том сам, не
способный постичь всю глубину и взаимозависимость материальных конструкций
обычного кабинета Ученого.
- Ты найдешь Аримана и пойдешь за ним, - сказал Минозис.
Ученый что-то скрывал. Если Минозис знал о пришедшем, то определил,
конечно, и его местоположение в мире. Да и степень опасности не могла быть
для Ученого тайной, раз уж объект был найден и определен. Разговаривая с
кем угодно, даже с собственным Учителем, Антарм мог разгадать любую
скрытую мысль - это нетрудно. Но Минозис был сильнее. Если Ученый желал
что-то скрыть, у него это получалось, и не имело смысла ни отгадывать
скрытую мысль, ни допытываться до причины сокрытия информации.
- Хорошо, - коротко сказал Антарм.
В тот вечер он обнаружил Аримана. Следователь был недоволен собой -
преступника удалось найти лишь после того, как тот совершил убийство.
Ариман убил своего Учителя.
Увидев Аримана на берегу реки, Антарм испытал чувство, давно его не
посещавшее: преступник ему понравился. Ученый говорил об исходившей от
него опасности, однако на самом деле Ариман излучал страх, которого сам
почему-то не видел - страх струился из головы, светился подобно холодной
плазме в долине Винкра, сгущался, опускаясь до подбородка, и, остыв, падал
на землю зеленоватой пористой массой, через которую Ариман переступал, не
представляя что делает.
И еще: кроме страха, в Аримане было нечто очень важное и тоже не имевшее
отношения к опасности. Ариман любил. Он любил, пожалуй, даже сильнее, чем
Антарм - Орлан. Уж он-то не допустил бы, чтобы его любимая ушла, оставив
гаснувшую в рассветном воздухе улыбку. Странно, что и этой своей
особенности Ариман не понимал совершенно - мысли свои он не то чтобы не
скрывал, но, похоже, и не умел этого делать. Человек, не умевший управлять
мыслями, непременно должен был обладать каким-то иным, более существенным
секретом.
Из Аримана струилась память. Память, которую Антарм прочитать не мог и
даже не мог понять. Странная память - о том, чего не было и быть не могло.
Сначала Следователь решил, что это фантазии - он видел, как мысли Аримана,
случайные, не вызванные необходимостью, кружились в воздухе подобно палым
листьям, а потом опустился ночной мрак, и мысли, тихо стекавшие по плечам
и рукам Аримана, стали светиться, неярко, будто поток сознания. Ариман
почему-то не обращал внимания на это свечение, более того, он жаловался на
беспросветность ночи, хотя видно было прекрасно - благодаря его же
собственным мыслям. И это не были фантазии, как Антарм подумал вначале. У
фантазий обычно розоватый оттенок, и текут они не к земле, как того
требуют законы тяготения, а вроде бы к небу, но это лишь видимый эффект,
этакое обратное отражение, фантазии именно так и распознаются.
То, о чем думал Ариман, фантазиями быть не могло - это была именно память.
Была - и не могла быть, потому что память эта пахла чуждостью и
неприспособленностью к миру. Антарм даже отступил на шаг, хотя и не должен
был этого делать - он инстинктивно боялся заразиться, потому что память
Аримана выглядела как страшная болезнь. Вот почему Минозис утверждал, что
этот человек опасен.
Неизлечимая болезнь памяти. Такого еще не бывало.
Тогда это и произошло. Ариман неожиданно протянул руку, не ожидавший
нападения Антарм застыл на месте и смотрел, как тянулась к нему горячая
ладонь, горячая не мыслью, - какая мысль в ладони? - но материальной
разрушительной энергией. И было в этом движении столько притягательной
силы, что Антарм облегченно расслабился, пылавшая в темноте ладонь
коснулась его и увлекла куда-то, ему было все равно куда, потому что в это
мгновение смерти он понял для чего был послан Минозисом и что на самом
деле должен был сделать с опасным для мира человеком.
На какое-то время Антарм лишился сознания, ему даже казалось, что он стал
туманом и видел весь мир как бы со стороны, остались только представления
о причинах и следствиях, а потом он осознал себя на поле Иалу, узнав его
по дурно пахнувшей жиже и сухим островкам пришествий. Он был здесь не один
на один с Ариманом, теперь их стало десять, столько и должно было быть, и
среди них он узнал свою Орлан, но ее узнал еще и другой человек, имя
которого вспыхнуло над головой Антарма и погасло, потому что стало не до
имен.
Ученые взялись за них всерьез.
Мир вспыхнул и исчез, и все ушло. Мрак, тишина, пустота...
"Вот оно что, - подумал Миньян. - Кого же я любил на самом деле?"
На самом деле он любил себя, и только эта любовь существовала в мире, где
для материальных страстей не оставалось ни повода, ни оснований. Генрих
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг