хочет подойти, но каким-то странным образом не может. Он сидел со своей
Памелой в глубине ниши, а четверо богатых дядек вроде бы зажимали его там,
как будто не давали выйти. Какие-то невежливые.
- Какие-то там невежливые, - сказал Лучников Фаддеичу и заметил, что
тот весьма знакомым образом весь подобрался - как в старые времена! - и
сощуренными глазами смотрит на невежливых.
- Тhаt's tгuе, Андрей, - проговорил, медленно и так знакомо улыбаясь,
Фаддеич. - Они невежливые. Подхваченный восторгом, Лучников спрыгнул с
табуретки.
- Пойду, поучу их вежливости, - легко сказал он и зашагал к нише.
Пока шел под звуки "Голубой серенады", заметил, что симферопольские
интеллектуалы смотрят на него во все глаза.
Подойдя, Лучников взял руку одного из дядек и сжал. Рука оказалась на
удивление слабой. Должно быть, от неожиданности: у такого мордоворота не
может быть столь слабая рука. Лучников валял эту руку, чуть ли не сгибал ее.
- В чем дело, Антоша? - спросил он сына. - Что это за люди?
- Черт их знает, - пробормотал растерянно Антон. Как растерялся, так
небось по-русски заговорил. - Подошли к нам, сели и говорят - вы отсюда не
выйдете. Что им надо от нас - не знаю.
- Сейчас узнаем, сейчас узнаем. - Лучников крутил слабую толстую
руку, а другой своей свободной рукой взялся расстегивать пиджак на животе
незнакомца. В старые времена такой прием повергал противника в панику.
Между тем к нише подходили любопытные и среди них симфи-пипл, те, что
его знали. С порога за этой сценой наблюдал дежурный городовой. Кажется,
Фаддеич с ним перемигивался.
Четверо были все мужики за сорок и говорили на яки с уклоном в
татарщину, как обычно изъяснялись на Острове турки, работающие в
"Арабат-ойл-компани".
- Гив май хэнд, ага, - попросил Лучникова пленник. - Кадерлер вери
мач, пжалста, Лучников-ага.
Лучников отпустил руку и дал им всем выйти из ниши, одному, другому,
третьему, а на четвертого показал сыну.
- Поинтересуйся, Антон, откуда джентльменам известно наше имя.
Мальчик быстро пошел за четвертым и в середине зала мгновенным и мощным
приемом каратэ зажал его. Лучников
пришел в восторг. Этот прием был как бы жестом дружбы со стороны
Антона: несколько лет назад они вместе брали уроки каратэ.
- Откуда ты знаешь моего отца? - спросил Антон.
- Ти Ви... яки бой... Ти Ви... юк мэскель... кадерлер... маярта...
сори мач... - кряхтел четвертый.
- Он тебя на телевизии видел, - как бы перевел Антон. - Извиняется.
- Отпусти его, - сказал Лучников.
Он хлопнул сына по плечу, тот ткнул его локтем в живот, а Памела,
хохоча, шлепнула обоих мужчин по задам. Четверо мигом улетучились из
"Калипсо". Городовой, засунув руки за пояс с мощным кольтом, вышел вслед за
ними. Симфи-пипл аплодировал. Сцена получилась, как в вестерне. Молодым
огнем сияли глаза Фаддеича.
Они выпили шампанского. Памела с интересом посматривала на Лучникова,
должно быть, прикидывая, была ли у него Кристина и что из этого вышло.
"Очевидно, возможен был и другой вариант", - решил Лучников. Антон
рассказывал Фаддеичу разные истории о каратэ, как ему пригодилось его
искусство в разных экзотических местах мира. Фаддеич серьезно и уважительно
кивал.
Когда они втроем вышли на улицу, обнаружилось, что три колеса
дедушкиного "лендровера" пропороты ножом. "Неужели СВРП занимается такими
мелкими пакостями? - подумал Лучников. - Может быть, сам Иг-Игнатьев? На
него это похоже".
К ним медленно, все та же шерифская кинематографическая походочка,
подходил городовой. Рядом кучкой брели присмиревшие четверо злоумышленников.
- Видели, офицер? - Лучников показал городовому на "лендровер".
- Эй, вы, - позвал городовой четверых. - Расскажите господам, что вы
знаете.
Четверо сбивчиво, но с готовностью стали рассказывать. Оказалось, что
они попросту шли в "Калипсо" повеселиться, когда к ним подошел какой-то ага,
предложил 200 тичей... 200 тичей? Вот именно- двести... и попросил попугать
"щенка Лучникова". Ну, настроение было хорошее, ну вот и согласились сдуру.
Оказалось, что этот ага все время сидел в "Калипсо" и за всей этой историей
наблюдал, а потом выскочил перед ними на улицу, проткнул даггером шины у
"лендровера", сел в свою машину и укатил. Ярко-желтый, ага, сори мина,
старый "форд", кадерлер.
- А какой он был, тот ага? - спросил Лучников. - Вот такой? - И
попытался изобразить Игнатьева-Игнатьева, как бы оскалиться, расслюнявиться,
выкатиться мордой вперед в ступорозном взгляде.
- Си! Си! - с восторгом закричали они. - Так, ага!
- Вы знаете того? - спросил городовой Лучникова.
- Да нет, - махнул рукой Лучников. - Это я просто так. Должно быть,
псих какой-нибудь. Забудьте об этом, офицер.
- Псих - это самое опасное, - наставительно проговорил городовой. -
Нам здесь психи не нужны. У нас тут множество туристов, есть и советские
товарищи.
Тут на груди у него забормотал и запульсировал уоки-токи, и он стал
передавать в микрофон приметы "психа", а Лучников, Антон и Памела зашли за
угол, где и обнаружили красный "турбо" в полной сохранности.
- Можете взять мой кар, ребята, - сказал Лучников. - А я тут немного
поброжу в одиночестве.
- Да как же ты, па... - проговорил Антон. Памела молчала,
чудно-спокойно улыбаясь, прижавшись щекой к его плечу. Лучников подумал:
вполне сносная жена для Антошки. Вот бы поженились, гады.
- У меня сегодня ночь ностальгии, - сказал он. - Хочу побродить по
Коктебелю. Да ты не бойся, я вооружен до зубов. - Он хлопнул себя по
карману "сафари", где и в самом деле лежала "беретта".
Медленно растворялось очарование ночи, малярийный приступ молодости
постепенно проходил. Гнусноватое выздоровление. Ноги обретали их собственную
тяжесть. Лучников шел по Коктебелю и почти ничего здесь не узнавал, кроме
пейзажа. Тоже, конечно, не малое дело - пейзаж.
Вот все перекаты этих гор, под луной и под солнцем, соприкосновение с
морем, скалы и крутые лбы, на одном из которых у камня Волошина трепещет
маслина, - все это столь отчетливо указывает нам на вездесущее присутствие
Души.
Вдруг пейзаж стал резко меняться. Лунный профиль Сюрю-Кая значительно
растянулся, и показалось, что стоишь перед обширной лунной поверхностью,
изрезанной каньонами и щелями клыкастых гор. Ошеломляющая новизна пейзажи!
За волошинским седым холмом вдруг вырос некий базальтовый истукан. Шаг в
сторону - из моря поднимается неведомая прежде скала с гротом у подножия...
Тогда он вспомнил: Диснейлэнд для взрослых! Он уже где-то читал об этом
изобретении коктебельской скучающей администрации. Так называемые "Аркады
Воображения". Экое свинство - ни один турист не замечает перехода из мира
естественного в искусственный: первозданная природа вливается сюда через
искусно замаскированные проемы в стенах. Вливается и дополняется
замечательными имитациями. Каждый шаг открывает новые головокружительные
перспективы. У большинства посетителей возникает здесь особая эйфория,
необычное состояние духа, не забыта и коммерция. Там и сям в изгибах
псевдомира разбросаны бары, ресторанчики, витрины дорогих магазинов. Никому
не приходит в голову считать деньги в "Аркадах Воображения", тогда как
швырять их на ветер считает своим долгом каждый.
За исключением, конечно, "советских товарищей". Гражданам развитого
социализма швырять нечего, кроме своих суточных. Эйфория и у них возникает,
но другого сорта, обычная советская эйфория при виде западных витрин.
Вежливо взирая на коктебельские чудеса, дисциплинированно тащась за гидами,
туристские группы с севера, конечно же, душой влекутся не к видам
"воображения", но к окнам Фаберже, Тестова, Сакса, мысленно тысячный раз
пересчитывая "валюту", все эти паршивые франки, доллары, марки, тичи...
В глухой и пустынный час Лучников увидел в "Аркадах Воображения"
вдалеке одинокую женскую фигуру. Без сомнения, советский человек, кто же еще
посреди ночи на перекрестке фальшивого и реального мира, под накатом пенного
и натурально шипящего, но тем не менее искусственного прибоя, будет столь
самозабвенно изучать витрину парфюмерной фирмы.
Лучников решил не смущать даму и пошел в сторону, поднимаясь по
каким-то псевдостаринным псевдоступеням, пока вдруг не вышел в маленькую
уютную бухточку, за скалами которой светился лунный простор. Здесь
оказалось, что он не удалился от дамы и парфюмерной витрины, а, напротив,
значительно приблизился.
Она его не замечала, продолжая внимательнейшую инспекцию и чтение
призывов Елены Рубинштейн, и он мог бы теперь, если бы верил своим глазам,
внимательно ее рассмотреть, но он не поверил своим глазам, когда увидел се
ближе.
Он сделал еще несколько шагов в сторону от советской дамы и таким
образом приблизился к ней настолько, что теперь уже трудно было глазам своим
не поверить...
Он смотрел на ее плащ, туго перетянутый в талии, на милый пук выцветших
волос, небрежно схваченный на затылке, на загорелое красивое лицо и лучики
морщинок, идущие к уху, будто вожжи к лошади. Она, прищурившись, смотрела на
флаконы, тюбики, банки и коробки и тихо шевелила потрескавшимися губами,
читая английский текст. "Такую женщину невозможно сымитировать, - подумал
Лучников. - Поверь своим глазам и не отмахивайся от воспоминаний".
- Таня! - позвал он.
Она вздрогнула, выпрямилась и почему-то зажала ладонью рот. Должно
быть, голос его раздался прямо у нее над ухом, ибо он видел, как она
осматривается вокруг, ища его на близком расстоянии.
- Андрей, это ты?! - донесся до него отчаянно-далекий ее голос. -
Где ты? Андрей!
Он понимал: здесь "Аркада Воображения", эти мерзавцы все перепутали, и
она может его увидеть, как крохотную фигурку вдалеке, и тогда он стал махать
ей обеими руками, стащил куртку, махал курткой, пока наконец не понял, что
она заметила его. Радостно вспыхнули ее глаза. Ему захотелось тут же
броситься и развязать ей кушак плаща и все с нее мигом стащить, как, бывало,
он делал в прошлые годы.
И вот началась эйфория. Подняв руки к небу, Андрей Арсениевич Лучников
стоял посреди странного мира и чувствовал себя ошеломляюще счастливым.
Система зеркал, отсутствие плоти, акустика, электронная пакость, но так или
иначе я вижу ее и она видит меня.
Отец, сын, любовь, прошлое и будущее - все соединилось и
взбаламутилось непонятной надеждой. Остров и Континент, Россия... Центр
жизни, скрещенье дорог.
- Танька, - сказал он. - Давай-ка поскорей выбираться из этой
чертовой "комнаты смеха".
Арсений Николаевич, разумеется, не спал всю ночь, много курил, вызвал
приступ кашля, отвратительный свист в бронхах, а когда наконец успокоилось,
еще до рассвета, открыл в кабинете окно, включил Гайдна и сел у окна,
положив под маленькую лампочку том русской философской антологии. Открыл ее
наугад - оказался о. Павел Флоренский.
Прочесть ему, однако, не удалось ни строчки. В предрассветных сумерках
через перила солярия перелез Антошка и зашлепал босыми ногами прямо к окну
дедовского кабинета. Сел на подоконник. Здоровенная ступня рядом с
антологией. Вздохнул. Посмотрел на розовеющий Восток. Наконец спросил:
- Дед, можешь рассказать о самом остром сексуальном переживании в
твоей жизни?
- Мне было тогда примерно столько же, сколько тебе сейчас, - сказал
дед Арсений.
- Где это случилось?
- В поезде, - улыбнулся дед Арсений и снова закурил, позабыв о
недавнем приступе кашля. - Мы отступали, попросту драпали, Махно смешал
наши тылы. Москву мы не взяли и теперь бежали к морю. Однажды остаток нашей
роты, человек двадцать пять, погрузился в какой-то поезд возле
Елизаветграда. Елки точеные, поезд был битком набит девицами, в нем вывозили
"смолянок". Бедные девочки, они потеряли своих родных, не говоря уже о своих
домах, больше года их состав кочевал по нашим тылам. Они были измученные,
грязненькие, но наши, наши девочки, те самые, за которыми мы еще недавно
волочились, вальсировали, понимаешь ли, приглашали на каток. Они тоже нас
узнали, поняли, что мы свои, но испугались - во что нас превратила
гражданская война - и, конечно, приготовились к капитуляции. Свою девушку я
сразу увидел, в первом же купе, ее личико и острые плечики, у меня,
милейший, просто голова закружилась, когда я понял, что это моя девушка, не
знаю, откуда только наглость взялась, но я почти сразу пригласил ее в
тамбур, и она тут же встала и пошла за мной. В тамбуре были мешки с углем, я
постелил на них свою шинель, а винтовку поставил рядом. Я подсадил ее на
мешки, она подняла юбку. Никогда, ни до, ни после, я острее не чувствовал
физической любви. Поезд остановился на каком-то полустанке, какие-то мужики
пытались разбить стекло и влезть в тамбур, но я показывал им винтовку и
продолжал любить мою девушку. Мужики тогда поняли, что происходит, и
хохотали за стеклом. Она, к счастью, этого не видела, она сидела спиной к
ним на мешках.
- Потом ты ее потерял? - спросил Антон.
- Да, потерял надолго, - сказал дед Арсений. - Я встретил ее много
лет спустя, в 1931 году в Ницце.
- Кто же она? - спросил Антон.
- Вот она. - Дед Арсений показал на портрет своей покойной жены,
матери Андрея.
- Бабка!?! - вскричал Антон. - Арсений, неужели это была моя
бабушка?
- Sure, - смущенно сказал дед почему-то по-английски.
II. Программа "Время"
Татьяна Лунина вернулась из Крыма в Москву утром, а вечером уже
появилась на "голубых экранах". Помимо своей основной тренерской работы в
юниорской сборной по легкой атлетике, она была еще и одним из семи
спортивных комментаторов программы "Время", то есть она, Татьяна сия, была
личностью весьма популярной. Непревзойденная в прошлом барьеристка -
восемьдесят метров сумасшедших взмахов чудеснейших и вечно загорелых ног,
полет рыжей шевелюры и финишный порыв грудью к заветной ленточке, - она
унесла из спорта и рекорд, и чемпионское звание, и если звание, что
естественно, на следующий год отошло к другой девчонке, то рекорд держался
чуть ли не десять лет, только в прошлом году был побит.
Она вернулась в Москву взбаламученная неожиданным свиданием с Андреем
(ведь решено было еще год назад больше не встречаться, и вот все снова),
весь полет думала о нем, даже иногда вздрагивала, когда думала о нем с
закрытыми глазами, а глаза и открывать-то не хотелось, она просто обо всем
на свете позабыла, кроме Андрея, и уж прежде всего позабыла о своем законном
"супруге", "супружнике" или, как она его попросту называла. - "СУП". Однако
он-то о ней, как обычно, не забыл, и первое, что она выделила из толпы за
таможенным барьером, была статная фигура "супруга"-десятиборца. Приехал
встречать на своей "Волге", со всем своим набором московского шика: замшевым
пиджаком, часами "сейко", сигаретами "винстон", зажигалкой "ронсон",
портфелем "дипломат" и маленькой сумочкой на запястье, так называемой
"педерасткой". Чемоданчиком своим, поглядыванием на "сейку", чирканьем
"ронсоном", а также озабоченным туповато-быковатым взглядом муж как бы
показывал всем окружающим, возможным знакомым, а может быть, и самому себе,
что он здесь чуть ли не случайно, просто, дескать, выдался часок свободного
времени, вот и решил катануть в Шереметьево встретить "супружницу". Тане,
однако, достаточно было одного взгляда, чтобы понять, как он ее ждет, с
каким подсасыванием внизу живота, как всегда, предвкушает. Достаточно было
одного взгляда, чтобы вспомнить о пятнадцатилетних "отношениях", обо всем
этом: медленное, размеренное раздевание, притрагивание к соскам и к
косточкам на бедрах, нарастающий с каждой минутой зажим, дрожь его
сокрушительной похоти и свою собственную мерзейшую сладость. Пятнадцать лет,
день за днем, и больше ему ничего не надо.
- Вот такие дела, Танька, вот такие, Татьяна, дела, - говорил он по
дороге из аэропорта, вроде бы рассказывая о чем-то, что произошло в ее
отсутствие, сбиваясь, повторяя, чепуху какую-то нес, весь сосредоточенный на
предвкушении.
В Москве, конечно, шел дождь. Солнце, ставшее здесь в последние годы
редким явлением природы, бледным пятачком висело в мутной баланде над
черными тучами, наваливавшимися на башни жилквартала, на огромные буквы,
шагающие с крыши на крышу: "Партия - ум, честь и совесть нашей эпохи! "
Тане хотелось отвернуться от всего этого сразу - столь быстрые перемены в
жизни, столь нелепые скачки! - но она не смогла отвернуться и смотрела на
тучи, на грязь, летящую из-под колес грузовиков, на бледный пятак и огненные
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг