открывалась отсюда, и в правом верхнем углу панорамы прямо под скальными
стенами Пилы-Горы тремя белыми уступами зиждился отцовский дом.
Собственно говоря, здесь тоже не было никакой ностальгии. Арсений
Николаевич построился здесь каких-нибудь восемь - десять лет назад, когда
бурно разрослись в Восточном Крыму его конные заводы. В те времена
параллельно с лошадиным бизнесом невероятно выросла и популярность
Лучникова-старшего среди островного общества. Определенные круги даже
намекали Арсению Николаевичу, что было бы вполне уместно выставление его
кандидатуры на выборах Председателя Временной Думы, т. е. практически
крымского президента. Блестящих данных, дескать, Арсению Лучникову не
занимать; один из немногих оставшихся участников Ледяного Похода, боевой
врэвакуант, профессор-историк, персона, "вносящая огромную лепту в дело
сохранения и процветания русской культуры", и в то же время европеец с
огромными связями в Западном мире, да к тому же еще и
миллионер-коннозаводчик, "способствующий экономическому процветанию Вазы
Временной Эвакуации", т. е. Острова Крыма.
Уже и еженедельники начали давать репортажи об Арсении Лучникове, о его
удивительном доме на диком склоне, о натуральной ферме за Святой Горой, о
новой породе скаковых лошадей, выведенной на его заводах. Стал уже
создаваться "имидж", "Лучников-лук" - длинный худой старик со смеющимися
глазами, одетый, как юноша: джинсы и кожаная куртка.
Трудно сказать, намеренно или случайно отрезал себе Арсений Николаевич
пути к президентству. Однажды в телеинтервью в ответ на вопрос: "А вас не
смущает, что ваш удивительный дом стоит в сейсмически опасной зоне? " - он
ответил:
- Выло бы смешно жить на Острове Крым и бояться землетрясений.
Эта фраза вызвала бурный всплеск фаталистического веселья и странной
бодрости: как смешно, и самом деле, бояться землетрясений под радарами,
ракетами и спутниками красных в восьмидесяти километрах от супердержавы,
любимой и трижды проклятой исторической родины - СССР.
Однако вряд ли автор такого афоризма, способного восхитить снобов Симфи
и космополитический сброд Ялты, может претендовать на президентское кресло.
Пока еще ключи к политике Острова лежат в ладонях патриотов, истинных
врэвакуантов, потомственных военных, сохраняющих уверенность в своих силах,
стерегущих Крым до светлого дня Весеннего Похода, до Возрождения Отчизны.
Что касается современных левиафанов, милостивые государи, то... не нужно,
конечно, обольщаться, но нельзя и забывать о нашем герое лейтенанте
Бейли-Лэнде, и почему не вспоминать иногда о примере Израиля, о Давиде и
Голиафе, о собственном славном опыте, когда небольшие наши, но
ультрасовременные "форсиз" в течение недели перемолотили огромную турецкую
армию и заставили современных янычар заключить пакт дружбы. Так что,
несмотря на постоянную и страшную опасность и даже именно в связи с этой
опасностью, нам не нужен в президентах потенциальный пораженец. К тому же,
господа, не грех вспомнить и о сыне, об Андрее Лучникове, этом вполне едва
ли не коммунисте, который не вылезает из Москвы. Помилуйте, господа, но это
уже не дело. Рассуждая таким образом, мы уподобляемся цэкистам-гэбистам,
ущемляем священные принципы нашей демократии, да и какой Андрюша коммунист,
я его знаю с детских лет. Хорошо, было бы уместно прекратить эту дискуссию,
тема, кажется, исчерпана...
Примерно так представлял себе Лучников обсуждение "в кругах"
кандидатуры своего отца. Он вспомнил об этом деле и сейчас, кружа по
серпантину Сюрю-Кая и приближаясь к "Каховке".
Как всегда мысль о "кругах" наполнила его темным гневом. Паяцы и
мастодонты, торгаши и дебилы всерьез рассуждают, видите ли, о Возрождении!
Богатые и безнравственные смеют считать себя хранителями русской культуры. С
детства они талдычат нам о зверствах большевиков, но разве и вы не были
зверьми? Красные расстреливали тысячами, вы вешали сотнями. Нет, не белое
знамя вы несли с Юга и Востока к Кремлю, но черное с кровью. Жажда мщения
двигала вашими батальонами. Либералы вроде моего юнкера-отца или самого
генерала Деникина не решались произнести при вас слово "республика", не
решались заикнуться о разделе земли. Как красные презирали разогнанную
"учредилку", так и вы ненавидели Учредительное выборное собрание российского
народа. Даже и после поражения вы охотились за Милюковым, убили
Набокова-старшего, а какой была бы охота после вашей победы? Вот и сейчас
шесть десятилетий вы на своей Базе Временной Эвакуации наслаждаетесь
комфортом, свободой и спокойствием, в то время когда наш народ кровью
истекал под сталинскими ублюдками, отражал с неслыханными жертвами нашествие
наглых иностранных орд, прозябает в бесправии, темноте духовной, скудости и
лжи и снова жертвует лучшими своими детьми, в то время когда такие
сложнейшие и драматические процессы происходят в России, вы все еще
талдычите вставными челюстями о Весеннем Походе...
Звук сирены сверху отвлек Лучникова от этих мыслей. Он притормозил и
увидел прямо над собой за зарослями кизиловых кустов длинную фигуру отца в
выцветшей голубой рубашке. Отец махал ему рукой и что-то кричал. За спиной у
него светилась странная при ярком солнце фара маленького желтого бульдозера.
Очевидно, именно из бульдозера он и просигналил сиреной.
- Андрей, не разгоняйся! - кричал отец. Лучников медленно проехал
вираж. Молодой походкой, размахивая руками со свойственной ему внешней
беззаботностью, отец шел навстречу.
- Вчера здесь случился камнепад, - объяснил он. - Я сейчас тут
расчищаю бульдозером. Олл райт, закончу после обеда.
Арсений сел в машину к Андрею, и они медленно перевалили через опасный
участок.
- Ну, а теперь можно, как обычно, - улыбнулся отец, - не потерял еще
класс?
Лучников до тридцати лет занимался автогонками почти профессионально,
но никогда на шоссе или в городе этого не показывал, лишь на горных дорогах
охватывал его иногда мальчишеский раж. Он подумал, что, может быть, отцу
будет приятно увидеть в этом рыжем с сединой морщинистом дядьке прежнего
своего любимого мальчишку, и стал подхлестывать свой "питер" толчками по
педали. Турбина рявкала. Они выскакивали на виражи, казалось, для того,
чтобы лететь дальше в небо и в пропасть, но резко перекладывался руль,
выдергивалась кулиса, и со скрежетом на двух колесах - два других в воздухе
- "питер" вписывался в поворот.
- Браво! - сказал отец, когда они влетели во двор "Каховки" и
остановились мгновенно и точно в квадрате пар-книга.
Резиденция Лучникова-старшего называлась "Каховкой" неспроста. Как раз
лет десять назад Андрей привез из очередной поездки в Москву несколько
грампластинок. Отец снисходительно слушал советские песни, как вдруг
вскочил, пораженный одной из них.
Каховка, Каховка - родная винтовка...
Горячая пуля, лети!
.......................................................
Гремела атака, и пули звенели,
И ровно строчил пулемет...
И девушка наша проходит в шинели,
Горящей Каховкой идет...
Ты помнишь, товарищ, как вместе сражались.
Как нас обнимала гроза?
Тогда нам обоим сквозь дым улыбались
Ее голубые глаза...
...............................................................
Отец прослушал песню несколько раз, потом некоторое время сидел молча и
только тогда уже высказался:
- Стихи, сказать по чести, не вполне грамотные, но, как ни странно,
эта комсомольская романтика напоминает мне собственную юность и наш
юнкерский батальон. Ведь я дрался в этой самой Каховке... И девушка наша
Верочка, княжна Волконская, шла в шинели... по горящей Каховке...
Прелюбопытным образом советская "Каховка" стала любимой песней старого
врэвакуанта. Лучников-младший, конечно же, с удовольствием подарил отцу
пластинку: еще один шаг к Идее Общей Судьбы, которую он проповедовал.
Арсений Николаевич сделал магнитную запись и послал в Париж, тамошним
батальонцам: "Ты помнишь, товарищ, как вместе сражались... " Из Парижа тоже
пришли восторженные отзывы. Тогда и назвал старый Лучников свой новый дом на
Сюрю-Кая "Каховкой".
- Еще не потерял класс, Андрюша.
Отец и сын постояли минуту на солнцепеке, с удовольствием глядя друг на
друга. Разновысокие стены строений окружали двор: галереи, винтовые
лестницы, окна на разных уровнях, деревья в кадках и скульптуры.
- Я вижу, у тебя новинка, - сказал Андрей. - Эрнст Неизвестный...
- Я купил эту вещь по каталогу, через моего агента в Нью-Йорке, -
сказал Арсений и добавил осторожно: - Неизвестный, кажется, сейчас в
Нью-Йорке живет?
- Увы, - проговорил Андрей, приблизился к "Прометею" и положил на
него руку. Сколько раз он видел эту скульптуру и трогал ее в мастерской
Эрика, сначала на Трубной, потом на улице Гиляровского.
Они прошли в дом и через темный коридор с африканскими масками по
стенам вышли на юго-восточную, уступчатую, многоэтажную часть строения,
висящую над долиной. Появился древний Хуа, толкая перед собой тележку с
напитками и фруктами.
- Ю узлкам Андрюса синочек эз юзуаль канисна, - прошипел он сквозь
остатки зубов, похожие на камни в устье Янцзы.
- Ты видишь, не прошло и сорока лет, а Хуа уже научился по-русски, -
сказал отец.
Китаец мелко-мелко затрясся в счастливом смехе, Андрей поцеловал его в
коричневую щеку и взял здоровенный бокал "Водкятини".
- Сделай нам кофе, Хуа.
Арсений Николаевич подошел к перилам веранды и позвал сына - глянь,
мол, вниз, там нечто интересное, Андрей Арсениевич глянул и чуть не выронил
"Водкатини": там внизу на краю бассейна стоял его собственный сын Антон
Андреевич. Длинная и тонкая дедовская фигура Антошки, белокурые патлы
перехвачены по лбу тонким кожаным ремешком, ярчайшие американские купальные
трусы почти до колен. В расхлябанной, наглой позе на лесенке бассейна стояло
отродье Андрея Арсениевича, его единственный сын, о котором он нот уже
больше года ничего не слышал. В воде между тем плавали две гибкие девушки,
обе совершенно голые.
- Явились вчера вечером пешком, с тощими мешками, грязные, - быстро,
как бы извиняясь. заговорил Лучников-старший.
- Кажется, уже отмылись, - суховато заметил Лучников.
- И отьелись, - засмеялся дед, - Голодные были, как акулы. Они
приплыли из Турции с рыбаками... Позови его, Андрей. Попробуйте все-таки...
- Анто-о-ошка! - закричал Лучников так, как он кричал когда-то, совсем
еще недавно, будто бы вчера, когда в ответ на этот крик его сын тут же
мчался к нему большими скачками, словно милейший дурашливый пес.
Так неожиданно произошло и сейчас. Антон прыгнул в воду, бешеным кролем
пересек бассейн, выскочил на другой стороне и помчался вверх по лестнице,
крича:
- Хай, дад!
Как будто ничего и не было между ними: всех этих мерзких сцен, развода
Андрея Арсениевича с матерью Антона, взаимных обвинений и даже некоторых
пощечин; как будто не пропадал мальчишка целый год черт знает в каких
притонах мира.
Они обнялись и, как в прежние времена, повозились, поборолись и слегка
побоксировали. Краем глаза Лучников видел, что дед сияет. Другим краем глаза
он замечал, как вылезают из бассейна обе дивы, как они натягивают на чресла
ничтожные яркие плавочки и как медленно направляются вверх, закуривая и
болтая друг с другом. Мысль о лифчиках, видимо, не приходила им в голову то
ли за неимением таковых, то ли за неимением и самой подобной мысли.
Познакомьтесь с моим отцом, друзья, - сказал Антон девушкам
по-английски. - Андрей Лучников. Дад, познакомься, это Памела, а это
Кристина.
Они были очень хорошенькие и молоденькие, если и старше
девятнадцатилетнего Антона, то ненамного. Памела, блондинка с пышной гривой
выгоревших волос, с идеальными, будто бы скульптурными крепкими грудками.
"Калифорнийское отродье, вроде Фары Фосет", - подумал Лучников. Кристина
была шатенка, а груди ее (что поделаешь, если именно груди девиц привлекали
внимание Лучникова: он не так уж часто бывал в обществе передовой молодежи),
груди ее были не столь идеальны, как у подружки, однако очень вызывающие, с
торчащими розоватыми сосками.
Девицы вполне вежливо сказали "nice to meet you" - у Кристины был
какой-то славянский акцент- и крепко, по-мужски пожали руку Лучникова. Они
подчеркнуто не обращали внимания на свои покачивающиеся груди и как бы
предлагали и окружающим не обращать внимания - дескать, что может быть
естественнее, чем часть человеческого тела? - и от этой нарочитости, а
может быть, и просто от голода у Лучникова зашевелился в штанах старый друг,
и он даже разозлился: вновь возникала проклятая, казалось бы, изжитая уже в
сумасшедшей череде дней зависимость.
- Вы, должно быть, из "уимен-либ", бэби? - спросил он девушек.
Яростное возмущение. Девчонки даже присвистнули.
- Мы вам не бэби, - хрипловато сказала Кристина.
Male chovinist pig, - прорычала Памела и быстро, взволнованно стала
говорить подружке: - Из их поколения этой гадости уже не выбьешь. Обрати
внимание, Кристи, как он произнес это гнусное словечко "бэби". Как будто в
фильмах пятидесятых годов, как будто солдат проституточкам!
Лучников облегченно расхохотался; значит, просто обыкновенные дуры!
Дружок в штанах тоже сразу успокоился.
- Ребята, вы не обижайтесь на моего дадди, - сказал Антон. - Он и
впрямь немного олд-таймер. Просто вы его своими титьками взволновали.
- Простите, джентльмены, - сказал Лучников девушкам, - Я
действительно невпопад ляпнул. Грехи прошлого. Почувствовал себя слегка в
бордельной обстановке. Ведь я именно солдафон пятидесятых.
- Будем обедать, господа? - спросил Арсений Николаевич. - Здесь или
в столовой?
- В столовой, - сказал Антон. - Тогда девки, может быть, оденутся. А
то бедный мой папа не сможет съесть ни кусочка.
- Или сьем что-нибудь не то, - пробурчал Лучников. Отец и сын сели
рядом в шезлонги.
- Где же ты побывал за этот год? - спросил Лучников.
- Спроси, где не был, - по-мальчишески ответил Антон. Он сделал знак
Хуа, и тот принес ему драные, разлохмаченные джинсы. Антон вытащил из
кармана железную коробочку из-под голландских сигар "Виллем II" и извлек
оттуда самокруточку. Понятно - курим "грасс". Именно в присутствии отца
закурить "грасс" - вот она, свобода! Неужели он думал когда-нибудь, что я
его буду угнетать, давить, ханжески ограничивать? Неужели он, как и эти две
дурочки, считает меня человеком пятидесятых? Во всем мире меня считают
человеком, определяющим погоду и настроение именно сегодняшнего дня, и
только мой собственный сын нашел между нами generation gap. Не слишком ли
примитивно? Во всех семьях говорят о "разрыве поколений", значит, и мы
должны иметь эту штуку? Может быть, он не слишком умен? Провалы по части
вкуса? В кого у него этот крупный нахальный нос? Невысокий, зарастающий по
бокам лоб - в мамашу. Но нос-то в кого? Да нет, не открестишься -
подбородок мой и зеркальные родинки: у меня над левой ключицей, у него -
над правой, у меня справа от пупка, у него - слева, а фигура - в Арсения.
- Сейчас спрошу, где ты не был, - улыбнулся Лучников. - В Штатах не
был?
- От берега до берега, - ответил Антон.
- В Индии не был?
- Сорок дней жил в ашраме. Пробирались даже в Тибет через китайские
посты.
- Скажи, Антоша, а на что ты жил весь этот год?
- В каком смысле?
- Ну, на что ты ел, пил? Деньги на пропитание, короче говоря?
Антон расхохотался, слегка театрально.
- Ну, папа, ты даешь! Поверь мне, это сейчас не проблема для... ну,
для таких, как я, для наших! Обычно мы живем в коммунах, иногда работаем,
иногда попрошайничаем. Кроме того, знаешь ли, ты, конечно, не поверишь, но я
стал совсем неплохим саксофонистом...
- Где же ты играл?
- В Париже... в метро... знаешь там корреспонданс на Шатле...
- Дай затянуться, - попросил Лучников.
Антон вспомнил, что он курит, и тут же показал специфическую
расслабленность, особую такую шикарную полуотрешенность.
- Это... между прочим... из Марокко... - пробормотал он как бы
заплетающимся языком. Все-таки - мальчишка.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг