Я побежал сквозь дым к озеру, столкнул на воду тяжелую комягу, поплыл
туда, где белела цепь поплавков.
Над озером облаком стоял дым, в воде тускло, словно огромные рыбины,
поблескивали брошенные мечи. Возле подводного камня лежал шлем с барсучьим
подшлемником-прилбицей и сломанным навершием. Не раздумывая, я нырнул
вниз, в прозрачную воду. Оружие было дороже и нужнее линей и лещей...
2
Сон вдруг оборвался, и я увидел, что лежу на сене, дверца сеновала
приоткрыта, через постенное бревно заглядывает Саня. Мне показалось, что я
видел во сне его лицо, вспомнил, что старуха с младенцем на подушке была
вылитая тетя Проса, а дружинник как две капли воды был похож на
заместителя председателя Леню.
В доме я достал толстую тетрадь для заметок, нашел выписанное из
археологического свода описание доспехов и оружия русского воина. <Воины
никогда не передвигались в кольчугах, панцирях и шлемах. Это тяжелое
вооружение везли особо и надевали только перед лицом опасности... Полевой
бой являлся основным проявлением вооруженного противоборства...>
Прочитав, я задумался. Нет, не разливы рек и озер остановили
татаро-монголов, и Голубая Русь осталась непобежденной. Умелые в полевом
бою, дети пустыни не умели воевать среди лесов и холмов. Крутой холм сам
по себе - готовая крепость. В венце холма выкапывался вал, вырастал
частокол из острых бревен, по-местному - островья. Называлось это
<обострожиться на бую...>.
Когда изобрели огнестрельное оружие, доспехи перестали быть верной
защитой, полевой бой стал иным, но малые крепости не потеряли своего
значения, наоборот, их роль стала серьезнее: защитники крепости имели
огромное преимущество перед наступающим врагом. Недаром Иван Грозный
заложил на псковских холмах еще добрый десяток таких укреплений, и в
летописи эти малые крепости упоминаются не раз и не два.
Чаще других упоминалась крепость Володимирец. Она знала поражения,
была сожжена, снова отстроена. Взяв карандаш, я стал рисовать крутой холм
и крепость из бревен - с узкими бойницами, с воротами и сторожевыми
башнями.
- А это что? - раздался за спиной голос Сани. Помолчав, Саня негромко
попросил: - Расскажите еще про Володимирец. - Саня не сводил глаз с моего
рисунка.
Наш род пошел из Володимирца. Там жили прадед, дед, отец, родился я
сам. От отца и деда я слышал множество рассказов и преданий. Крепость
несколько раз горела, была разбита. Однажды ливонцы сожгли ее дотла и
перебили всех защитников. Люди говорили, что на Городке зарыта
сорокапудовая бочка с золотом. От крепости до речки Лиственки шел
подземный ход, но потом он обвалился.
Люди находили на месте крепости чугунные и каменные ядра, на дворе
церкви стояла древняя медная пушка, из которой стреляли в пасху, когда
выходил крестный ход.
Мой отец мальчонкой нашел медный крест с вмятиной от стрелы или
копья, откопал на огороде темную от времени берцовую кость. Поставленная
на попа кость была ему по грудь.
Я верю отцу и не верю тем, кто утверждает, что в древности люди были
невысокого роста. В нашей местности люди и сейчас высокорослы и, видимо,
были такими пятьсот лет назад.
Из истории я знал, что Володимирец выдержал много осад, защитники его
проявили редкую отвагу, здесь был пленен Ламошка - один из ливонских
воевод...
- Айда во Владимирец*, - предложил вдруг Саня.
_______________
* Современное название.
Идти к Владимирцу можно было по-разному: проселками, берегом
Лиственки и прямо по мшарам и лесу. Мы пошли лесом. Бор был таким, как и в
древние века, - сумрачным, диковатым. На старой осине темнело дупло, из
дупла вылетела желна. Гудели дикие пчелы, промелькнул рябчик. На мшарах
белели лосиные погрызы, там, где спали лоси, был примят мох. Я подумал,
что и отец, и дед, и прадед видели этот же лес таким же, каким его увидел
я. И давным-давно в чаще было вот так же темно, тревожно.
Шли молча, Саня уже ни о чем не расспрашивал меня, цепко смотрел по
сторонам. Я бывал во Владимирце, поднимался на Городок, но рядом с Саней
мне показалось, что я иду туда впервые, и не удивился бы, увидев настоящую
крепость.
Саня шел бесшумно, как умеют ходить только охотники и деревенские
мальчишки. Изредка мой спутник оглядывался, словно спрашивал меня о
чем-то...
Открылись заросли ольхи, увитые хмелем, я понял, что рядом вода.
Это была Лиственка - река, на которой люди нашего рода веками ловили
рыбу, брали воду, поили коней. Вода в Лиственке была быстрая и морозная.
Темнели коряги, огромные валуны и выворотни...
На береговом камне был выбит непонятный знак, на белой известняковой
куче кто-то высек следы подков. Я вспомнил предание, рассказанное отцом:
за русским воином гнались враги, уже настигали, но верный конь слетел по
отвесной скале и не разбился, а погоня не смогла остановиться, обрушилась
на валуны.
Подняться на Городок оказалось непросто, мы шли наклоняясь, выбились
из сил, но не передохнули, пока не достигли вершины.
От крепости остались только заросшие травой земляные валы и темные,
почти черные камни.
Я взобрался на вал, и вдруг стало видно далеко-далеко: увидел
бесчисленные холмы, лес на холмах, провалы озер, зеленую пойму Лиственки,
деревни, поля, белеющие в дымке города. Дозорные видели врага, видимо, за
много-много верст, и защитники крепости дружно готовились к его приходу...
Рядом со мной темнел заросший травою окоп. Когда партизаны разбили
все фашистские гарнизоны в округе, фашисты превратили Городок в крепость,
поставили на его скатах землянки, вырыли окопы и траншеи, густо
заминировали лес. Работая лопатами, немцы находили каменные ядра, но
думали, что это просто обкатанные водою камни. Городок не выручил
фашистов, наша армия выбила их и оттуда.
Я отвернулся от окопа, думать о фашистах не было охоты, я снова ушел
в давнее-давнее прошлое. Я только что совершил дальнее путешествие, но то
было путешествие в пространстве, теперь же я стал путешественником во
времени. Желание это не было праздным, до боли захотелось вдруг сберечь
бесценное, все то, что еще можно сберечь. Я решил продолжать свои поиски и
записи.
В том, что я надумал, не было ничего нового. Вспоминая, возвращается
в прошлое каждый из нас. Правда, мне захотелось вспомнить и то, чего я не
знал. Рядом с памятью человека живет огромная память народа - в преданиях,
песнях, названиях деревень. Точна и подробна память самой земли.
Бесконечно повторяются лица, характеры. В глухих местах, где жизнь проста
и медлительна, прошлое живет наяву. Однажды я сравнил язык пожилых женщин
с языком летописи и был потрясен сходством.
Прошлое можно понять, угадать. Поэты и дети, читающие древние
сказания, видят ушедшее так же ярко, как настоящее. Вдруг ни с того ни с
сего я вспомнил деда Ивана. Когда он, готовясь к охоте, заряжал патроны,
то, стоило упасть на пол картечине, дед становился на колени, ползал по
полу, пока ее не находил. Потерянная и найденная потом дробина считалась
самой убойной.
- Рассыпать дробь - рассыпать кровь, - говорил дед Иван.
Когда же дед лил пули, то обязательно врал, чтобы пули, по его
словам, получились тяжелые, обманные...
Было совсем темно, когда я перебрался через Лиственку, вошел в лес.
Чтобы не заплутать, пошел берегом. В древности реки были самыми надежными
дорогами.
- Смотрите, что это? - в руках у Сани была какая-то позеленевшая от
времени медная вещь, по виду - обломок гильзы от крупнокалиберного
пулемета.
Я взял находку и увидел, что это не обломок гильзы, а обломок древней
пулелейки.
- В школьный музей отнесу, - радостно, сказал Саня. - У нас музей в
школе. Маленький, правда.
Я не удивился: музей в наши дни можно найти в каждой школе. И не
удивительно: те, кому надо думать о будущем, охотно думают и о прошлом.
- Люблю находить, - признался вдруг Саня. - Нашел в огороде гильзу,
радуюсь, а мать смеется: <Я подумала - клад попался, золото...>
Я сам был мальчишкой, сам любил находить, охотно поддакнул юному
спутнику.
- Разные бывают взрослые, - негромко молвил Саня. - Начнешь говорить,
а они тебе: <Да что ты понимаешь-то?>
Я снова согласился с Саней. Мальчишкой я видел войну и запомнил все,
что видел, так крепко, что крепче и быть не может, но стоит начать рассказ
в кругу старших, как многие засомневаются: <Неужель помнишь? Да что ты
тогда мог?> Дети всегда любопытны, чувства их порой ярче чувств взрослого
человека, а память чиста, как будто лесной снег, не хватает им только
опыта и силы. Потому они и подражают взрослым, потому они стараются
побольше узнать.
- А правда здесь татаро-монголы были? - Саня пристально посмотрел мне
в глаза.
- Видимо, были. Хан Батый, когда шел к Смоленску, высылал в эти места
конную разведку, да разведчики не вернулись; были татаро-монгольские
отряды и на службе у Запада.
- Вы учитель истории, - решительно заявил Саня.
- Нет, инженер, строю животноводческие комплексы...
- Зачем же вам все это?
- А тебе зачем? - ответил я вопросом на вопрос.
Саня весело рассмеялся.
Мне захотелось сказать Сане, что для того, чтобы любить Родину,
каждому из нас надо знать ее историю, но слова эти показались мне
громкими, я ничего не сказал.
Вспомнил вдруг: перед самой войной отец пообещал сходить со мной во
Владимирец. Отец погиб на войне, я вырос, я выполнил то, что обещал
отец...
Возвращаться я хотел прямой крепкой дорогой, но Саня резко замотал
головой.
- По Лиственке! Опять по Лиственке...
- Поздно вернемся...
- И пусть поздно... - выдохнул Саня.
Лиственка кружила по лесу, и моя дорога получилась длинной, в деревню
над озером я пришел еще позднее, чем накануне.
На сеновале меня ждал хозяйский тигровый кот, у которого не было
имени. Я взял кота к себе, укрылся шубой и снова увидел прямо перед собой
огромную луну.
Засыпая, я думал о Владимирце. Все четыре крепости были построены в
трудную пору и громкую свою славу получили в грозное время Ливонской
войны. Мне захотелось увидеть то время, тех людей, те события...
Наваждение повторилось, я снова стал мальчуганом. Чудо - рядом со мною был
мой младший брат Володя. Я узнал его, хотя он был пострижен <под горшок> и
лишь нос торчал из-под копны густых русых волос. И мой брат, и я сам были
одеты в грубые посконные рубахи и порты.
Мы сидели за столом из дубовых плах. В глиняной латке дымилась каша,
поволоженная льняным маслом. Брат резал хлеб, прижав его к груди. В избе с
бревенчатыми смолистыми стенами было полутемно, свет с трудом пробивался
сквозь оконце со слоистой слюдой. Наверное, так же полутемно бывает зимой
подо льдом. Топилась печь, гудела, дышала зноем. Возле печи на коленях
стоял отец, но, даже встав на колени, он оставался высоким, и ему
приходилось нагибаться, чтобы достать из печки медный ковш с расплавленным
свинцом. Рядом с печкой стоял чан с водой, лежала пулелейка - медная, как
и ковшик. Отец лил пули и весело шутил, врал, потому что, когда льют пули,
нужно врать, чтобы пули выходили тяжелыми.
- Слыхали, Саниха живого крокодила зрела? Зеленый, кожа аки кора
дубовая...
- Где? - братишка перестал резать хлеб.
- Знамо, на Лиственке, ошуюю Дроздовой лавы...
Отец опустил пулелейку в воду - зашипело, густо повалил пар, светлая,
точно серебряная, пуля покатилась по полу. Я торопливо поднял ее и чуть не
обжег ладонь. На столе, в кожаной кисе, словно орехи, лежали готовые, уже
холодные пули.
За окном стояли елки, теснились избы и терема, видно было рубленную
из дубовых бревен крепостную стену со сторожевой башней.
Открылась дверь, вошла мать - грузная, в домотканой поневе. Мать
несла решето, в решете горою лежала малина.
- Мальцы наши кашу дегтем воложили, - весело-лукаво прищурился отец.
- Пасаки, срамники, ироды! - мать чуть не выронила решето.
В чане снова зашипела вода, закурился пар, по полу покатилась новая
пуля. Мать все поняла, рассмеялась, поставила решето на стол, обняла
сыновей. Я почувствовал крепкую горячую грудь матери.
Отец снова нагнулся у печи, лицо его озарил огонь. У отца были густые
темные волосы, дремучая борода, нос с горбинкой, зеленые лесовые глаза.
- Сказывают, Дарья четверню принесла...
- Ври-ври! - отозвалась мать.
- Зачем врать, Похомец приходил, сам говорил. Третьеводни... Вон,
погляди-ка...
Договорить отец не успел - гулко ухнула пушка. Мать вскочила, чуть не
опрокинув стол, по столешне покатились ягоды и пули. Отец бросил
пулелейку, схватил тяжелое кремневое ружье, рог с порохом, суму с
пулями...
Вдруг я увидел себя возле елок, рядом с крепостной стеной. По посаду
бежали стрельцы, над елками, будто черные тетерева, проносились ядра. Отец
был уже на стене, просунул ружье в бойницу, выпалил, закричал. Нам с
братом захотелось к отцу, но мать подхватила обоих под мышки, поволокла к
схорону. Там, в темноте и духоте, уже сидели немощные старики, больные и
дети. Все остальные уже защищали крепость. Древняя старуха держала на
груди темную тяжелую икону, люди горячо шептали молитвы.
Сверху хлынул свет, кто-то поднял кованый люк. Я оглянулся и угадал
темную бороду отца - он звал нас с братом...
Теперь я увидел себя в темной угловой башне. Меня и брата обступили
разгоряченные боем люди. Отец, словно перед печью, встал перед нами на
колени.
- На вас надежа... Бегите, аки вепри бешеные. Молодший - в Котельно,
в крепость, старшой - на озера, там наши братья с неводом.
Подземный ход был тесным, словно барсучья нора, пахло землей, гнилью.
Первым во тьме полз братишка, я поспевал за ним, изо всех сил работал
локтями. Ползли долго, устали, выбились из сил. Но отдыхать было нельзя: в
крепости осталась лишь половина защитников, врага не ждали, лучшие бойцы
уехали на лов на Лиственное озеро, богатое снетком и лещом.
Наконец тускло забрезжил свет, и прямо перед собой мы увидели воду.
Братишка припал к воде губами, жадно напился. Мы были словно в выдрином
гнезде, выйти откуда можно было только через воду. Я нырнул первым, чуть
не задохнулся, но вдруг увидел яркий густой свет...
Брат вынырнул полуживой. Мы стояли по грудь в воде. Рядом был берег.
Я не раз ставил здесь переметы и не знал, что рядом подземный выход.
Листвянка текла по лесу, как по ущелью, свет падал сверху, высвечивая
каждую песчинку. Русло было завалено валунами и почерневшими колодами. Под
камнями и колодами отец не раз руками ловил огромных налимов...
Некогда было выжать мокрые рубахи и порты - бегом бросились к лесной
поляне, где паслись кони. Брат остановился, чуть не закричал, но успел
ладонью зажать рот. Под елью, в брусничнике, лежала немая пастушка. Платье
ее было сбито на голову, на ногах застыла кровь, груди исколоты чем-то
острым... Пастушка мычала, пытаясь стянуть платье с головы. Словно во сне
я развязал узел, увидел дикие, потемневшие от страха глаза.
- Палаца! Палаца! - закричала она вдруг. Я понял, пастушка хотела
сказать слово <палачи>.
Коней на опушке не было - всех увели ливонцы. Брат нырнул в чащу,
побежал по солнцу туда, где на холмах стояло Котельно. Он мог и не бежать,
ветер дул в ту сторону, в Котельно, видно, уже услышали пальбу. Я бежал из
последних сил - озера лежали за лесом, за холмами, там пушечного грома
наверняка не было слышно.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг