его физическую сущность, не в состоянии помочь ему в разрешении проблемы,
потому что все эти люди умерли более трех тысячелетий назад, и примерно
тогда же прервалась их связь с миром.
К какому результату может привести взаимодействие его сознания с
духовным миром древнего египтянина или древнего финикийца? Это предстояло
проверить, потому что ничего иного просто не оставалось.
Загадку близкого и странного горизонта, загадку далеких и странных
огоньков, загадку глубокого и странного неба, и еще множество нелепых и
странных загадок он разрешил сразу, потому что стал тем вместилищем, где и
содержались ответы. Горизонт был странен, потому что планета - он сам -
была вовсе не шаром, а не очень правильным многогранником, напоминая
скорее плохо отшлифованный алмаз. Огоньки были странными, потому что
являли собой ни что иное, как главные цели жизней трех миллионов душ,
составивших ныне его сущность. Он удивился, почему не понял этого сразу:
это же так естественно - если у человека есть цель, то она подобна
далекому огоньку, к которому стремишься, не всегда даже надеясь
достигнуть. Загадка неба оказалась и вовсе элементарной, он мгновенно
описал решение в терминах римановой геометрии, которую изучал когда-то в
университете и, как полагал, забыл надежно и навсегда.
Еще один огонек взлетел из песка, когда его личная цель, первая и
настоятельная, четко оформилась в сознании. Найти Дину и Йосефа. Они
наверняка тоже оказались в этом пространстве-времени, и наверняка их
положение хуже, потому что Йосеф попробует разбираться в этом сугубо
материальном мире с помощью идей Торы, а Дина, будучи женщиной, может
запаниковать и безнадежно запутать ситуацию. О том, что его собственная
уверенность была не более чем отражением его личного понимания мира,
которое могло быть еще дальше от истины, чем представления Йосефа,
основанные все же на логике Книги - генетического кода, собственно, и
приведшего сюда всех троих, он в тот момент не подумал.
Колея, в которой он двигался, постепенно сужалась, тормозя полет, ему
казалось, что грани (именно на гранях, будто огни святого Эльма,
скапливались огоньки-цели) взрезают пространство, как тупое лезкие нелегко
взрезает тонкую, но скользкую материю. Не останавливаться! Потому что он
должен достичь той горловины, что связывала сейчас его - планету - с
пространственным мешком, в котором, перемешиваясь подобно молекулам в
газовом пузыре, летали иные планеты, иные Хранилища.
Быстрым движением мысли он оглядел собственные недра, но знания
древних ничем не помогли. Он воспринял миллион советов - от рекомендаций
по растапливанию розового масла до указаний по созданию блоков для
транспортировки гранитных плит (исходивших от главного зодчего времен
Аменхотепа II). Отмахнувшись от непрошенных советов, он понял, что никакое
движение в колее не приведет его к выходу из топологической ловушки.
А выбраться из колеи он не мог.
* * *
Когда на мгновение погас и снова зажегся свет, Дина почувствовала,
будто ее обняли крепкие и властные руки, чье- то дыхание коснулось ее
щеки, и чей-то голос, тихий и уверенный, сказал:
- Не бойся.
Она не испугалась. Слишком много было иных впечатлений - для страха
просто не осталось места.
Она почувствовала, как на руки льется теплая вода, и отдернула их,
чтобы не замочить рукава. Вода вытекала из отверстия в белой стене,
тянувшейся на сотни метров вправо и влево. Она стояла перед стеной, и
рядом с ней - справа и слева - стояли женщины. Все они протягивали к стене
руки и ловили тонкие водяные струи. Струй было множество, будто ряд
питьевых фонтанчиков. Женщины погружали руки в эти тоненькие параболы,
набирали полные пригоршни, умывались, некоторые пили эту воду, и лица их
выражали восторг, даже экстаз, будто вода была либо живой, залечивавшей
любые раны, особенно раны души, либо была вовсе не водой, но божественной
жидкостью, приобщавшей к блаженству.
Скосив глаза на свою соседку справа, Дина провела мокрыми ладонями по
лицу - и не почувствовала ничего. Вода как вода, теплая, и наверно, очень
соленая, если судить по тому, как натянулась кожа. Дина лизнула кончик
пальца - да, соль.
Женщина, стоявшая справа, была одета в длинное, до земли, фиолетовое
шелковое платье, широкое в подоле, узкое в талии, легко обнимавшее
красивую грудь и сходившееся на шее строгим стоячим воротником. Было ей на
вид лет пятьдесят, может быть, чуть меньше. Посмотрев влево, Дина увидела
молодую девушку лет восемнадцати в пляжном костюме тридцатых годов -
наглухо закрытом не только от непотребных взглядов, но и от жаркого
летнего воздуха.
Она посмотрела вверх и увидела то, что ожидала - стена кончалась на
уровне примерно ста метров, а выше лежало небо.
Небо?
Это было бесконечно глубокое сферическое зеркало.
В самом зените уходило направо и налево отражение белой стены, но
невозможно было оценить ее толщину, потому что расстояние до купола
оставалось загадкой, которую было страшно разгадывать. Расстояние
наверняка было огромным - сотни километров, тысячи? - потому что отражение
мира представало картой, на которой невозможно было разглядеть не только
отдельных людей, пусть даже в необычном ракурсе, но даже значительно более
крупные предметы. Желтовато-зеленые материки (острова?) на
зеленовато-синей подкладке океанов.
Дина подумала, что если дать себе волю, она сейчас сорвется и
помчится вверх, который тут же станет низом, и мир перевернется, и упав,
она снова окажется в своем салоне в Ир- Ганим и даже не почувствует удара
от падения по очень простой причине - во сне не бывает больно.
И тогда она разбудит Хаима, потому что...
Она впервые подумала о сыне, и ей стало страшно.
* * *
Покачнувшись, но все же устояв на ногах, Йосеф Дари подумал о том,
что нужно немедленно возблагодарить Господа за чудесное спасение. Когда
свет исчез, он решил было, что умер - настолько плотной была темнота,
настолько беззвучной и, главное, непредставимо бесконечной. "Неужели так
вот и уходят?" - мысль была очень четкой, она и заставила Йосефа поверить,
что не все связи с миром реальности уже утеряны.
Он обнаружил, что стоит на большой городской площади перед длинным
приземистым зданием. Здание было синагогой, Йосеф не нуждался в логических
умозаключениях, чтобы понять это. Прежде чем начать разбираться в
ситуации, нужно было войти, отыскать рава, собрать миньян и вознести хвалу
Всевышнему.
Он шел, глядя прямо перед собой на портал Храма, но боковым зрением
различал все же, что площадь вовсе не пуста, как показалось с первого
взгляда. Группами в разных ее концах стояли люди, будто застыли по чьей-то
команде. Одежды... Чего здесь только не было: хасидские халаты, черные
костюмы и шляпы хабадников, полосатые накидки испанских евреев, лапсердаки
из белорусского местечка, длиннополые платья женщин. Храм доминировал, но
и другие строения, ограничивавшие площадь по периметру, выглядели далеко
не хибарами: добротная каменная кладка в два этажа, без излишеств и
определенного архитектурного стиля. Площадь была выложена гранитными
плитками, на стыках между ними пробивалась трава. День был жарким, судя по
блеклой голубизне неба. Сам же Йосеф не ощущал ни жары, ни холода, ни
запахов, которые здесь непременно должны были присутствовать, ни звуков,
без которых городская площадь была всего лишь замечательно написанной
картиной.
Он вступил под тень портика, едва не споткнувшись, потому что не
заметил ступеньки. Двери были массивными - в два роста - и украшенными
сложным орнаментом. Они были закрыты, но справа Йосеф увидел небольшую
дверцу с бронзовым кольцом. Дверца была полуоткрыта, из нее выглядывала
темнота. Помедлив, Йосеф вступил в эту темноту, и она сомкнулась, избавив
глаза от необходимости вглядываться.
Вместо зрения включился слух, и Йосеф услышал первый звук в этом мире
- чье-то спокойное размеренное дыхание.
Нужно было прочитать молитву, хотя бы для того, чтобы снова ощутить
себя личностью, но он не решался заговорить вслух, а мысленная молитва -
он опасался - не будет услышана.
Голос, раздавшийся высоко под невидимым сводом, прервал его
размышления.
- Вот ты и пришел ко мне.
Голос был спокойным и низким, с удивительным сочетанием тембров,
делавшим каждое слово будто заключенным в рамку из полувздохов. Йосеф
оглянулся, ожидая увидеть светлый прямоугольник дверцы - единственную
оставшуюся связь с видимым миром, - но темнота была абсолютной, и он ни за
что не смог бы определить, откуда пришел и куда отступать, если в том
возникнет нужда.
Он провел в ешиве больше четверти века, он знал Талмуд и хорошо - по
мнению рава Штайнзальца - разбирался в Каббале. Каждый миг своей жизни -
даже тогода, когда занимался любовью с женой Ханой - он был морально готов
предстать перед Всевышним, перед светом Творца.
Почему - мрак?
Может быть, мои ощущения вывернулись наизнанку? - подумал он.
Абсолютный свет и абсолютная тьма - проблема восприятия. Проблема
абсолюта, проблема терминологии, философии - но не практического знания.
Ясно одно - он поднялся на свой Синай. И нужно быть достойным. Бог
говорит с ним не из облака, а из мрака, который тоже подобен облаку,
потому что не позволяет воспринимать Творца глазами. Творец говорил с
Моше, Творец говорил с пророками, не являя им своей видимой сути, время от
времени дозволяя лицезреть не облик свой, но формы, придуманные им для
того, чтобы лучше вопринимались произносимые им слова. Слово - сущность
бытия. Слово закреплено в Книге.
- Верно, - сказал голос, и Йосеф понял, что слово - это и не звук
вовсе, не буквы, впечатанные и вписанные, или выбитые на скрижали. Слово -
это мысль.
- И еще имя, - сказал голос.
Имя?
- Подумай, - сказал голос.
Бог был рядом. Бог явился не ярким светом, не пылающим кустом, но
чернотой во мраке, пустотой в вакууме. Йосеф не мог ни говорить, ни думать
- делать то или другое, или то и другое вместе в присутствии Творца было
не кощунством, но простой бессмыслицей.
- Где двое, что пришли с тобой?
Нужно отвечать. Нужны мысли. Память. Йосеф, который ощущал единство с
абсолютом и полное отсутствие всего земного, был мгновенно ввергнут в свою
телесную оболочку, и ему стало больно. Больно памяти, потому что он
позволил ей забыть о них, но он не знал, что они тоже пришли в этот мир.
Он вспомнил последние мгновения перед своим уходом из квартиры в Ир-ганим.
Илья и Дина стояли у окна и не смотрели на него, а потом он сразу оказался
на площади перед Храмом и не смотрел по сторонам. Если они последовали за
ним, то, может быть, сейчас тоже стоят рядом.
- Их нет здесь.
Йосефу показалось, что стало светлее - может ли стать светлее в
полном мраке? Что-то, еще более темное, чем мрак, отдалялось, уходило,
исчезало из мыслей. Творец больше не желал говорить с ним.
Он не сумел понять Творца.
Пережить это было невозможно. Сердце Йосефа перестало биться. Он
умер.
* * *
Он ощущал свою массу как сердечную боль. Были и другие ощущения,
столь же неприятные, сколь и бесполезные, потому что он не знал, что они
означают.
Он не хотел быть планетой. Из всех эмоций именно эта преобладала, не
позволяя сосредоточиться на решении основной задачи. Он не хотел быть
небесным телом необычной для планет многогранной формы, не хотел, не хотел
- до слез, которые он ощущал на своих щеках, не ощущая в то же время самих
щек.
Необыкновенно ярко представилась ему Дина - как она стояла на фоне
светлого квадрата окна. Он хотел эту женщину - ее волосы, кольцами
лежавшие на плечах, ее глаза, серо-голубые как камень аметист (его камень
по гороскопу), он хотел ее губы и ее ладони, шершавые от тяжелой работы.
Господи, да что перечислять - он просто хотел быть с этой женщиной где
угодно и на любых условиях, и нужно было стать планетой, чтобы понять
это?!
Он устыдился своего желания - не потому, что считал для себя
невозможным думать о чужой жене, тем более о жене Мессии, а потому, что
своих желаний у него сейчас быть не могло, он был единым целым еще с
миллионами людей, умерших на Земле тысячи лет назад. И смущать их
представления о допустимом и возможном у него не было оснований.
Он заставил себя открыть глаза миру. Будучи планетой, он видел. Не
глазами, конечно, но всей поверхностью, поглощавшей любые лучи во всем
диапазоне электромагнитного спектра, улавливающей все падающие частицы,
фиксирующей направление движения любого кванта. Он сосредоточился на
окружающем космосе.
Колея, в которой он медленно двигался к узкой горловине, отделявшей
его от большого пространства, выглядела как продавленная в поле тяжести
линия, как след от тяжелого груза на растянутой тонкой материи. Для того,
чтобы расширить горловину, необходимо было участие внешних полей, внешних
звезд, явившихся на небе бегущими блестками. Он понимал, что каждая из
этих звезд или планет вполне может оказаться и разумной - как он.
Наверное, став планетой, он утратил какие-то качества собственной
личности, потому что не испытывал никакого страха, никакого даже
сколько-нибудь значительного удивления. Не впадая в панику, он подумал о
том, возвратятся ли эти способности, когда он вновь станет человеком -
собой, и станет ли он собой, если не вернутся способности удивляться,
бояться, паниковать. Будто именно они, а не способность мыслить, которая
не только сохранилась, но и возросла, были ему абсолютно необходимы для
того, чтобы называться Ильей Денисовичем Купревичем.
Он осмотрел свои недра. Понял: вся планета была одним кристаллом,
выращенным за много тысяч лет (почему тысяч, а не миллионов? что вообще
время - здесь?). Довольно легко провести разлом по геометрической оси
кристалла. Он это сможет. А последствия? Для личности - возможное
умопомешательство. Для памяти? Чем станет все это множество впечатанных в
кристал сущностей - множество жизненных опытов людей прошлого? Они мыслят,
они в нем, и он не сможет разделить себя, не продумав заранее всех
следствий.
Из горловины, будто из пустоты, начало втягиваться внутрь толстое
бугристое щупальце. Оно никому не принадлежало, возникая в том месте,
сквозь которое - как сквозь горло бутылки - он недавно безуспешно пытался
прорваться.
Щупальце вытягивалось, освещенное тусклыми лучами далеких звезд, но и
само чуть светилось мягким зеленоватым светом. Оно было красиво, и он не
знал, следует ли ему бояться. Впрочем, страха он все равно не испытывал, и
свое отношение к щупальцу определял не эмоциально, а сугубо логически -
следует ли ему устраниться с пути или, напротив, войти в прямой физический
контакт.
Он решил устраниться и подождать. Перекатываясь с грани на грань, он
освободил колею. Щупальце ползло толчками, и он ощутил притяжение. Его
влекло к приближавшейся вибрирующей поверхности. На какое-то время,
ставшее для его сознания мгновением, он оказался на оси симметрии этого
огромного бревна, и две картины ясно явились ему - обе вместе, но детально
отличимые одна от другой.
Ярко освещенная площадь перед высоким зданием белого камня, со
множеством колонн, каждая из которых была символом еще недоступного ему
знания. И длинная, хотя, вероятно, и высокая тоже, стена со множеством
бьющих горизонтально фонтанчиков, каждый из которых был символом еще
недоступного ему понимания.
Щупальце дернулось, обе картины исчезли, и он попытался перекатиться
следом, чтобы восстановить изображение. Не удалось, и он закачался, будто
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг