взглядом, секретарь обнаружил наконец предмет, стоявший на самом краю
стола, - пузырек с притертой пробкой и темной жидкостью внутри. Совсем
немного жидкости, даже на ложку не наберется. Лекарство?
Яд?
А куда делся человек с высоким голосом, тот, кто утверждал, что умер месяц
назад? Хозяин был в комнате один. Гость не мог уйти через дверь, ведь Яков
держал ее с той стороны обеими руками. Гость не мог уйти и через окно -
как бы он спрыгнул со второго этажа, да еще сквозь закрытые рамы?
Может, гость спрятался и сейчас набросится на Якова?
Что здесь происходило, черт возьми?
- Яков, - сказал хозяин блеклым невыразительным голосом. - Подай-ка мне
этот пузырек.
Абрам сделал шаг вперед, потом второй, шел он на прямых ногах, не сгибая
колен, и потому выглядел нелепо в своем волочившемся по полу халате -
будто фонарный столб, сошедший с места. Яков отступил к столу, но хозяин
прошел мимо и опустился в кресло.
- Дай пузырек, - сказал он. - Не знаю, какую гадость он туда намешал, но
наверняка у нее нет ни вкуса, ни запаха. Не люблю горькое...
Яков протянул руку. Точнее, ему показалось, что протянул, он приказал
мышцам сделать именно это движение, но рука продолжала висеть плетью, у
нее были свои соображения и свой страх, которым она не делилась с мозгом,
и Яков не смог справиться с этим неожиданным и пугающим бунтом
собственного тела.
- О Господи, - сказал хозяин. - Ты-то чего боишься? - в голосе его звучало
презрение, и Яков понял, что презрение в голосе Абрама звучало всегда - и
тогда, когда Абрам помешал счастью Якова, и потом, когда принимал его на
работу, оказывая бывшему сопернику благодеяние. Абрам всегда презирал
Якова. И теперь тоже.
Хозяин привстал и взял с края стола пузырек, выглядевший холодным, но,
видимо, все-таки горячий, потому что Абрам странно зашипел, прикоснувшись
к стеклу, но руку не отдернул, наоборот, обхватил пузырек крепко, чтобы не
выронить, и быстрым движением другой руки вытащил пробку. В следующую
секунду пробка, отброшенная, полетела в угол комнаты, а содержимое
пузырька, булькнув, перелилось в горло хозяина.
Упав на пол, пустой пузырек глухо звякнул.
И ничего не произошло.
Абрам и Яков смотрели друг на друга, и лицо хозяина приобретало обычное
для него выражение уверенного спокойствия.
- Ну вот, - сказал хозяин. - Я же знал, что он фигляр. Я отнял у него
деньги и правильно сделал, он бы пустил их по ветру.
- Кто? - пересохшими губами спросил Яков.
- А? - хозяин на мгновение отвлекся от своих мыслей. - Это ты... Еще одно
ничтожество. Не понимаю... - он задумчиво прищурил глаза. - После того,
что я сделал с тобой... Если бы это устроил ты, я бы убил тебя - тогда же
и убил бы. А ты просто ушел.
Яков почувствовал вдруг, что опять владеет собственными руками. Он поднял
их и протянул к горлу хозяина.
- Эй, - сказал Абрам, - ты что? Поздно, милый мой, поздно. Ни к чему.
Яков и сам понимал, что - поздно. Ничего не изменишь в этом мире. И если
было - то было, так решил Творец.
Яков хотел сказать, что Создатель накажет Абрама, когда настанет время,
непременно накажет, и очень скоро... Он так думал - скоро, но не ожидал,
что "скоро", которое он мысленно отдалял до времени Страшного суда,
наступит с такой ужасающей быстротой.
Глаза Абрама неожиданно расширились, в них заполоскался ужас, смешанный с
непониманием, а спустя мгновение ужас захлестнул и Якова, потому что на
правой щеке хозяина начало проявляться и чернеть пятно, он опаляло, как
огонь печи, от него исходил жар, заставивший Якова отступить. Пятно
явственно приобретало форму левой ладони - пальцы, вцепившиеся в щеку
хозяина мертвой хваткой, отпечатывались более темным и выглядели (именно
так чувствовал Яков - выглядели) более жаркими.
- Ты... - голос хозяина оставался спокойным, но в нем уже слышались
предсмертные хрипы. - Ты... Ничтожество... Дай воды.
Он умер в следующее мгновение, голова откинулась, а черный отпечаток
ладони на щеке приобрел окончательность, как подпись убийцы. От пятна, как
показалось Якову, шел дымок. Запахло паленым мясом - или это была лишь
игра воображения?
Тогда, понимая уже, что Абрам умер, Яков совершил поступок, совершенно
бесполезный с точки зрения здравого смысла. Впрочем, о смысле ли он думал
в ту минуту? Ему представилось лицо Хаи - юное и радостное лицо девушки,
которой только что признались в любви.
Яков поднял со стола нож, которым Абрам обычно чистил яблоко, и резким
движением вонзил лезвие в грудь мертвеца. Толчком выступила кровь, окрасив
рубашку в цвет, которого Яков боялся больше всего на свете. Если бы Яков
мог соображать, он бы подумал о явившейся ему странности - кровь не могла
пульсировать в мертвом уже теле Абрама.
Но думать Яков в тот момент был не способен. Он мог - впервые в жизни -
только действовать.
Яков перетащил Абрама на кровать. Босые ноги (теплые комнатные туфли упали
и остались лежать под столом) свешивались почти до пола, глаза задумчиво
смотрели в потолок, будто Абрам не понимал, чего от него хочет его унылый
и трусливый секретарь.
Яков огляделся - в кабинете был обычный порядок, ничто не сдвинуто, бумаги
на столе лежали ровной стопкой. Он посмотрел на Абрама - в последний раз -
и похолодел: след ладони на щеке быстро светлел, от ожога остался только
розовый полукруг, новая нежная кожа. Еще мгновение - и на кровати лежал
человек, убитый (это было очевидно даже для ничего не соображавшего Якова)
ударом ножа в грудь.
Яков бросился к двери - первым осознанным желанием было: бежать. Бежать,
куда глаза глядят. Потому что все подумают: убил он.
Никуда не убежишь. Соседи. Прохожие. Не спрятаться.
Видимо, в подобные минуты включаются не резервы сознания - их у Якова
просто не было, - а иные этажи интуиции. Яков повернул в замке двери ключ,
а потом, раскрыв обе створки, свел их вместе и попробовал закрыть дверь
так, чтобы создалась иллюзия, будто Абрам заперся изнутри. Это почти
удалось, но влотную дверь не закрывалась, и тогда Яков спустился в кухню,
взял висевший на доске топорик и, вернувшись наверх, принялся крушить
дверь и стонал при этом, и рычал, и плакал, и даже пел что-то, и
остановился только после того, как левая створка повисла на одной петле.
Яков ворвался в кабинет и увидел лежавшее на кровати тело Абрама с ножом в
груди.
- А-а! - закричал он, и этот крик услышал соседский мальчик Мирон,
проходивший мимо дома Подольских.
Глава четырнадцатая
"В той жизни, - лениво подумал Аркадий, - я был Яковом Гохбергом. Странно.
А если бы я был в той жизни пиратом или индийской принцессой? Они ничего
не знали о смерти старого Подольского. Они... то есть я... не могли бы мне
помочь. Повезло?"
Вопрос был глупым, и Аркадий понимал, конечно, что вопрос глуп. Только это
он и понимал сейчас - никакой нити, ни логической, ни интуитивной, от этой
мысли к какой-нибудь иной он протянуть не мог и потому просто лежал в
темноте и думал: "Какой глупый вопрос".
Потом (когда? ему казалось, что прошел век. Или час?) Аркадий понял, что в
прошлой жизни не был ни Яковом, ни даже самим Абрамом Подольским. Если бы
ему дали возможность подумать, он вспомнил бы, кем прожил ту жизнь,
которая теплилась где-то в глубинах того, что обычно называют душой, а на
самом деле является всего лишь "локальным отростком универсального
биоинформационного поля". Термин этот ничего Аркадию не сказал, да и
подумал об этом термине не Аркадий, а некто другой, проявлявшийся сейчас
подобно изображению на видеомониторе.
В какое-то мгновение Аркадий понял, что сейчас опять потеряет себя и
провалится в одно из своих воплощений; он боялся остаться там навсегда,
хотя и понимал (не понимая, почему понимает), что этого не произойдет,
нельзя прожить заново прошлую жизнь, возможно только фрагментарное
"пребывание в инкарнационном поле".
Термин был Аркадию так же не знаком, как и предыдущий, но он не успел
подумать об этом и тем более испугаться. Как-то сразу, будто включилась
видеостена, он оказался в комнате с приборами и узнал свою лабораторию.
Свою? Конечно же, свою. Он и имя свое теперь знал: Генрих Натанович
Подольский.
Живой?
А почему бы мне быть мертвым? - подумал он о себе удивленно.
Только что он отключил от компьютера камеру биоформатирования и теперь
отдыхал, осмысливая результат опыта. Неважный результат, честно говоря. А
если быть совсем точным, все пошло к чертям собачьим. Он доказал, что
Наташа была права. Хорошо, что ее нет сейчас, она не станет, конечно,
злорадствовать и повторять: "Ну вот, я же говорила". Не станет, но
смотреть она будет, как московский прокурор на карагандинского зэка.
Итак, будем рассуждать по порядку. Собственные инкарнации для него
открыты, но в экспериментальном плане они пусты. Он может стать собой в
третьем, пятом или, скажем, двадцать восьмом воплощении. Может прожить в
этом воплощении достаточно большой отрезок жизни и совершить те же
поступки, что совершал на самом деле. И подумать те же мысли. Ничего
лишнего или постороннего. Шаг влево, шаг вправо - смерть. Смерть
инкарнационного поля, возвращение в собственное сознание. Если повторить
эксперимент с той же инкарнационной ситуацией, то окажешься уже в другом
жизненном периоде, заранее почти непредсказуемом. Он это испытал, с него
достаточно. К разгадке тайны гибели Абрама Подольского он не приблизился.
Для Наташи было бы достаточно и этого. Она всегда была минималисткой.
Точнее - нормальным исследователем, замечательным, опытным, знающим
гораздо больше него в теории процесса, но именно потому не способным
задаться сверхцелью. Для нее научная истина важнее любой практической
пользы.
Генрих Натанович помассировал пальцами виски. После эксперимента у него
всегда болела голова. Не сразу, боль возникала примерно через полчаса, и
лекарств принимать было нельзя, мгновенно смазывалась картинка, он путался
в деталях, и в записи эксперимента возникали белые пятна. Приходилось
терпеть, пока сканер не сообщал коротким биосигналом, что считывание
закончено и можно заняться повседневными делами.
Больно. Плохо думается. Но и сидеть, как мартышка, растворив мысли в
вязкой трясине болевого болота, он тоже не мог.
Итак, сегодня он все-таки прошел пошаговую операцию. Конечно, ему очень
повезло, что Наташа оказалась именно тем человеком, кто в прошлом своем
воплощении был убийцей Абрама Подольского. Нет, как теперь ясно - не
убийцей, только свидетелем.
Повезло? Можно подумать, что не он искал Наташу по всем компьютерным сетям
России, сопредельных стран и даже в Североамериканской системе, хотя там и
искать не стоило, все равно Российско-Американская комиссия по научным
связям не дала бы гранта на работу в этой области, даже если бы он
представил эйфорический проспект будущих практических успехов и огромных
прибылей.
Самое смешное, что прибыли вовсе не были химерой. Правда, лично его они не
интересовали.
Плохо, что его отношения с Наташей не остались отношениями двух ученых,
делающих общее дело. Черт дернул пригласить ее тогда в ресторан. А потом -
к себе. А потом она осталась на ночь. А потом он уже не мог относиться к
ней, как к инструменту познания собственного прошлого.
Любовь?
Глупости. Наверное, просто страсть одинокого мужчины к одинокой женщине.
Притяжение разноименных зарядов, которое при близком прохождении неизбежно
сменяется отталкиванием.
И это мешает.
Два с половиной года назад, когда он, выполняя контракт с Теософским
обществом (бредовая была задача, сейчас смешно вспоминать), нащупал
проблему совмещения инкарнаций, казалось, что достаточно двух-трех опытов
и не очень сложных расчетов... А выгода...
Он ведь думал тогда именно о выгоде, это сейчас ему все равно, это сейчас
он, как безумный, вцепился в проблему семейной трагедии, застившей для
него весь белый свет. А тогда он об Абраме и не вспоминал - подумаешь,
предание...
Прошло. Кольнуло в последний раз и - как будто не болело никогда. Генрих
Натанович посмотрел на часы над дверью лаборатории. Все как обычно -
тридцать две минуты, в пределах нормы.
Подольский встал и, прежде чем рассеять информацию по сети, будто пепел по
ветру, просмотрел отдельные кадры. Он всегда поражался тому, как странно
выглядит собственное поле зрения, если вглядываться извне. Будто и не его
глазами смотрено. Собственно, не его глазами, конечно, глазами Якова
Гохберга, который в его инкарнационное поле не входит, информация
переписана с тестовых контуров Наташи, а ей он смотреть не позволил.
Наташа - надо отдать ей должное - не любопытна. То есть, любопытна,
конечно, как нормальный ученый, но зрительные впечатления, пусть даже из
собственного инкарнационного прошлого, ей важны не больше, чем аппарату
"Лунар орбитер" важны изображения лунной поверхности для того, чтобы
измерить физические параметры грунта. Ни к чему это, на "Орбитерах" даже
нет фотоаппаратуры, зачем посылать в космос лишнюю массу? Вот и Наташа так
же - не нужны ей зрительные впечатления, если для расчетов достаточно
знания физических параметров.
Подольский остановил кадр: задумчивый взгляд Абрама, протянутая вперед
рука, а на левой щеке - черное пятно в форме ладони, и кожа, если
присмотреться, будто жареная, даже слегка дымится, это же дикая боль, а
Абрам вроде и не чувствует.
Куда мог деться преступник? Окна закрыты, обзор комнаты показал это
однозначно, да и в протоколах дознания было написано то же самое. Правда,
какие тогда были дознаватели... Не чета нынешним, конечно, но, однако, и
думать о следователях позапрошлого века слишком плохо тоже не стоило. В
это время на Бейкер стрит уже принимал клиентов Шерлок Холмс, а после
Арсена Люпена прошло больше половины столетия. Конечно, это литературные
герои, но наверняка не высосанные из пальца.
Окна закрыты, а Яков стоял в дверях. И еще пятно, исчезнувшее, будто и не
было. Кто-то, недавно умерший, кого Абрам обманул и довел до петли, пришел
с того света, чтобы отомстить. Понятно, почему исчез визитер-убийца.
Проводить следующий опыт в том же режиме не имеет смысла. По теории
вероятности практически нет шансов попасть в нужный отрезок времени - в
интервал двух или, максимум, трех суток. Копаться в чужой инкарнационной
памяти экспериментатор не может, он живет так, как жил индуктор, он думает
его мыслями, а не своими, и если Яков в считывающем режиме не станет
возвращаться мысленно к тому утру, то и Генрих Натанович не узнает ничего.
Нужно попасть точно в двух-трехдневный интервал, когда Яков сидел в
кутузке и когда его допрашивал следователь, и когда он интенсивно
размышлял... Вероятность не более десятой доли процента, а если учесть
зону избегания, то еще на порядок меньше. Безнадежная затея.
Значит, нужно исходить из того, что информация собрана полностью. Генрих
Натанович считал себя обделенным талантами Шерлока Холмса. Оценить
увиденное - куда ни шло, но метод дедукции... Нет, для этого нужны иные
мозги.
Снаружи кто-то начал набирать код - иконка дверного замка на экране
вспыхивала в ритм с каждой правильно обозначенной цифрой. Наверняка
Наташа. Значит, все.
- Здравствуй, - сказала Наташа, входя в лабораторию и собираясь чмокнуть
Генриха Натановича в щеку.
Он отстранился - сейчас любое прикоснование причиняло боль, лучше потом,
минут через пятнадцать.
Раскина правильно поняла движение Генриха Натановича, сказала со вздохом:
- А если бы с тобой случился инсульт? Ты думаешь, это игрушки?
- Нет, - сказал Подольский. - Не игрушки. Я получил новую информацию,
посмотри, там есть данные по твоему минус первому "я".
- Сейчас, - сказала Раскина, усаживаясь за пульт в двух шагах от Генриха
Натановича. - У меня все болит после вчерашнего, - сообщила она с
удовольствием, - по мне будто трактор проехал.
Генриха Натановича всегда - с той первой ночи - поражала способность
Наташи открыто обсуждать интимные детали. Сам он этого не выносил, все,
что происходило между ним и женщиной, любой, пусть даже самой подзаборной,
из конторы "Всегда к услугам", составляло тайну, точнее - таинство, тем и
было ценно для жизненного опыта, личного, а не общественного... Наташа
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг