OCR -=anonimous=-
Анатолий Алексин.
Необычайные похождения Севы Котлова.
Часть первая
ПОД ЧУЖИМ ИМЕНЕМ
С ЧЕГО ВСЁ НАЧАЛОСЬ...
Это началось на уроке немецкого языка. Я поднял руку и сказал:
- Анна Рудольфовна, можно закрыть окно? А то прямо мурашки бегают...
Анна Рудольфовна сняла пенсне, не спеша оглядела окно, потом всю нашу
парту и, наконец, меня в отдельности.
- Свою просьбу вы, Котлов, вполне могли бы изложить по-немецки. Кроме,
разумеется, слова "мурашки", которого мы ещё не проходили.
Анна Рудольфовна была единственной учительницей в нашем классе, да,
пожалуй, и во всей школе, которая называла учеников на "вы". С этим "вы" у
нас случалось много разных историй. Вот, например, скажет Анна Рудольфовна
ученику, стоящему у доски: "Вы свободны", - и мы все дружно вскакиваем со
своих мест.
Получив разрешение, я стал коленями на подоконник, ещё шире раскрыл
окно и высунулся на улицу.
- Котлов, зачем столько лишних движений? - сказала Анна Рудольфовна. -
Чтобы сделать простой перевод с немецкого, вы зачем-то наваливаетесь на
парту, сопите и даже высовываете язык. А чтобы закрыть окно, вылезаете на
улицу.
Я ничего не ответил Анне Рудольфовне, а только ещё больше свесился
вниз. Наконец я всё разглядел, спрыгнул на пол и, тяжело вздохнув,
направился к своей парте.
- Котлов, вы же забыли закрыть окно, - сказала Анна Рудольфовна.
И в самом деле, как же я забыл? Надо было выкручиваться.
- А я, Анна Рудольфовна, вижу: люди внизу без пальто ходят. Ну, значит,
думаю, потеплело уже!
- Потеплело? - Анна Рудольфовна развела в стороны свои полные руки. - А
как же ваши мурашки?
- Всё нормально! - бодро ответил я и сел на своё место.
- Ничего но понимаю! - по-немецки воскликнула Анна Рудольфовна. И с
размаху, даже не примеряясь, насадила пенсне себе на нос. - Ничего не
понимаю!..
Мой сосед Витька Бородкин, по прозвищу Витик-Нытик, прошептал так,
словно великое открытие сделал:
- У тебя, Котелок, башмаки только что в починке были, да?
- Откуда ты знаешь?
- А бумажки к подошвам приклеены. - Витька хитро подмигнул: вот, мол,
какой я сообразительный. - Ты на коленях стоял, а я твои подмётки
разглядывал.
И любил этот Витька всякими пустяками заниматься! Я взял ручку, как
всегда навалился на парту и написал на белом клочке: "В "Авангарде" идёт
"Под чужим именем". Заграничная! Во всю стену - человек в чёрной маске, со
шпагой и в сапогах с отворотами".
Витька ответил мне на том же белом клочке: "Значит, опять завтракать не
придётся? Очень есть хочу".
Я с презрением посмотрел на голодного Нытика, для которого какие-то
несчастные пончики в масле были важной чёрной маски, шпаги и сапог с
отворотами. "Можешь проедать свои деньги! - со злостью написал я. - В кино
нас всё равно не пустят".
- Почему-у? - сразу забыв про пончики, разочарованно прошептал Витька.
На белом клочке больше не было места, и я тоже ответил шёпотом:
- Потому что чёртову бумажку уже повесили.
"Чёртовой бумажкой" мы называли зловредное объявление у дверей
кинотеатра: "Дети до 16 лет не допускаются". А как мы в тот день мечтали
быть в "Авангарде"!
"И неужели это правда, что взрослые люди, в особенности женщины, хотят
выглядеть помоложе? - думал я. - Не верю! Только сумасшедший может
убавлять себе года.
Ведь для взрослых - все на свете удовольствия. Вот мой старший брат,
Дима. Он может смотреть в кино любую картину, и во взрослую читальню
записаться, и вечером на симфонические концерты ходить. Ну, я, положим, не
особенно рвусь на симфонические концерты. Но почему всё-таки ему можно, а
мне нельзя?.."
В общем-то, мои рассуждения ни к чему не привели. Так что можно
считать, что всё началось не на уроке немецкого языка, а после этого
урока, когда Анна Рудольфовна, прощально помахав пенсне, сказала нам:
"Ауфвидерзеен!" - и мы вырвались на большую перемену.
Я сразу побежал на четвёртый этаж, к своему старшему брату Диме.
С каждым этажом ребята всё взрослели, а большая перемена становилась
всё тише.
На втором этаже носились, кричали, свистели и толкались самые лихие,
самые буйные - пятые и шестые классы. На третьем этаже тоже шумели и
бегали, по уже не дрались и не свистели. А уж на четвёртом были тишина,
спокойствие и даже свои правила уличного, или, верней сказать,
коридорного, движения: старшеклассницы под руку и в обнимку ходили по
самому центру коридора, а старшеклассники с умным видом жались у стен и
подоконников.
К Диме я бежал за деньгами на завтрак. Мама уверяла, что если дать мне
эти деньги утром, дома, так я их до школы не донесу.
На большой перемене, солидно порывшись в своём кошельке, Дима всегда
говорил:
- Сейчас же прямым ходом - в столовую. И бери не селёдку, а что-нибудь
существенное. Ведь обедать будем только вечером. Я проверю! Смотри,
Котелок!..
Проверять-то он, конечно, никогда не проверял, а говорил всё это просто
так, чтобы унизить меня в глазах своих товарищей. Но и на этом Дима не
успокаивался:
он напяливал на нос свои очки в толстой оправе, как у Ботвинника,
разглядывал меня и обязательно делал какие-нибудь замечания.
- Эх, Севка, уже всю рубашку помял! Если бы сам гладил, так не мял бы,
наверное!..
- Эх, Севка, всю куртку в чернилах вымазал! Если бы сам покупал, так,
наверно, не мазал бы!..
Честное слово, мне казалось, что Дима никогда в жизни не был в пятом
классе, а так прямо и родился на свет важным девятиклассником в роговых
очках! Да, хорошо быть взрослым человеком: всегда можешь поизмываться над
младшим братом да ещё со всех сторон похвалы за это получать: "Ах, какой
ты заботливый брат! Ах, какой ты внимательный!"
В тот день Дима, как обычно, выдал мне деньги, приказал по дороге в
буфет никуда не сворачивать и уже приготовился сделать замечание, но не
успел. Мимо какой-то подпрыгивающей, воробьиной походкой проходила Димина
классная руководительница - маленькая седая старушка. Она, между прочим,
учила ребят математике ещё тогда, когда не то что я, а даже мои папа на
свет не родился. Старушка остановилась, заглянула снизу мне в лицо и
сказала Диме:
- Котлов, это твой младший братишка? Я так и подумала: вы похожи как
две капли воды.
И, взяв меня за пуговицу, она спросила:
- В каком ты классе?
- В пятом "В".
- В пятом? Ишь какой рослый! Меня обогнал и тебя, Котлов, скоро
перерастёт.
- Да, в смысле роста он не подкачал, - ответил Дима таким тоном, будто
во всём, кроме роста, я очень даже подкачал.
- Похож. Удивительно похож! - повторила старушка. - Только вот зрение
он себе ещё не успел испортить. А так, если не считать очков, одно лицо.
Тебя как зовут?
Я, помню, не сразу ответил старушке, потому что в ту самую минуту меня
осенила одна очень важная идея. Просто потрясающая! Вот с этого всё и
началось...
МНЕ-ШЕСТНАДЦАТЬ ЛЕТ!
На последнем уроке все рисовали цветочные лепестки, тычинки и пестики.
И Витик-Нытик тоже рисовал, деловито посасывая кончик чернильного
карандаша. Губы у него сделались синие, словно он целый день в реке сидел.
Я толкнул Витьку в бок, и один пестик в его тетрадке сразу стал длиннее
других.
- Ну-у, во-от ещё!.. - заныл Витька. - Всё испо-ортил!.. Зарывшись в
учебник и будто разглядывая рисунки, я прошептал:
- Вопрос есть. Очень важный!
Витькины уши зашевелились от любопытства.
- Как ты думаешь, наш Димка фотографируется в очках или без очков? А?
Витька жалобно вздохнул:
- Насмехаешься, да? Издеваешься?.. Это была Витькина болезнь: ему
всегда казалось, что кто-то над ним издевается, что кто-то его обижает или
одурачивает.
- Бородкин, тебя удивляет структура цветка? - спросила ботаничка. - У
тебя есть вопрос?
- Да не-ет... - протянул Нытик. И снова взялся за рисование.
"В очках или без очков? В очках или без очков?" - всё время думал я и,
сам того не замечая, строил из лепестков и тычинок короткие слова: "Под
чужим именем...
Под чужим именем..."
Домой мы с Витькой бежали, толкая прохожих и бормоча себе под нос
какие-то извинения, которые, кроме нас самих, никто не слышал. Витька еле
поспевал за мной, но, и задыхаясь от бега, он умудрялся всё же потихоньку
скулить:
- Ну, скажи-и, в чём дело? Ну, скажи-и... Сам всё знаешь, а мне не
говори-ишь...
Я только отмахивался от него:
- Вот дома всё проверю - тогда скажу. Подожди меня у парадного. Я мигом!
Мама считала меня растяпой номер один. Но были ещё растяпы номер два и
номер три - Дима и папа. Им было категорически запрещено таскать с собой
документы:
"Обязательно потеряете! Или в троллейбусе вытащат".
- А если я вдруг нарушу правила уличного движения, - восклицал папа, -
и у меня потребуют паспорт?
- Не делай этого! - преспокойно отвечала мама. - Человек без паспорта
не должен нарушать никаких правил.
И дома паспорта лежали не где-нибудь в открытом ящике, а прятались в
книжном шкафу, прямо в книжках. Папин паспорт - в третьем томе
Мамина-Сибиряка, а Димин - в восьмом томе Малой советской энциклопедии.
Я стал поспешно листать страницы: перед глазами мелькали портреты,
диковинные машины, скелеты рыб и древних животных. Но паспорта не было...
В спешке я и не заметил, как тонкая тёмно-зелёная книжечка выскользнула из
пухлого синего тома.
Паспорт валялся на полу, у моих ног, - тот самый паспорт, который мама
всегда брала только двумя пальцами, как драгоценность какую-нибудь.
Я поднял паспорт, раскрыл его - ну, ясно, так я и знал!
Дима нарочно сфотографировался в очках, чтобы испортить всё дело.
Вставил свои глаза в противные чёрные рамочки и ещё ехидно улыбается
сквозь них: вот, мол, ничего у тебя и не выйдет!
На самом деле Дима вовсе не улыбался, а очень даже напряжённо смотрел
куда-то вдаль. Но это я после разглядел.
Я подошёл к зеркалу, посмотрел на Димину фотографию, а потом на себя:
на фотографию - и на себя. Лица, конечно, похожи. Но вот очки...
Дима часто называл меня "великим комбинатором". Я ещё тогда не читал
книжки про "великого комбинатора" и думал, что это какой-нибудь очень
симпатичный, умный и находчивый человек. Дима называл меня так недаром:
ведь я никогда не унывал больше пяти минут, а на шестой минуте уже находил
выход из любого положения. Так было и на этот раз.
Я вспомнил, что в левом ящике письменного стола лежат мамины очки. На
работу мама ходила без очков и надевала их только по вечерам, когда
читала, да ещё в кино захватывала.
"А есть ли какая-нибудь разница между мужскими и женскими очками? -
подумал я. - Вот сейчас узнаю".
Я достал из письменного ящика гладенький пластмассовый футляр, вынул из
него очки. Они были не в толстой роговой оправе, как Димины, а с тоненьким
чёрным ободком. Но ведь каждый человек может, например, разбить свои очки
и потом купить другие. Или даже иметь две пары очков: одни домашние, а
другие, так сказать, парадные, выходные. Конечно, может!
Я надел очки на нос, подошёл к зеркалу - и увидел какую-то
расплывчатую, бесформенную физиономию. Казалось, что я переглядываюсь сам
с собой сквозь мутное стекло. Как же я буду ходить в этих очках по улице?
Но тут я вспомнил, что мама, отрываясь от книги и желая сделать мне
какое-нибудь замечание, всегда глядела поверх очков. Я сдвинул
металлическую дужку на кончик носа и взглянул на себя поверх тоненьких
чёрных ободков. А потом - на Димину карточку; на карточку - и на себя.
Права была старушка учительница: одно лицо!
Не снимая очков, я помчался вниз. Витька чуть сумку не выронил:
- Ты-ы?..
- Нет, не я. Вовсе не я! Перед тобой девятиклассник, круглый отличник
учёбы и дисциплины Дмитрий Котлов. Не веришь? Проверь, пожалуйста!
С этими словами я протянул Витьке паспорт.
- Опять издеваешься? Опя-ять?..
- А что, разве не похож?
- Похож-то похож, но...
- Раз похож - значит, дело в шляпе, - перебил я Нытика. - Пойду в кино
под чужим именем. Понял?
- А я-я?..
- Что ты?
- А я домой, да?..
- Так ведь паспорт у меня один. Был бы у тебя похожий старший брат - и
ты бы пошёл в кино. Сам виноват!
- А ты на Димкин паспорт сразу два билета возьми.
- Возьми!.. Билеты не берут, а покупают. Понял? За деньги! А ты свои
деньги в буфете проел. Ведь проел, да? Витька грустно кивнул головой и
снова затянул:
- Возьми-и меня... Я только издали посмотрю, как у тебя с билетом
получится... И сразу уйду. Только посмотрю. Возьми-и, Котелок!
Котело-очек!..
Мне стало жалко Нытика: ну разве он виноват, что у него нет старшего
брата, а есть только одна маленькая сестра, да и та на него ни капельки не
похожа? И аппетит у него какой-то ненормальный: вот взял и потратил все
деньги на пончики.
Таких людей жалеть надо.
"ПРИГОТОВЬТЕ ПЯТЬДЕСЯТ КОПЕЕЧЕК!"
Смотреть всё время поверх очков оказалось не так-то легко: глаза очень
уставали.
Да и кончику моего носа было как-то но по себе: сперва он только
чесался от металлической дужки, а потом вовсе онемел под тяжестью маминых
очков. Тогда я подтянул дужку к переносице и стал смотреть сквозь стёкла.
Всё кругом сразу расплылось.
И тут я подумал: "Зачем же так истязать свои глаза и свой собственный
нос?
Зачем? Буду надевать очки только, как говорится, при предъявлении
документа. Не мог раньше додуматься!"
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг