Грузоход прошел зону синтеза, но ее огни еще долго отражались на
плоскостях корабельных антенн. Постепенно глаза привыкли к темноте, и небо
наполнилось звездами.
Я могу часами смотреть на небо и на море. Вот только часов этих становится
все меньше и меньше. Чем лучше я подготавливаю ребят, тем труднее ими
руководить. Они безжалостны ко мне, как когда-то наша четверка была
безжалостна к Уно. Учитель должен все знать, учитель должен все уметь,
учитель всегда должен быть впереди. Иначе какой он учитель?
Ребята пройдут практику на Короне и научатся летать лучше меня. Они и
сейчас летают лучше меня, но еще не замечают этого, не понимают. К концу
практики поймут. Рой не вернулся на Гродос, как раз потому, что Уно
Хедлунд не мог научить его летать так, как летали ю-пилоты.
Там, в зоне синтеза, я поступил правильно: отключился от суеты, спокойно
подумал и нашел решение. Сейчас труднее отключиться, у меня ворох
неотложных вопросов. Как, например, научиться летать лучше, чем летают
ю-пилоты?..
2
Катер сбавил скорость и аккуратно прижался к пирсу. На деревянных досках,
выщербленных солнцем и солью, лежали мокрые желтые листья - на Гродосе
была осень. Я соскочил на пирс, и катер сразу заурчал. Я смотрел, как он
отходит, четко разворачивается и набирает скорость. Раньше на этих катерах
не было автоматики. Три месяца назад, когда я уезжал с Гродоса, катер вел
рыжий мальчишка из интерната в Польдии.
Берег был пуст. Сюда, на полузаброшенный пирс у восточного, обрывистого
склона Сизой горы, редко кто приходил. Некому было сюда приходить: в
прошлом году на Гродосе жили двадцать человек, теперь осталось двенадцать,
да и те не всегда бывают на острове. Когда-то на этот берег приезжали
школьники и студенты из Польдии, жгли костры, пели песни. В море, теперь
таком пустынном, постоянно сновали лодки, яхты, катера...
Пустынно становится на Земле. Производство почти полностью перешло в
космос, там же размещены основные научные и учебные центры. Каждый год в
Диске возникают сотни новых экосфер. В жилых экосферах все, как на Земле,
- леса, степи, горы, моря, реки, озера, - и все это спроектировано лучшими
экологами, архитекторами, художниками, психологами. В экосферах есть и
такое, чего на Земле никогда не встретишь. Причудливая смена времен года,
искусно устроенные оптические эффекты в атмосфере, немыслимые в земных
условиях пейзажи, растения и животные. На Алисе три весны - и все разные,
на Росинке жаркое снежное лето, как в горах, и две удивительно поэтичные
осени. На Зарине по янтарному небу плывут мерцающие пурпурные облака.
Страна водопадов на Лазури, поющие леса на Ньюте, ласковые пушистые рыбки
в кочующих озерах Релии...
Тропинка, по которой я поднимался к дому, густо заросла травой, теперь уже
желтой и коричневой. Я выбрал это место для своего дома, чтобы быть
подальше от школы: там постоянно что-то перестраивалось, на грузовую
площадку опускались реапланы, что-то привозили, что-то увозили, и в
учебных корпусах допоздна шумели монтажники. В последние годы суеты стало
меньше и можно было вернуться в школьный городок, но я уже привык к своему
дому.
Дверь была приоткрыта, ветер раскачивал ее. На крыльце сидел серый
котенок, он привстал и настороженно посмотрел на меня. Я тоже настороженно
посмотрел на него. Когда-то Лина увлекалась биотрансформацией и ставила
опыты в духе Шилдса; с той поры на острове попадались странные животные.
Лучше всего у Лины получались кошки с собачим поведением. Лина утверждала,
что вообще это собаки, но в облике кошек.
- Привет, старина, - сказал я. - Надеюсь, ты не собака и не рысь.
Котенок не тявкал и не махал хвостом. Возможно, это был самый обыкновенный
котенок.
Наступили сумерки, в комнатах было полутемно. Я увидел на стене вазу с
гладиолусами и груду книг, пакетов, конвертов. Не зажигая света, я прошел
на террасу. Следом за мной на террасу проскользнул котенок. Он сел поодаль
и стал задумчиво меня разглядывать. Далеко в море, у темной полосы
горизонта был виден красный огонек - катер возвращался в Польдию.
Пустынно становится на Земле. В огромном зале космопорта на мысе Матапан
было человек десять, не больше. В вагоне спидвея, идущем на Польдию, - два
человека... После экосфер Земля кажется какой-то неустроенной,
неорганизованной. В экосферах не встретишь неказистую и скособочную Сизую
гору, выжженный солнцем каменистый берег Гродоса, полуразрушенный пирс и
полосу пыльных блеклых кустарников. И все-таки меня тянет на Землю, на
Гродос. Наверное, потому, что еще в детстве я привык лежать на шершавых
досках восточного пирса и смотреть на море, сливающееся с небом, или
разглядывать сквозь щели между досками пляшущие на воде солнечные узоры.
Поколение, выросшее в экосферах, относится к Земле иначе. Как к большому
историческому музею. Вот здесь была столица древнего царства, а тут
произошло знаменитое сражение, а там, в этой маленькой комнатке Фудзио
Тада впервые получил силовое поле, и оно выбило стекло вот в этом окне...
Пискнул котенок.
- Не унывай, старик, - сказал я ему. - Через восемь дней я улечу, ты снова
останешься хозяином.
3
По грузовой площадке, ярко освещенной прожекторами, двигался старенький
спрут: подбирал щупальцами разбросанные по площадке контейнеры и складывал
их на транспортную тележку. В кабине спрута сидел Уно. Я остановился
поодаль, в темноте; интересно было смотреть, как работает спрут. Уно
привез это чудовище, когда школу только начинали строить. С тех пор на
Гродосе сменилось множество универсальных рабочих машин: все время
выпускались новые, более совершенные модели. Но спрут оставался, и, как
только появлялась возможность поработать, Уно выводил его из гаража.
- Уно! - крикнул я.
Он остановил спрута - контейнер повис в вытянутых щупальцах - и приоткрыл
дверь кабины. Похоже, он был смущен.
- Здравствуйте, Уно.
- А, появился, - сказал он, всматриваясь в темноту. - Здравствуй...
Видишь, работаю за тебя: это твой заказ, оборудование для физической
лаборатории.
По узкой лесенке я взобрался в кабину. Там было тепло и пахло маслом. Уно
набрал целую коллекцию старых машин: спрут, два орнитоптера, лодку с
настоящим двигателем внутреннего сгорания, силовые скафандры на
гидроусилителях, электромобиль, токарный станок... Все они пахнут маслом.
Формально это экспонаты по истории техники, но для Уно они живые вещи,
пожалуй, даже живые существа. Шумные, теплые, немного капризные...
- Садись, - сказал Уно. - Вот заброшу этот ящик, поговорим.
Он забросил этот ящик и еще один ("Лежит на самой дороге..."), а потом еще
один ("Заодно уж прихватим..."). Хорошо это у него получалось: рычаги
управления оказывались там, куда он, не глядя, опускал руку; педали
поджимались ровно настолько, насколько нужно; при этом Уно успевал еще
переключать какие-то тумблеры, подкручивать какие-то маховички и следить
за цветными огнями на пульте. Один раз спрут недовольно заурчал; видимо,
контейнер был слишком тяжел или щупальца схватили его неудачно. Уно
удивленно пробормотал; "Ну, малыш..." - и спрут рывком поднял огромный
серебристый ящик. Уно шепнул что-то одобрительно, рассмеялся...
- Хорошая машина, - сказал я.
- Стареет, - отозвался Уно. - Приятно на ней работать, но стареет, ничего
не поделаешь. Каумет на щупальцах износился, а заменить нечем. Не
выпускают каумета.
Нынешние машины не стареют, но привязаться к ним, полюбить их -
невозможно. Они есть и их нет. Можно любить космические корабли вообще и
невозможно любить конкретный корабль; его нет, он возникает только на
время работы, а потом его распыляют. Что же любить - стандартную капсулу
или программу развертки корабля, заложенную в памяти ЭВМ?.. Стереотехника
и ДС-операции постепенно проникают всюду: вещи исчезают - их заменяют
динамичные структуры. Современный погрузчик можно мгновенно превратить в
груду фепора, ферромагнитного порошка, а потом сделать из фепора новый
погрузчик или любую другую машину. Машина оказывается только временной
формой, а к порошку и электромагнитному полю трудно привязаться, их трудно
полюбить... Спрут - другое дело. Он не меняется, его надо смазывать, мыть,
он пахнет маслом, а при работе забавно урчит. Я-то еще понимаю, что к
спруту можно привязаться, как, скажем, к восточному пирсу или Гродосу. Но
поколение, растущее в экосферах, вряд ли это поймет: в большинстве экосфер
запрограммировано даже изменение рельефа...
Спрут осторожно поставил ящик, щупальца опустились, машина отодвинулась от
тележки и замерла.
- Посидим немного, - предложил Уно. - Когда ты приехал?
- Час назад.
- Я ждал тебя завтра.
- Скоростная трасса, и грузоход шел порожняком.
- Вот как... А перегрузки?
- Есть немного. При маневрировании. В капсуле свое гравиполе.
- Все-таки тебе надо отдохнуть.
Я видел: Уно хочет что-то сказать - и не решается, а это на него не
похоже. Я говорил с ним сутки назад, перед отлетом с Ганимеда. Что же
могло произойти за это время?
- Насчет Юны... ничего нового?
- Нет... Волнуешься? Когда ты проходил практику у Тадеуша, я тоже
волновался.
В стекло ударили крупные дождевые капли. Защитный слой стекла отталкивал
их, они скатывались вниз, как шарики ртути. Уно прикрыл дверцу.
- Осень... Всю неделю шли дожди. Затопило дорогу к южному маяку.
- Каумет можно достать, - сказал я. - Сколько угодно. В старых вагонах
спидвея силовые элементы аварийной амортизации сделаны из каумета.
Амортизацией никогда не пользовались, каумет там целехонький.
- Амортизация? - переспросил Уно, - Да, конечно, конечно... Толковая
мысль, спасибо.
- Я могу съездить в Польдию. Хоть завтра.
- В Польдию? Нет, Илья, съездить надо не в Польдию, а в Кунгур, к Хансу
Улли. Завтра же. Он прислал приглашение.
Вот оно что, подумал я. Ханс Улли руководит ЦСП, Центром социального
планирования, а если ЦСП заинтересовался нашим экспериментом, значит,
назревают большие события.
- До сих пор ЦСП нас не замечал.
- Не совсем. Год назад они попросили материалы, я отправил. Не надейся,
что разговор будет на поверхности. Улли не такой человек.
Позицию Улли я примерно представлял. В последнем ежегоднике ЦСП была его
статья, там затрагивалась и проблема гиперспециализации. Наша цивилизация,
писал Улли, основана на специализации, именно это обеспечило ее быстрое
историческое развитие. "Специализация была ключом к решению очень многих
проблем, и мы открывали этим ключом дверь за дверью и шли вперед, не
заботясь о том, что где-то позади нас двери захлопывались..." Социологи
вообще относятся к нам, как к изобретателям вечного двигателя: хорошо бы
иметь такой двигатель, но, увы, принципиально невозможно. Специализация -
самый древний и самый основной закон общества, а социальные законы ничуть
не слабее физических.
- Когда мы выезжаем?
- Ты поедешь один, Илья.
- Почему?
- С завтрашнего дня ты - руководитель школы. Я буду жить на Алтае, у Лины.
Если бы Уно объявил, что завтра Сизую гору переправят куда-нибудь на Марс,
я удивился бы меньше. Невозможно было представить Гродос без Уно и Уно без
Гродоса.
- Что случилось?
- Ничего не случилось. Просто так будет лучше.
Я смотрел на Уно и ничего не понимал. Почему будет лучше? Кому будет
лучше? Я видел, что Уно, как всегда, спокоен - и это было дико. Как в
нелепом сне, когда хочешь проснуться, отчаянно стараешься проснуться - и
не можешь.
- Должны быть причины, - упрямо повторял я. - Должны же быть причины...
- Причины... Мы топчемся на месте, ты сам знаешь. Нужно что-то новое.
- Мы все время ищем новое. Почему нельзя работать вдвоем? Почему вам надо
уезжать с Гродоса?
- Ты подумаешь и сам все поймешь.
- Что-нибудь не так? Вы недовольны мной?
Он посмотрел на меня и отрицательно качнул головой:
- Нет, напротив. Я даже собой доволен. Помнишь, были когда-то
многоступенчатые ракеты: первая ступень разгоняла ракету, а потом,
израсходовав горючее, отделялась, и тогда начинала работать следующая
ступень... Я был хорошей ступенью. Разве не так?
- Ладно, - невпопад ответил я. - Вы уедете на Алтай. Но ведь все равно вы
будете думать о нашем деле.
- Буду, - согласился Уно. - Мысли не отключишь, ты прав. Но дело сейчас не
во мне.
Это уже обдумано и бесповоротно решено, подумал я, ничего нельзя изменить,
ничего. Я вдруг заметил, как мало огней внизу, в зданиях школьного
городка. Не было света в окнах учебных корпусов, не горели огни
спортивного комплекса и даже на улицах было темнее, чем обычно. Уедет Уно,
потом распадется моя четверка, на Гродосе будет совсем пусто. Может быть,
это и есть поражение. Я впервые подумал об этом, впервые услышал это
слово: "Поражение" - и ощутил его горечь и тяжесть. В чем мы ошиблись?
Почему мы ошиблись?
- Вы могли бы остаться на Гродосе, - сказал я, уже догадываясь, что
ответит Уно.
- Нет, Илья. Ты должен рассчитывать только на себя. Тебе предстоит ломать
то, что я строил... Или нагромоздил, не знаю уж, что точнее. Так или иначе
ломать на этот раз придется не верхушки, а самый фундамент, основы теории.
- Будем ломать вдвоем.
- Вдвоем не получится. Я не вижу - что ломать. Если, создав теорию, не
видишь, что в ней можно сломать и перестроить, - пора уходить.
- И я не вижу.
Уно рассмеялся:
- Ага, значит, ты думал об этом!..
Я пробормотал:
- Но это же нормально...
- Нормально, - согласился Уно. - Теория должна непрерывно обновляться. У
тебя это получится, не сомневайся. Ты был занят своей четверкой и полагал,
что Уно, как всегда, что-нибудь придумает. Не спорь... Я тоже рассчитывал:
вот сделаю это, закончу то, освобожусь и спокойно поищу - что ломать.
Раньше удавалось... На этот раз я упустил время, Илья. Раньше я легко
возвращался к самому началу, одним взглядом охватывал все сооружение, всю
теорию, видел, где нужно ломать и как надо строить. Теперь я вижу только
частности. Меня охватывает какой-то идиотский восторг: черт побери, в
целом все здорово сделано!.. И мысль работает в одном направлении: это
правильно и вот это тоже правильно, вообще все правильно... Прекрасная
картина: все правильно, а четверки распадаются.
Он помолчал, потом сказал, усмехнувшись:
- Ладно. Закончим с ящиками. Ящики-то не виноваты... Тебе надо отдохнуть.
Иди, у нас еще будет время поговорить. Сегодня ты будешь твердить только
одно: "Почему? Почему?.." А нам надо решить множество конкретных вопросов.
Иди, отдыхай. Я закажу катер на девять и предупрежу Улли. Вернешься,
поговорим.
Я опустился на площадку. Щупальца спрута потянулись к тележке, уцепились
за нее, легко стронули ее с места.
Дождя не было. Я отошел за край площадки и остановился. Спрут тянул
тележку к лежащим поодаль ящикам. Тридцать два года назад Уно привел
спрута на Гродос и начал строить школу. Сегодня он снова работает на
спруте, хотя ящики мог собрать кто-нибудь другой. Он не ждал меня
сегодня...
Я впервые понял, как тяжело было Уно эти тридцать два года. Не то, чтобы я
раньше не знал этого или не думал об этом. Просто все, что делал Уно,
воспринималось как нечто естественное: первооткрывателю всегда трудно. И
только сейчас я почувствовал меру этой трудности, почувствовал, как это
много - тридцать два года, в течение которых надо было в одиночку
создавать теорию, считающуюся неосуществимой, и самому десятки раз ломать
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг