наконец свою нулевую точку? Или воспитанники детских яселек оказались не
слишком разговорчивы?
Эта шутка показалась мне неуместной.
- Я направляюсь в родильный дом, - сказал сухо. - И извини, мне некогда.
Анисин даже присвистнул.
- Ого! Ты далеко пойдешь! - проговорил он с улыбкой. - Желаю
благоприятно разрешиться от бремени.
Я повернулся и зашагал по коридору, не удостоив его ответа.
- А кто будет оппонировать Бичуеву? - крикнул мне вдогонку Анисин.
- Никто, - ответил я, не оборачиваясь.
И это была чистая правда.
28
...Это была чистая правда, потому что я знал: оппоненты Бичуеву не
потребуются. Этот маленький лысенький старичок с плоским лицом и мелкими
чертами бухгалтера стоял третьим пунктом моей оздоровительной программы.
Первый был выполнен с помощью Фарафонова, второй, к сожалению, взял на
себя Конрад Д.Коркин, но третий пункт я не мог передоверить никому. Даже
Фарафонову. На сей раз "выходец с Арбата" будет всего лишь исполнителем
моего плана.
Я тщательно подготовился к защите Бичуева: возможно, даже более
тщательно, чем он сам. Бичуев был уверен, что его подтасовка не вызовет ни
у кого возражений, а все оппоненты были его закадычные друзья. Я же мог
полагаться только на себя самого. Друзей у меня больше не осталось.
Я написал для Фарафонова текст, который должен был произнести на защите
Бичуев. Примерно неделю Фарафонов разучивал этот текст наизусть, но не
преуспел в этом, и мы решили, что он сядет в задних рядах и будет
пользоваться моей шпаргалкой. Юрий Андреевич был недоволен: он полагал,
что справится и сам. Но я придерживался иного мнения: Фарафонов путал
термины "периодичность" и "цикличность", а на защите такие оговорки сразу
резанули бы слух. Поэтому я ограничился тем, что заставил Фарафонова
десять раз прочитать этот текст вслух. Читал Юрий Андреевич довольно
сносно. Правда, слово "цикличность" он произносил, пришепетывая, но этой
тонкостью можно было и пренебречь.
29
И вот наступил день заседания Ученого совета. Диссертация Бичуева не
вызывала интереса даже у рядовых сотрудников, поэтому зал наполовину был
пуст. Человек пятнадцать были приглашены самим соискателем, еще столько же
явилось повеселиться, было и около десятка зевак, которые хотели
посмотреть, как делается наука.
Бичуев был уверен в себе. По зову председательствующего он бодро встал,
поднялся на кафедру, разложил бумаги и папки, попил воды из стакана,
откашлялся. Плоское личико его торжественно блестело. В зале наступила
тишина.
Фарафонов сидел возле выхода, мрачно скрестив руки на груди, одним
глазом он косился на мою шпаргалку и шевелил при этом губами.
- Товарищи! - произнес Бичуев и, поперхнувшись, умолк.
Это было не совсем традиционное начало (предписывалось обратиться к
"уважаемым" и так далее), поэтому по залу прошел легкий шорох. Конрад
Дмитриевич благосклонно покивал головой (мол, бывает, бывает), а я гневно
оглянулся на Фарафонова: чертов "выходец" опять начал импровизировать.
Но дальше пошло все без заминок. Выступление Бичуева, которое
начиналось со слов "Перед вами делец от науки", было выслушано в гробовом
молчании. Члены Ученого совета оцепенели, секретарь вытянул шею с таким
напряжением, как будто собирался захлопать белыми крыльями и с клекотом
взмыть под потолок, и только старичок с лиловым лицом и слуховым
аппаратом, приглашенный из Академии наук, невозмутимо и добродушно кивал
на протяжении этой блистательной речи.
Бичуев говорил высоким пронзительным голосом, весь содрогаясь от
напряжения, и то и дело бил себя в грудь, что в сценарии не значилось, но
весь текст прошел без единой помарки. Когда же Бичуев произнес
заключительные слова ("Гнать таких из науки, а не присуждать степеней,
дорогие товарищи!"), зал еще минуту молчал, а потом разразились
аплодисменты.
Первым захлопал Конрад Д.Коркин.
- Браво, коллега! - произнес он негромко и встал.
Тут все вскочили с мест и принялись кричать и хлопать в ладоши. Под
этот шум Конрад Дмитриевич подошел к трибуне (Бичуев, дернувшись, вышел к
нему навстречу, пиджак его на спине промок от пота насквозь), и они
обнялись под ликующие вопли оппонентов и приглашенных.
- Блестяще!
- Потрясающая смелость!
- Браво, Бичуев, браво!
Громче всех кричал и бесновался Анисин. Он же первый сорвался с места,
подбежал к соискателю и кинулся ому на шею.
- Милый вы мой, дорогой вы мой! - вопил он, дрыгая в воздухе ногами. -
Уважаю! Не ожидал! Уважаю! Не ожидал!
И началась вакханалия. Все сочли своим долгом обступить изнемогшего
Бичуева, обласкать его, осыпать комплиментами, как будто он не зарубил
свою диссертацию, а блистательно защитился. Растерянный Бичуев вертелся в
центре толпы, отвечал на рукопожатия, вздрагивал от хлопков по спине и
повторял срывающимся голосом:
- Благодарю, друзья мои! Благодарю!
Но подлинный триумф начался тогда, когда гость из Академии наук,
бережно придерживая свой слуховой аппарат, подшаркал к Бичуеву (толпа
почтительно перед ним расступилась) и, пожав ему руку, произнес:
- Поздравляю, коллега.
Я обернулся - Фарафонова уже не было в зале. Виновник этого торжества
скромно удалился, предоставив мне полную возможность наслаждаться
происходящим.
Однако я заметил, что Бичуев справился с собой, приосанился и изъявил
желание говорить еще. Его желание было немедленно удовлетворено. Все
расселись по местам, соискатель пригладил лысину и поднялся на кафедру. Я
занервничал: похоже было, что Фарафонов удалился слишком рано.
Но Бичуев оказался на высоте. Дождавшись молчания, он произнес только
одну фразу:
- Я не мог поступить иначе!
И собрал еще больший урожай аплодисментов. Из зала его вынесли на руках.
30
Итак, третий пункт моей программы был выполнен, и выполнен с блеском.
Но последствий этого я предугадать не сумел. Тихий вежливый Бичуев
разительно переменился. Мало того, что он стал самой популярной фигурой в
нашем институте, звездой первой величины, горячо уважаемым человеком.
Бичуев быстро оценил преимущества своего нового положения: вместо автора
никому не нужного труда он стал принципиальным борцом за чистоту научной
мысли. И к чести его надо сказать, что он сумел в рекордно короткий срок
войти в новую роль. "Бичуев не остановится, Бичуева не купить!" Даже
походка его изменилась. Раньше он семенил по институтским коридорам,
угодливо кланяясь всем и каждому, хихиканьем отвечал па насмешки и
шуточки: теперь же он твердо и решительно вышагивал по своим суровым
делам, здороваясь за руку только с избранными, всем прочим отвечая лишь
сдержанным кивком. И разговор его стал короток и отрывист. Теперь Бичуев
считал своим долгом резать всем правду в глаза. Мне, например, он сказал:
- Не забывай, что тебя простили. У тебя испытательный срок.
Забавно, что в лице Анисина Бичуев обрел себе надежного друга. Теперь
они ходили по институту не иначе как обнявшись и, склонив друг к другу
свои разнородные головы (одну чернявую и кудрявую, другую лысую и седую),
вполголоса рассуждали о генетических тонкостях. Бичуев стал яростным
популяризатором бредовой идеи Анисина, не претендуя ни на какую выгоду.
- Я не соавтор, я всего лишь агент научной мысли!
По чьей-то инициативе сообщение о беспрецедентном заседании Ученого
совета стало достоянием прессы. Корреспондент областной газеты умолял
Бичуева дать ему текст выступления, но Бичуев сухо ответил, что он не
сторонник дешевых сенсаций, что популярности он не искал, да и выступать
привык без бумажки.
Последнее было чистейшей правдой, потому что бумажку мы с Фарафоновым
уничтожили. Но, к сожалению, стенографистка успела-таки зафиксировать
текст, и через неделю он появился в газете с восторженными комментариями
под заголовком "Смелость ученого".
31
Короче, ситуация стремительно развивалась - причем в совершенно
неожиданном направлении. Дошло до того, что с санкции Конрада Дмитриевича
Бичуев уже представлял институт на международном симпозиуме, а
содокладчиком был Анисин, выступление которого явилось, по выражению
газет, "праздником научной мысли". Надо было что-то срочно предпринять. Но
что? Вернуть к жизни Конрада Д.Коркина не представлялось возможным: после
бичуевской защиты он удалился от дел и, по слухам, то ли уехал лечиться,
то ли просто никого не принимал на дому. Мне пришла в голову идея
массового воздействия (скажем, на тот же симпозиум). Было бы очень
эффектно, если бы все участники этого научного форума начали дружно
скандировать: "Лап-шин! Лап-шин!" Но Фарафонов деликатно напомнил мне, что
такая задача ему не по плечу: над аудиторией он не властен.
- А кстати, Володя, - спросил он. - Сколько пунктов нам еще осталось
выполнить?
Этого я и сам еще в точности не знал, а потому скакал уклончиво, что
самое главное у нас еще впереди.
- Жаль, - промолвил Фарафонов со вздохом. - Жаль, а то я уж начал
подумывать о заслуженном отдыхе.
- Какой такой еще отдых? - сердито спросил я.
И Фарафонов задумчиво ответил в том смысле, что генеральной цели
достигнуть, как видно, непросто, и хочется ему забыть о своем богом
проклятом даре, найти себе надежную бабенку и зажить попросту, как все
люди.
Я понимал его прекрасно: как и все уголовники с прошлым, Юра страдал
тоской по простому патриархальному быту. Тут сказывалось, видимо, и
влияние Марфиньки - маленькой мещаночки с мизерными запросами. Меня это
мало волновало, поскольку Фарафонов был у меня в руках: я один знал о том,
что имелось на совести у этого человека. И все же с такими настроениями
Фарафонов не годился для ответственных дел. Пришлось напомнить ему о духе
и букве нашего соглашения, на которое он, черт побери, сам напросился.
- Да я не возражаю, - вяло сказал Фарафонов. ~ Скучно только чего-то.
Два месяца прошло, а конца не видать.
- Конечной цели, Юра, - ответил я ему, - конечной цели у науки нет и
быть не может. Познание - это процесс. Мы с вами лишь устраняем
препятствия на пути движения научной мысли.
- Чьей мысли-то? - полюбопытствовал Фарафонов.
- Коллективной, разумеется, - ответил я хладнокровно. - А в чем,
собственно, дело? Через месяц вы будете свободны, как птица. Или вы
чем-нибудь недовольны?
- Да мне-то что, - уклончиво сказал Фарафонов. - Перспективы не вижу.
Вот не вижу - и все.
- А вам, Юрий Андреевич, ее видеть и необязательно. Достаточно того,
что я ее вижу.
32
А тучи над моей головой все сгущались, и вскоре упали первые капли
дождя.
Меня вызвал к себе Бичуев (не встретил в коридоре, как раньше, а именно
вызвал: он теперь сидел в кабинете Конрада Д.Коркина), и ледяной блеск его
очков не предвещал ничего хорошего.
- Вот что, Владимир Лаврентьевич, - сказал он, потирая двумя пальцами
свой лоснящийся носик. - У людей создалось впечатление, что вы топчетесь
на месте. Пора вам отчитаться за свою работу, хотя бы вчерне.
Я похолодел. Вот это был удар так удар! Враги мои нащупали самое
уязвимое место: последнее время мысль моя была занята только борьбою, и к
работе я несколько поприостыл.
- Что ж, это справедливо, Иван Иванович... - начал я.
И кто бы мог подумать, что придет время, когда я вынужден буду
вспомнить его имя-отчество? На протяжении нескольких лет этот человек был
для меня безнадегой Бичуевым, и вот своими руками, можно сказать, я сделал
из него человека.
- ...но не кажется ли вам, что начинать с меня было бы стратегической
ошибкой? Анисин выступал на симпозиуме, вышел в большой эфир, ему и карты
в руки. А уж затем, попозднее...
- Анисин отчитывается на Ученом совете сегодня, - блеснув очками,
сказал Бичуев. - Следующая очередь ваша.
- А в качестве кого вы, собственно, это говорите?
- В качестве исполняющего обязанности директора института.
Вот как. Две новости подряд, и обе я проморгал. И Марфинька нам ничего
не сказала. А может быть, сказала, но не мне.
- Когда... в котором часу выступает Анисин? - спросил я прерывающимся
голосом.
Бичуев посмотрел на часы.
- В семнадцать ноль-ноль, - ответил он любезно. - Но заседание
закрытое, имейте в виду.
В приемной возле Марфинького стола увивался Фарафонов. Видимо, я застал
их врасплох, потому что оба они уставились на меня чуть ли не с испугом.
- Юрий Андреевич, на пару слов, - холодно сказал я и взялся за ручку
двери.
- Он что вам, мальчик на побегушках? - звонким голосом спросила
Марфинька.
Я пожал плечами и вышел.
33
Фарафонов догнал меня в коридоре, возле курилки.
- Не сердитесь на нее, Володя, - сказал он, положив руку мне на плечо.
- Сами понимаете: женщина. Она ревнует меня буквально ко всему.
- И к вашему прошлому, видимо, тоже. - Я высвободил плечо и сел на
диван.
Фарафонов остался стоять. Я взглянул ему в лицо - он жалко моргал
глазами.
- Это запрещенный прием, - тихо произнес он.
- Разве? - осведомился я. - Мы об этом не договаривались.
Фарафонов подумал.
- Ладно. Какие будут указания?
Я сжалился над ним.
- Садитесь.
Он сел чуть поодаль.
- На заседание Ученого совета вы можете пройти?
- Могу. Но потом меня выставят.
Вот черт! Я об этом забыл. Массовое воздействие ему недоступно.
- Ну, хорошо. Необходимо укоротить Бичуева. Он окончательно зарвался.
- Каким же образом?
- Скажем так. Минут через двадцать он пойдет в зал заседаний. В
коридоре его обступят люди, станут надоедать вопросами. Вы встанете вот
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг