Будучи от природы человеком импульсивным, Муса не то, чтобы не любил,
но просто не умел рассуждать. Разумом он понимал (хотя и не понимал,
почему он это понимает), что опасности никакой нет, но эмоции утверждали
обратное, и Муса, пружинисто вскочив на ноги, достал из-под подушки
пистолет и, подобравшись к двери, распахнул ее ударом ноги.
Семья собралась за большим столом, и восемь голов повернулись в его
сторону.
- Мы думали, ты спишь, и не хотели будить, - сказал старший брат
Кемаль. И добавил:
- Опять этот идиот таскается со своей пушкой.
- Ну, ты! - вспыхнул Муса и тут же отступил обратно в свою комнату.
Он увидел: когда брат обозвал его идиотом, губы Кемаля не шевелились.
А голоса продолжали звучать - все там же, в глубине мозга. Стоя
посреди комнаты за запертой дверью, которую он для верности еще и подпер
диваном, Муса постепенно начал понимать происходящее. Уж не до такой
степени он был глуп, да, к тому же, чего еще ожидать от этой своры трусов,
его братьев, которые даже в лучшие времена не были способны на большее,
чем ругань в адрес израильских патрулей?
Он слышит голоса, когда люди думают. Он может заставить каждого из
них замолчать, просто подумав об этом. Вот сейчас говорит (думает?)
Кемаль, а остальные молчат, потому что он, Муса, им так приказал:
- Торговли сегодня не будет... Пойти со всеми на Эрез... Только не
нужно слишком... А может, так лучше... Все же мы одни и те же... И сестры
там ни к чему - это для мужчин... А Муса? Надо отобрать... Чай слишком
горяч, пусть остынет... пистолет, Муса какой-то не такой, я же сказал ему
Слово, а он слышал, и почему тогда... Слишком крепкий, нужно долить... Он
не воспринял Слово?
- Он не воспринял Слово! - это был будто крик - кричали сразу все.
Какое еще Слово? Что они, взбесились сегодня? Зачем они собрались на
КПП Эрез? Никто из братьев не работал за пределами Газы. Проклятье, а
почему они вообще дома? Почему этот старший олух сказал (подумал?), что
торговли не будет?
Муса выглянул из окна, выходившего на задворки, где возвышалась
огромная гора ящиков от магазина. В недрах горы Муса прятал своего
"Калашникова", и никто пока об этом не догадался. Хамасовцы знали, что он
всегда готов зарезать или пристрелить израильтянина, но и характер Мусы им
был тоже хорошо известен. Одинокий волк. Пусть. Приставать перестали
несколько лет назад. Знали - свой.
Муса прислушался. Разговоры братьев и слабое попискивание сестер,
которое и вовсе проходило мимо его сознания, не мешали слышать уличные
шумы, и - странное дело - призыв муэдзина с ближайшего минарета прорывался
сквозь этот нелепый хор будто чистый ручей сквозь потоки осенней дождевой
жижи на их улице. Голос призывал, и чем больше вслушивался Муса, тем четче
и властней казался ему призыв. Нужно пойти в мечеть. Почему братья дома?
Никуда идти не нужно. Никуда. Эта мысль явилась неожиданно,
противоречила, казалось бы, воле Аллаха, но, как твердо понимал Муса, была
верной. Не покидая своей комнаты, он знал, что мужчины, собравшиеся в
мечети, сегодня не менее безумны, чем его братья. Не покидая своей
комнаты, он видел, как его духовные братья хамасовцы собираются на
муниципальной площади Газы в полном боевом облачении, а женщины окружили
площадь со всех сторон, машинам не проехать, - и на землю летят автоматы,
дымовые шашки, самодельные мины, бутылки с "коктейлем Молотова", а солдаты
ЦАХАЛа, почему-то оказавшиеся здесь вопреки всем соглашениям (Аллах велик,
что позволяет он, почему лишил людей разума?), смотрят на это
представление, стоя в стороне, у магазина старого Гасана, их оружие тоже
лежит на земле, и самое время показать израильтянам, кто тут хозяин -
незащищенные спины, и улыбки дурацкие, типично еврейские, а у одного на
голове кипа, и что они вообще делают в центре Газы, если их место на КПП
Эрез?
Увиденное (воображенное?) было настолько реальным, что у Мусы и
сомнений не появилось, он не стал размышлять, почему он все это видит и
почему так убежден, что на муниципальной площади действительно
разыгрывается представление, подсказанное воображением. Он перелез через
окно, как делал это тысячи раз, окно было низко над землей, он даже
восьмилетним мальчишкой легко преодолевал эту преграду. Отыскать автомат в
груде ящиков тоже не составляло трудностей, он и это делал неоднократно.
Куфия, маска, "Калашников" через плечо - теперь он готов.
К чему?
Это неважно. Муса понимал, что все изменилось вокруг, и готов был
идти с ножом и автоматом против всех, чтобы оставить мир неизменным,
таким, каким был он вчера. Муса не знал, что нужно для этого сделать. Но
знал - как. Автомат тяжел, и это хорошо. Это приятно.
Он шел, не торопясь, приглядываясь, запоминая, но вовсе не стараясь
понять происходящее. Он был вне процесса, этого движения людей и этих
мыслей, которые он перехватывал. "Мы все - одна семья" (Аллах, одна семья
- с кем?!) "Ахмед, закрывай лавку, пойдем на площадь" (Ахмед, и ты
рехнулся? Старый осел!). И почти каждый, будто заклинание, повторял
мысленно слова, впервые услышанные вчера от Кемаля. Кемаль почему-то
думал, что эти слова произведут на брата впечатление. Действительно,
произвели. Муса терпеть не мог иврита, хотя и знал его. Почему эти люди,
арабы, палестинцы, вчерашние непримиримые, почему они с таким тупым
усердием (никто ведь не заставляет!) мысленно твердят нелепые сочетания
слов, без смысла и цели?
Муса, единственный из арабов, не воспринял Кода.
* * *
Эта гипотеза не подкреплена сколько-нибудь убедительными
материальными доказательствами и потому ни в одном серьезном научном
издании (например, в "Энциклопедии Перемен", Израиль- 2, год от Явления
67) не найти ее анализа. Я пытаюсь показать правдоподобность гипотезы
сугубо литературными методами и понимаю, что генетики или специалисты по
теории информации убедительно меня опровергнут с числами и формулами. Да я
и сам знаю, что многочисленные исследования показывают: ситуация с
восприятием Кода подобна классическому анекдоту о беременности -
невозможно быть беременной немного или частично. Теория информации
утверждает, что человек, не воспринявший Кода (к сожалению, таких
оказалось четыре миллиарда - почти все население Восточной Азии и большая
часть Африки), не способен воспринять и следствий. Не став человеком Кода,
он не приобретает и способности читать мысли, способности осуществлять
телепортацию и так далее.
Общее мнение ученых таково: Муса Шарафи изначально, с момента
рождения, обладал перечисленными способностями, как это случалось со
многими людьми, у которых паранормальные качества проявлялись спонтанно в
результате мутаций родительских генов.
Разумеется, у этого предположения есть свои недостатки. И именно
чисто психологические. Муса не был человеком, способным тщательно скрывать
свой талант телепата и телекинетика в течение многих лет. Сам
психологический тип "степного волка", - утверждает, например, Рон Киршин с
Израиля-3, - был следствием генетических отклонений, не говоря уж о
паранормальных способностях.
Не буду спорить на уровне генетико-информационных моделей. Полагаю,
что объяснить поступки Мусы способна лишь идея о том, что в данном
конкретном случае произошел сбой. Человек воспринял установки Кода
наполовину. Один случай на два миллиарда - немного. Теория информации
утверждает, что такие случаи невозможны в принципе, как невозможен в
принципе вечный двигатель? Вы правы, господа! Но вспомните, что нынешняя
формулировка вечного двигателя (как и трех начал термодинамики)
существенно отличается от той, которой пользовались физики времен
Пришествия.
Все развивается - и наука не исключение.
* * *
- Ты умер, - был ли это голос Творца или собственная мысль, Йосеф не
знал. В белом мире высших сфирот невозможно отделить себя от Всевышнего,
от его желаний и повелений. Йосеф ощущал свое тело, но это было не
ощущение собственника, скорее - стороннего наблюдателя. Тело Йосефа Дари
лежало на земле, не на Земле-планете, а где-то совсем в ином месте одной
из низших материальных сфер Вселенной. А мысль Йосефа Дари парила в высших
духовных мирах, наблюдая за мертвым телом, в котором уже не билось сердце,
не дышали легкие, не функционировал мозг. Смерть была не клинической, а
окончательной, хотя разложение так и не началось.
- Ты умер, - голос звучал убедительно, и Йосеф согласился. Он пытался
разглядеть хоть что-нибудь в ослепительно-белых сфирот и понимал, что,
сохраняя физические связи с собой- мертвым, он не увидит и не поймет
ничего. В высших сфирот не существует двойного гражданства.
- Где я?
- Ты там, где предпочитаешь быть.
Йосеф предпочитал быть в Иерусалиме, в своей ешиве, в своей квартире,
среди своих детей - в грубом материальном мире, хотя и знал, что истинная
сила, истинная сущность не в материи, а в духе. Он часто думал о том, что
произойдет с его душой, когда Творец сочтет срок его жизни завершенным.
Всей мудрости, прошлой и нынешней, недоставало, чтобы возвыситься до
понимания.
- Не обманывай себя, - сказал голос, и опять Йосеф не сумел
разобраться - чья это мысль.
Она была верной - он обманывал себя. Потому что ощущение экстаза,
испытанное им, не было рождено близостью к Главному Свету. Сверкающий мир,
окружавший Йосефа, был столь же материален, как и земля, которую он
покинул. Душа его, отделенная от тела, была столь же материальна, как
город, в котором он жил. И даже мысль его, отделенная не только от тела,
но и от души тоже, была соткана из материальных нитей, и то
обстоятельство, что нити эти невозможно оказалось ощутить, не отторгало
мысль от материи.
- Расслабься. Не телом, которого у тебя уже нет, но мыслью, которая
будет всегда.
Что значит - расслабиться мыслью? Не думать ни о чем? Невозможно.
- Конечно, - согласился голос. - Расслабиться - это думать обо всем
сразу. Расслабиться - это плавать в бассейне, лежать на его поверхности
как лежишь, покоясь, на водах Мертвого моря. Но сначала нужно перебраться
через барьер.
Йосеф вспомнил, как прорывался на свет, и как впервые увидел его
после девяти месяцев мрака и страха, но и свет был не менее страшен, Йосеф
кричал, потому что было больно, ледяной воздух врывался в легкие, а вокруг
стояли чудовища, они собирались его уничтожить, потому что он оказался
слишком смелым, и какое-то чудовище подняло его вверх, он зашелся в крике,
и...
И хорошо, что одновременно с этим воспоминанием пришло другое -
первая встреча с Ханой, помолвка в доме рава Цаха; его будущая жена
сидела, потупясь, рядом со своим отцом, а Йосеф храбрился и пытался
поймать ее взгляд, невеста ему понравилась сразу, но он думал - может,
будь на месте Ханы другая девушка, она произвела бы на него точно такое же
впечатление? Многие годы Йосеф не мог вспомнить первых своих слов,
обращенных к Хане. Они пробовали вспомнить вместе, но не смогли - оба были
взволнованы сверх всякой меры. А сейчас все вспомнилось так, будто
происходило вчера, более того - он смог разглядеть детали, на которые в
тот раз не обратил внимания: например, сидевшего в углу старшего брата
Ноаха, и взгляд его, почему-то тяжелый и недружелюбный. А первыми словами,
обращенными к Хане, оказались: "скажи, тебе нравится лук в супе?"
Йосеф подумал о том, что помнит все, и, подумав это, действительно
вспомнил. Все и сразу. Все, что память человека скрывала в своих потайных
уголках, все, что не могло просто в силу душевной инерции вырваться из
привычных закутков души, мгновенно выпало в осадок, проявилось, всплыло и
обозначилось. Это оказалось легко, и не нужно было более прилагать усилий
ни для того, чтобы вспомнить, ни для того, чтобы описать, ни для того,
чтобы понять.
Обновленная душа Йосефа Дари опустилась в низшие сфирот и обрела
тело. Свое ли?
Он преодолел барьер и опустился в бассейн...
* * *
Аллах велик. Аллах настолько велик, что иногда его невозможно понять.
Страшное преступление - предательство. Страшно, когда предает друг. Но
друга можно убить, как он убил Гасана, единственного близкого по духу
человека. Гасан, видите ли, не захотел быть одиноким воином Аллаха, как
Муса, Гасан пошел к хамасовцам и начал выполнять их поручения. У Мусы не
оставалось иного выхода - он убил Гасана. Он уже и тогда, в семнадцать
лет, был достаточно умелым, и его не поймали. Наверное, многие
догадывались. Их дело.
Страшное преступление - предательство. Но что делать, если предает
народ? Единственная общность людей, которую он признавал, понимал, ради
которой, собственно, и жил, - нация. Арабская нация. Великая нация,
которую двадцатый век унизил и заставил лизать брюхо народам, не стоящим
того, чтобы Аллах думал о них на своем небесном престоле.
Впрочем, Муса не был излишне религиозен. Мусульманские
фанатики-самоубийцы, готовые с именем Аллаха на устах идти на смерть, были
ему так же ненавистны, как и убежденные атеисты типа Эйюба, родного брата,
выучившегося на профессора в университете Иерихона и вообразившего, что
знает все на свете. Вероятно, Аллах есть. Сам Муса, впрочем, никогда не
видел ничего такого, что создал бы непосредственно Аллах, а не люди - и
чаще всего именно вопреки воле Аллаха, записанной в Коране. Вера Мусы,
если определять ее сугубо научно, могла быть названа умеренно
скептической. В мечеть он, естественно, ходил. Но намазы совершал далеко
не всегда. Он физически не мог заставить себе делать нечто такое, что
делали одновременно больше трех человек. Если братья опускались на колени,
обратившись в сторону Мекки, у Мусы возникало совершенно непреодолимое
желание воззвать к Аллаху, глядя в сторону Средиземного моря. Он выбирал
меньшее из зол и оставался в постели.
В тот день, когда все сошли с ума, он ушел из дома и бродил по Газе
неприкаянно, прячась от людей, ничего не понимая, обуреваемый скорее
животным страхом, чем стремлением понять. Что-то случилось ночью или
вечером. Нечто, чему он сам оказался свидетелем. Еврей, объявивший себя
Мессией и болтавший чушь с трибуны кнессета в Аль-Кудс? Да, безумие
началось именно после этой речи. И слова, которыми его встретили родные
братья, были, как понял Муса, отрывками из речи Мессии. Ну и что? После
этого - не значит вследствие этого. Так часто говорил его ученый брат Эйюб
и, наверное, был прав.
Заглядывать в мысли людей было любопытно, но не значило ли это -
украсть? Будто в чужой карман лезешь? Впрочем, воровство - занятие вполне
благородное, если красть по- крупному. А мысли у всех, кого слышал Муса,
были мелки и мало отличались друг от друга. Ему быстро надоел шум в
голове, и он, сосредоточившись, заставил себя не слышать. Часа через два
после ухода из дома Муса уже вполне управлял своей способностью читать
мысли людей и обращался к ней лишь тогда, когда хотел понять тайные мысли
собеседника или истинную сущность того или иного человека.
Одно было ясно - нация предала его. Нация отдала Палестину. Нация
отдала власть. Нация отдала веру. Что осталось? Остался автомат, висевший
у Мусы на плечевом ремне. Автомат - это самостоятельность.
Домой он не вернулся. Братьев он никогда особенно не любил, хотя и
почитал - так был воспитан, - знал, что, возвратившись, нарвется на
поучения в духе услышанных в мечети, куда он зашел в неурочное время и где
неожиданно застал несколько сотен молящихся, слушавших распевную речь
муллы. Речь человека, сошедшего с ума. О пришествии Мессии, о наступающем
царстве Божием, о потерянных коленах Израилевых, и об Аллахе, Боге едином,
истинного имени которого не знает никто.
Муса вскинул автомат инстинктивным движением, мулла оказался врагом,
его следовало пристрелить. Муса с трудом заставил себя опустить оружие.
Нужно было стрелять, но стрелять было нельзя. Он ушел. Всю вторую половину
дня Муса сидел на берегу моря, поставив автомат между колен, жевал лаваш,
не ощущая вкуса, и думал.
Почему все сошли с ума? Этот вопрос он себе не задавал, инстинктивно
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг