владел всем: гением, богатством, славой, могуществом - всем, что только
может дать жизнь выдающемуся человеку. Я хотел дать ему счастье,
недоступное для смертных. Я хотел сделать его самым счастливым существом
на свете. Но я ошибся, Сараев! - Профессор остановился, потрогал свой
крутой лоб, словно стараясь разгладить его, и снова продолжал: - Уже
сейчас миллионы людей на земле с напряженным вниманием следят за ним и за
этими опытами по выращиванию человеческого эмбриона в искусственных,
лабораторных условиях. Его зачатие люди считают едва ли не восьмым чудом
света. Все ждут его рождения, и оно, конечно, ни для кого не осталось бы
тайной. Имя первого человека, рожденного в искусственных, лабораторных
условиях, произносилось бы во всех странах, на всех языках и наречиях.
"Бебе в пробирке" назвали бы его острословы-французы, "бэби в бутылке"
отозвались бы англичане, или просто "человек из инкубатора", как сказали
бы другие. Шаг за шагом, в течение всей его жизни эта слава неотступно
преследовала бы его. Каждое движение его, каждый порыв этого несчастного
существа омрачался бы ею. Вы представляете, какая это страшная и странная
слава? А завтра, когда он вырос бы, стал взрослым и спросил у меня, а кто
его родители и где они, - что я ответил бы ему? Ответил бы, что его папа и
мама - это пробирки и колбы или форсунки и инкубаторы? Это я сказал бы
ему? - Профессор остановился и перевел дух. - Нет, я никогда не решился бы
произнести эти слова... Три месяца эта мысль изо дня в день и по ночам
преследовала меня, пока вчера я не покончил с ней... и убил моего бедного
и любимого мальчика... - Профессор кончил. Лицо его исказилось от какой-то
внутренней боли. Беспомощно оглядываясь вокруг, он зачем-то достал
платочек и стал вытирать им свое пенсне. Потом, прихрамывая на правую
ногу, он подошел к креслу, к которому была прислонена его тонкая
инкрустированная трость, и, взяв ее, направился к выходу.
Осунувшийся и побледневший, постаревший в эти месяцы на целые годы, он
совсем не походил сейчас на прежнего Бупегалиева, гордого, надменного и
сильного аристократа в науке. Казалось, он и хромал сейчас больше...
Растерянный и озадаченный, Сараев смотрел ему вслед, не в состоянии
уловить сейчас ни одной своей мысли. Профессор остановился перед массивной
кожаной дверью, открыл ее левой свободной рукой и, сильно прихрамывая на
правую ногу, вышел.
Сараев остался один в лаборатории. Он еще ничего не мог уяснить себе.
Почему профессор так разволновался? Разве он сказал ему что-нибудь
особенное? Разве не говорил Сараев всегда правды своим друзьям и ему,
Бупегалиеву? Профессор ушел и даже забыл пригласить его домой, его,
Сараева, своего старого друга, который так хотел увидеть и который так
искал его... Сараев бесцельно посмотрел на многочисленные стеклянные
колыбели, разложенные на столах, на огромные матовые установки, так и не
дождавшиеся большого ребенка, и остановился взглядом на мощном инкубаторе
из плексигласа. Внутри его в питательной жидкости плавал мертвый ребенок.
Он застыл в неподвижной, скрюченной позе, из которой ему уже никогда не
суждено было разогнуться.
Машинально скользнув взглядом по его ручонкам и ножкам, по его
маленькому сморщенному личику, словно силившемуся выкрикнуть что-то,
Сараев неожиданно вздрогнул. Стремительная, как молния, мысль обожгла ему
мозг и так же неуловимо исчезла. Как он не догадался раньше? Как он не
понял этого раньше?
Этот большой и безжизненный эмбрион был, несомненно, сыном его, уже
седеющего профессора...
В этот день профессор не только остановил опыты. В этот день он потерял
своего последнего сына.
sf.nm.ru
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг