- Нет! - крикнула Алена.
Я коснулся ее груди своей ладонью, и на розовой коже расползлось черное
пятно, будто тушь, пролитая из флакона.
- Нет! - теперь звучал наш сдвоенный крик, но все уже было кончено, Алена
лежала на полу мертвая, глаза ее не излучали ничего, и я успокоился. А
успокоившись, остыл. Я стал холоден, как астероид в межпланетном
пространстве, и от холода сжался в точку. А сжавшись, исчез.
Я исчез из самого себя - там - и возник здесь. Я сидел в позе индийского
факира на черной шершавой поверхности и не сразу понял, что это сгоревшие
доски пола.
Комнаты не было. Дома не было тоже. Пепелище. Зола, черная пыль, шлак,
оплавленные и обгоревшие части посуды и мебели.
- Интересно, - сказал голос за моей спиной, - как ты будешь расплачиваться
с городским головой?
Я обернулся - Ормузд стоял посреди того места, которое недавно было
кухней, и держал в руке оплавленный предмет, бывший недавно чайником. На
лице мальчишки осели черные сажевые пятна, и Ормузд выглядел неумытым
трубочистом. Хламида его, впрочем, осталась такой, какой и была, -
опрятной, тщательно уложенной и новой.
- Что? - сказал я, вложив в этот вопрос гораздо больше, чем мог бы
выразить, даже произнеся речь.
- Если бы я не слышал твоего рассказа, - произнес Ормузд, отбросив
сгоревший чайник, - то решил бы, что кто-то проводил ментализацию миров.
- Что? - повторил я с тупой настойчивостью.
- Что-что, - пробормотал Ормузд. - Ты слишком впечатлителен. Энергия
воспоминаний... Ты ее не сдержал, да ты и не мог сдержать, как бы ты ее
сдержал, если не знал даже, что она существует?
- Энергия воспоминаний? - повторил я.
- У тебя нет нужных инстинктов, - пояснил Ормузд, как ему казалось, вполне
исчерпывающе. - Ты вспомнил, возник эмоциональный заряд, энергия
воспоминаний - а у тебя ее накопилось не меньше миллиона энергентов, судя
по произведенному эффекту... Эта энергия перешла, естественно, в
материальное состояние и...
Он широким жестом обвел пепелище, на котором мы стояли.
- Теперь, - продолжал Ормузд, - городской голова потребует компенсации
ущерба, а ты даже чашку восстановить не способен. Младенец.
Последнее слово он произнес с видимым презрением.
- Что я могу сделать? - пробормотал я.
- Иди за мной, - резко сказал Ормузд и, перешагнув через сгоревшую балку
(Господи, - подумал я, - как мы оба не убились, когда обвалились
перекрытия?), пошел прочь, поднимая башмаками черную смрадную пыль.
- Куда ты? - спросил я.
- Прочь из города, - бросил Ормузд через плечо. - Ученый прав, тебе нельзя
здесь... И ждать утра нельзя. В дороге легче.
- Почему?
- Помолчи, Ариман, - сердито сказал мальчишка. - Не трать энергию мысли,
лучше переведи ее в движение.
- Как? - не понял я.
Ормузд только застонал от моей непонятливости и ускорил шаг. Мы миновали
несколько улиц. Люди, встречавшиеся нам, проходили мимо, будто ни меня, ни
Ормузда не существовало в природе. То ли мальчишка обладал даром внушения,
то ли каким-то непостижимым для меня образом сделал нас обоих невидимыми
для постороннего взгляда.
Город закончился вдруг - последняя линия домов-одноэтажек, похожих на
теремки. Дальше простиралось поле, покрытое травой. Впрочем, это была не
трава, в чем я убедился сразу, примяв первые травинки. Стебельки,
торчавшие из почвы, напоминали обрывки металлических проводов с зеленой
изоляцией - они были такими же жесткими, и мне показалось, что в пятки от
этих травинок бьют заряды, вызывая слабое покалывание. Я хотел было
наклониться, чтобы рассмотреть травинки поближе, но Ормузд бежал, и я едва
поспевал за ним. Покалывания в пятках будто сообщали мне энергию,
подталкивали, помогали двигаться. Трава не пружинила, напротив, она
сопротивлялась, но мне казалось, что я двигаюсь тем быстрее, чем активнее
сопротивляются зеленые травинки-проводочки.
Через минуту я мчался по полю со скоростью велосипедиста, но все равно
Ормузд бежал еще быстрее, хотя, как мне показалось, даже перестал двигать
ногами.
- Думай, Ариман, думай, - бросил он через плечо.
О чем я должен был думать? О пожаре, вызванном моими воспоминаниями? О
городе, оставленном позади?
- Да о чем угодно, - сказал Ормузд.
Я поймал себя на том, что ни одну мысль, возникавшую в сознании, не могу
додумать до конца. Мысли будто таяли, едва возникнув, таявшие мысли больно
кололи, и я даже поднял руку, чтобы потрогать затылок, где уже скопилось
множество острых иголок, но в это время Ормузд остановился и сказал:
- Все. Ушли. Теперь можно отдохнуть.
Мне вовсе не казалось, что мы ушли куда бы то ни было - километра на три в
лучшем случае. Я обернулся, но странным образом не увидел даже следа
города.
Ормузд аккуратно стянул с себя хламиду и опустил одежду на зеленые
стебельки, отчего они даже не примялись. Сидеть на этой подстилке
наверняка было жестко - как на иголках, но Ормузд с видимым удовольствием
уселся, поджав ноги, и показал мне, чтобы я сделал то же самое. Я начал
было стягивать с себя рубаху, но остановился, впервые обратив внимание на
особенность, которую не замечал прежде. У мальчишки не было пупка -
гладкая кожа без складок.
Инстинктивным движением я потрогал свой живот и с облегчением, не вполне,
впрочем, понятным, убедился, что с моим пупком все в порядке.
- Скажите-ка, - саркастически заметил мальчишка, от внимания которого не
ускользнуло мое движение, - а ты думал, что только воспоминаниями
отличаешься от всех прочих? Я давно это подметил и потому поверил тебе
сразу. Садись, Ариман, не жди, пока упадешь от истощения.
Никакого истощения я не чувствовал - напротив, был полон энергии и не
понимал, почему Ормузд решил сделать привал именно здесь.
- Где город? - спросил я. - Только не говори, что это действие
какого-нибудь закона имени Тициуса-Боде.
- Тициус? - с интересом переспросил мальчишка. - Это кто такой? Из того
мира, а? Да сядешь ты, в конце концов, или нет? У нас мало времени!
Я наклонился и, прежде чем опуститься на траву, потрогал ее ладонью.
Травинки-провода не прогибались, но и не упирались в ладонь острыми
концами. Под рукой была чуть упругая поверхность, из нее в кожу били
микроразряды, приятные, впрочем, как приятно покалывание струй воды,
бьющих по усталому телу. Ормузд с интересом следил за моими движениями. В
конце концов я сел и подогнул под себя ноги.
- Почему ты заставлял меня думать? - спросил я. - Мне не думается, когда
бегу. В той жизни я однажды...
Воспоминание всплыло так стремительно, что я не смог сдержать его.
Это произошло, когда я учился на последнем курсе колледжа, мы с Аленой уже
встречались, я проходил практику - сначала в прокуратуре, потом в
следственном отделе МУРа и наконец у какого-то частника, запомнившегося
мне только львиным рыком и присказкой: "Все, что найдешь, - мое". В тот
вечер я ждал Алену у входа в кафе, и она, как обычно, опаздывала. Рядом
три балбеса выясняли отношения с четвертым - типичная уличная разборка,
никто не вмешивался.
Потом что-то неуловимо изменилось. Бросив косой взгляд, я понял причину -
к драке присоединился пятый, и в руке у него был кнут. Не любительский
шокатор, какими пользуются девицы, отбиваясь от приставучих прохожих, а
профессиональная модель НГШ-4, не каждый спецназ имел ее на вооружении -
можно одним движением положить все живое, что есть в радиусе десяти
метров. Меня от этого типа отделяло метров шесть-семь, и петля уже начала
свое круговое движение.
Инстинкт бросил меня в сторону - за пределы десятиметровой зоны поражения,
- а в движении я соображал плохо, в движении за меня соображали инстинкты,
не столько врожденные, сколько приобретенные за годы учебы в колледже.
Сознание отключилось, и в себя я пришел только тогда, когда остановился,
чтобы перевести дух.
Я-то был в порядке, но четверо лежали ничком, и по нелепым позам было
ясно, что с ними все кончено. Перед входом в кафе толпился народ, а из
должностных лиц с правом ношения оружия здесь был - кроме меня, конечно, -
только швейцар, который никогда не видел действия боевого шокатора и даже
не знал, скорее всего, о том, что нечто подобное существует в природе.
Будто кролик на удава, он шел по направлению к убийце и поднимал свою
пушку, уверенный, что негодяй бросится наутек от одного ее вида.
Я не должен был бежать, вот что я понял сразу, как только остановился.
Нужно было стоять на месте - неподвижные мишени для этого типа как бы не
существовали, его возбуждала толпа, а драка доводила до состояния чуть ли
не религиозного экстаза. Оставаясь на месте, я спокойно расстрелял бы его,
даже не вынимая оружия из кармана. Сейчас об этом нечего было и думать - у
меня было учебное оружие с радиусом поражения до семи-восьми метров,
годное для работы по захвату, но никак не при погонях или, как сейчас, для
стрельбы на поражение с расстояния метров двадцати.
И что самое страшное - из-за угла появилась Алена. Она опаздывала и
торопилась. Она ничего не видела вокруг и следующим шагом должна была
вступить в невидимый круг, куда уже упал головой вперед бедняга-швейцар,
так и не успевший пустить в ход пистолет.
Никогда в жизни - ни до, ни после - я не испытывал такого ужаса. Ничего
сделать было нельзя. Ничего. Кроме одного: я бросился вперед, как
легендарный Матросов на амбразуру, - в том не было никакого расчета, я
ничего не соображал, это тоже был инстинкт, причем, скорее всего,
врожденный, потому что попыткам покончить жизнь самоубийством нас в
колледже не обучали.
Возможно, я поставил рекорд в спринте - Алена уверяла потом, что я налетел
на убийцу прежде, чем тот успел что-то понять. Глупости. Он прекрасно меня
видел и срезать мог одним движением плети - одновременно, кстати, убив и
Алену, поскольку она вошла в круг. Почему он стоял, опустив руки? Почему
дожидался, когда я налечу на него и собью с ног? Почему и потом не сделал
попытки освободиться?
На эти вопросы доджно было ответить следствие, от которого меня
отстранили, поскольку дело, как выяснилось, попало в компетенцию МУРа -
убийца оказался сыном регионального лидера, то ли Красноярского, то ли
Краснодарского, я этого так и не узнал. Краем уха слышал, что приемлемое
решение найдено не было. Парень был под "колесом" - это и я понимал. Но
именно потому, что он находился в состоянии наркотического бреда,
действовать он должен был точно так же, как любой другой наркоман на его
месте: неспровоцированная агрессия, неостановимая моторика - в чувство
такого уже не приведешь, нужно стрелять на поражение, иного выхода нет.
Почему он ждал меня, опустив руки?
Я хотел забыть об этом инциденте, где по моей глупости Алена могла
погибнуть, и я забыл его. Почему он вспомнился сейчас, причем не просто
вспомнился, как вспоминается подернутое туманом происшествие далекого
прошлого? Я увидел эти глаза, в которых не было и тени мысли, увидел
выходившую из-за угла Алену, и даже себя увидел со стороны, несущегося
огромными прыжками и похожего на пантеру, которую уже ничто не способно
остановить...
Мне показалось, что кто-то вскрикнул рядом со мной, или этот вопль тоже
был выбросом памяти?
Я принялся заталкивать воспоминание в глубину подсознания, и мне это
удалось - удивительно, но в тот момент меня даже не поразило то, что я
действительно совершал некие физические движения: схватил картинку и смял
ее, но она оказалась слишком большой и не влезала в отверстие, открывшееся
в моей голове. Тогда я взялся обеими руками - одной за дверь кафе, другой
за фиолетовое небо, - но это не помогло, и мне пришлось ударить кулаком по
бетону дороги, пробить его насквозь до самого центра Земли, и в эту дыру
воспоминание провалилось - вполне физически, с грохотом обрушивавшихся
перекрытий и воплями убитых маньяком прохожих...
* * *
Я пришел в себя и обнаружил, что стою на берегу реки - лицом к воде,
которая в розовом свете закатного солнца казалась похожей на вино. Река
была не широкой - метров десять - и с извилистым руслом, на обеих ее
берегах стоял лес. Деревья выглядели странными, но в чем эта странность
заключалась, я сначала не понял, потому что испугался.
Я повертел головой в поисках Ормузда, но мальчишки не было - ни рядом, ни
где бы то ни было. Я не видел его, не слышал, не ощущал. Я был здесь один
и не имел ни малейшего представления о том, где именно находился.
Солнце повисло на вершинах деревьев, будто проколотое острыми пиками. Я
опустился на землю - это была обычная почва, песок, хотя и заряженный
чьей-то рассеянной и потому не читаемой мыслью. Ощущалось только тепло, но
не такое, какое исходит от земли после жаркого дня, а совсем другое, -
тепло мысли, и я даже себе не мог бы объяснить, в чем заключалось отличие.
Листья на ветках деревьев жили своей жизнью, то складываясь в трубочки, то
распрямляясь, и мне вспомнились байки о деревьях-людоедах, якобы
произраставших в джунглях Южной Америки.
- Ормузд! - завопил я, не имея сил подняться на ноги.
- Ормузд! - отозвался лес. Это не было эхом, это был мой собственный вопль
со всеми его обертонами, возвращенный мне и комом втиснутый в мое горло. Я
сглотнул этот ком и застыл, поняв простую вещь: нельзя двигаться, потому
что от движения возникают мысли, которые я заранее не могу представить, и
думать нельзя тоже, потому что энергия мысли порождает в мире нечто вполне
материальное, с которым, не понимая сути, я не смогу справиться.
Ормузд остался в поле - возможно, он прекрасно понял причину моего
исчезновения, теперь и я ее понимал. Но что с того? Мог ли он, ощутив
инерцию моего воспоминания, определить направление полученного мной
физического импульса? Да и был ли этот импульс только физическим? Проще
всего использовать привычное слово "телепортация", лишив его вынужденно
фантастического содержания. Но что есть слово? Слово есть смысл, и для
обозначения того, что со мной произошло, слово "телепортация" годилось не
больше, чем слово "волшебство", которое тоже не имело ни малейшего
отношения к реальности.
Стараясь ни о чем не думать и не делать резких движений, я уставился в
розовый глаз солнца.
Господи, - подумал я, - почему ты дал мне память? И почему, дав память,
лишил инстинктов, необходимых для выживания в этом мире? И почему, лишив
инстинктов, оставил понимание цели? А оставив цель, почему лишил
возможности ее достичь?
Все эти "почему" были нелепы, но я нанизывал их друг на друга, как
когда-то в детстве повторял мысленно всякие глупости, чтобы не думать об
игрушечной машине, которую мама спрятала от меня в запертый на ключ ящик
письменного стола.
Мне было страшно и одиноко. Хотелось кричать. Но я уже понимал, что и
криком - не только мыслью - могу вызвать изменения, которые пока не
способен предвидеть. Ну не знал я какого-нибудь закона природы,
какого-нибудь правила Остропаллера, согласно которому энергия крика
преобразуется в тепло или, наоборот, в холод, или еще во что-то,
совершенно для меня непредставимое.
Солнце сгинуло за деревьями, и в момент заката полыхнуло ослепительной
синью - это стало мыслительной шелухой все накопленное за день в воздухе
тепло. Солнечная энергия перестала поддерживать баланс, и тепло выпало
мыслью - я не мог понять и представить себе не мог, какие мысли могли быть
порождены простым, казалось бы, электромагнитным излучением видимого
диапазона. Сидя на теплой земле у холодной реки (от нее тянуло холодом,
как из открытой дверцы холодильника), я ожидал, что с неба начнут сыпаться
катышки-мысли, но воздух оставался чист и прозрачен.
Ощутив присутствие чьего-то еще теплого тела, я обернулся - метрах в двух
от меня лежал, запрокинув голову, Ормузд.
Мальчик был обнажен, правая рука вывернута под нелепым углом, что навело
на мысль о переломе. Но эта частная мысль мгновенно исчезла, потому что я
понял: Ормузд мертв.
Господи, подумал я. Это нелепо! Невозможно стать мертвым в этом мире
мертвых. Ормузд спит, вот что. Но почему - с открытыми и пустыми глазами,
в которых застыло отражение одинокой звезды?
Не делая резких движений, я встал над мальчиком и профессиональным
взглядом осмотрел тело. Ормузд был мертв - без всякого сомнения. Что бы
здесь ни понимали под словом "смерть", это была она.
Почему?
Я опустился на колени и дотронулся до лба мальчика - судя по температуре
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг