Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
     - Вот мой документ! Читайте! И свой предъявляйте! Немедленно!
     - Стукач,  -  сказал  вдруг Марлен Михайлович и сильной своей ладонью
вывел мокрое лицо старика за пределы  машины.  -  Не  смей  больше  трогать
людей, грязный стукач.
     С  этими  словами  он  поехал.  Старик вдогонку залаял матом. В боковом
зеркальце мелькнуло хмурое  лицо  сержанта.  Машина  мощно  вынесла  Марлена
Михайловича на середину улицы, но тут загорелся впереди красный свет. Стоя у
светофора,  Кузенков еще видел в зеркале в полусотне метров сзади и старика,
и сержанта. Дядя Коля размахивал красной книжкой, тыкал рукой вслед  ушедшей
машине,  апеллировал  к милиции. Сержант, с бачком в одной руке, другой взял
старика за плечо, тряхнул и показал подбородком на  свою  машину  -  ну-ка,
мол,  садись. Тут старик упал на мостовую. Последнее, что видел Кузенков, -
дергающиеся ноги в голубых тренировочных шароварах. Зажегся зеленый.
     Приехав домой, Марлен Михайлович немедленно отправился  в  ванную  мыть
руки.  На  левой  ладони,  казалось  ему, еще осталась липкая влага старика.
Подумав, стал раздеваться: необходим душ. Раздеваясь, он рассматривал себя в
зеркало.  Седоватый,  загорелый,  полный  сил  мужчина.  "Не  пристало   так
отпускать тормоза, Марлен, - сказал он себе. - Не дело, не дело. Вели себя
не  в  соответствии  со  своим  положением,  да  что  там  положение,  не  в
соответствии со своим долгом,  с  ответственностью  перед,  нечего  пугаться
слов,  перед  историей. Вели себя, - вдруг пронзила его тревожная мысль, -
вели себя, как диссидент. Вели  себя,  как  диссидент,  и  чувствовали,  как
диссидент, нет, это совершенно непозволительно".
     Он  поставил тут себя на место старого болвана-вохровца, вообразил, как
вдруг рушится перед ним выстроенный скудным умом  логический  мир;  сержант,
черная  "Волга",  прищуренный  глаз,  как  символы мощи и власти, которую он
стерег, как нес, всю свою жизнь,  вдруг  оборачиваются  против  него,  какая
катастрофа.  Нет,  нет,  отшвыривание,  низвержение  этих стариков, а имя им
легион, было бы трагической ошибкой для  государства,  зачеркиванием  целого
периода истории. Негосударственно, неисторично.
     Он  думал  весь остаток дня об этом "любопытном эпизоде" (именно так он
решил обозначить  его  своей  жене,  когда  придет  время  пошушукаться,  -
"любопытный  эпизод"). Думал об этом и за письменным столом, во время чтения
крымских газет. Нужно было подготовить небольшой обзор  текущих  событий  на
Острове  для  одного  из членов Политбюро. Такие обзоры были коньком Марлена
Михайловича, он относился к ним с большой ответственностью и увлечением,  но
сейчас проклятый "любопытный эпизод" мешал сосредоточиться, он мечтал, чтобы
вечер  скорее прошел, чтобы они наконец остались вдвоем с женой, чтобы можно
было поделиться с ней своими ощущениями.
     Лицо Тани Луниной, появившееся  на  экране  телевизора,  отвлекло  его,
пришли  в  голову  мысли  об  Андрее  Лучникове,  о  всем комплексе проблем,
связанных с ним, но тут по ассоциативному ряду Марлен Михайлович добрался до
режиссера Виталия Гангута, московского друга курируемой персоны, и  подумал,
что  вот Гангут-то был бы нормален в дурацкой склоке на Пушкинской улице. Он
подставлял на свое место Гангута, и получалось  нормально,  естественно.  Он
возвращал  себя  на  свое место, и получалось все неестественно, то есть, по
определению Николая Гавриловича, безобразно.
     Как всегда, на ночь глядя и, как всегда, ни с того ни с  сего  позвонил
старший  сын  от первого брака, Дмитрий. Этот двадцатипятилетний парень был,
что называется, "отрезанный ломоть", солист  полуподпольной  джаз-рок-группы
"С2Н5ОН". Дмитрий носил фамилию матери и требовал, чтобы его называли всегда
концертным  именем  - Дим Шебеко. Он считал политику "дрисней", но, конечно
же,  был  полнейшим  диссидентом,  если  подразумевать   под   этим   словом
инакомыслие.  Марлену  Михайловичу  иногда казалось, что Дим Шебеко стыдится
родства с такой шишкой, как он, и утаивает это от своих "френдов".  Впрочем,
и  у  Марлена Михайловича было мало оснований гордиться таким сыночком перед
товарищами по "этажу". Их отношения всю жизнь были изломанными,  окрашенными
не  утихающей с годами яростью брошенной жены, то есть матери Дима Шебеко. В
последнее время, правда, музыкант весьма как-то  огрубел,  отделил  себя  от
обожаемой  мамы, шлялся по столице с великолепной наплевательской улыбкой на
наглой красивой физиономии,  а  с  отцом  установил  естественные,  то  есть
потребительские,   отношения:   то  деньжат  попросит,  то  бутылку  хорошей
"негородской" водки из пайка. В этот раз  он  интересовался,  когда  приедет
крымский  кореш  Андрей,  ибо  тот  обещал  ему  в следующий приезд привезти
последние пластинки Джона Кламмера и Китса Джеррета, а  также  группу  "Секс
пистолс",  которая,  по  мнению  Дима  Шебеко,  малоперспективна,  как и вся
культура "панк", но тем не менее нуждается в изучении.
     Поговорив с сыном, Марлен  Михайлович  снова  вернулся  к  "любопытному
эпизоду",  подумал  о  том, что на месте того длинноволосого мог бы свободно
оказаться и Дим  Шебеко.  Впрочем,  у  Дима  Шебеко  такая  рожа,  что  даже
бдительный  дядя  Коля побоялся бы подступиться. "Давить таких надо, дад, -
сказал бы Дим Шебеко. - Я на твоем месте задавил бы старую жабу".
     В конце концов Марлен Михайлович отодвинулся от пишущей машинки и  стал
тупо  ждать,  когда  закончится  проклятая "Гвоздика". Телевизионные страсти
отполыхали только в  начале  двенадцатого.  Он  слышал,  как  Вера  Павловна
провожала  в спальню детей, и ждал желанного мига встречи с женой. У них уже
приближался серебряный юбилей, но чувства отнюдь не остыли.  Напротив,  едва
ли  не  каждый  вечер,  несмотря  на  усталость, Марлен Михайлович сладостно
предвкушал  встречу  с  мягким,  нежнейшим  телом  вечно  благоухающей  Веры
Павловны.
     - Что  это,  лапик,  Дим  Шебеко звонил? - спросила жена, отдышавшись
после встречи.
     Голова Марлена Михайловича лежала на верном ее плече. Вот мир и  милый,
и  мирный,  понятный  в  каждом  квадратном сантиметре кожи - мир его жены,
пригожие холмы и долины. Так бы и жил в нем, так бы и не выходил  никогда  в
смутные пространства внешней политики.
     - Знаешь,  моя  кисонька, сегодня со мной в городе случился любопытный
эпизод, - еле слышно прошептал он, и она, поняв, что речь идет о важном, не
повторила своего вопроса о звонке, а приготовилась слушать.
     - Что ж,  Марлен,  -  сказала  она,  когда  рассказ,  вернее,  весьма
обстоятельный   разбор   кузенковских   ощущений,   цепляющихся  за  внешнюю
пустяковость событий, был закончен. - Вот что я думаю, Марлен.  А,  -  она
загнула  мизинец  левой  руки.  и  ему,  как  всегда, показалось, что это не
мизинец левой руки, но вот именно весьма серьезный А, за  которым  последует
Б,  В,  Г...  родные, конкретные и умные. - А: тебе не нужно было влезать в
эту потасовку, то есть не следовало обращать на нее внимания; Б: раз  уж  ты
обратил  на  это  внимание,  то  тебе  следовало  вступиться, и ты правильно
сделал, что вступился: В: вступившись, лапик,  ты  вел  себя  идеально,  как
человек с высоким нравственным потенциалом, и вопрос только в том, правильно
ли  ты  закончил  этот  любопытный  эпизод,  то  есть нужно ли было называть
старика "грязным стукачом". И, наконец, Г: темный страх, который ты  испытал
под  взглядом  дяди  Коли, - вот что мне представляется самым существенным,
ведь мы-то знаем с тобой, Марлуша, какой прозрачный этот  страх  и  где  его
корни.   Если   хочешь,  мне  вся  эта  история  представляется  как  бурный
подсознательный твой протест против живущего в тебе и во мне, да и  во  всем
нашем  поколении  страха.  Ну,  а  если  это  так,  тогда  все  объяснимо  и
ес-тест-вен-но, ты меня понимаешь? Что касается возможного доноса со стороны
припадочного старика, то это... - Вера Павловна отмахнула пятый пункт своих
размышлений всей кистью руки, легко и небрежно, как бы не  желая  для  такой
чепухи и пальчики загибать.
     "Какая   глубина,   какая  точность,  -  думал  Марлен  Михайлович,  с
благодарностью поглаживая женино плечо, -  как  она  меня  понимает.  Какая
стройная логика, какой нравственный потенциал! "
     Вера   Павловна  была  лектором  университета,  заместителем  секретаря
факультетского партбюро, членом правления Общества культурных связей СССР -
Восточное Средиземноморье, и действительно ей нельзя было отказать в  только
что перечисленных ее мужем качествах.
     Облегченно и тихо они обнялись и заснули, как единое целое, представляя
собой не столь уж частое нынче под луной зрелище супружеского согласия. Рано
утром их разбудил звонок из Парижа. Это был Андрей Лучников.
     - У  меня кончилась виза, Марлен. Не можешь ли позвонить в посольство?
Необходимо быть в Москве.

V. Проклятые иностранцы
     "Каменный век, - подумал Лучников, - столицу космической России нужно
заказывать заранее через операторов. Так мы звонили в Европу  в  пятидесятые
годы.  А из Москвы позвонить, скажем, в Рязанскую область еще труднее, чем в
Париж. Так мы вообще никогда не звонили... "
     Лучников подошел к окну. За окнами гостиницы на бульваре  Распай  стоял
редкий  час  тишины.  На  тротуарах  меж деревьев боком к боку, так что и не
просунешься, стояли автомобили. По  оставшейся  асфальтовой  тропинке  ходил
печальный  марокканец  с метлой. Небо розовело. Через час начнется движение.
Лучников закрыл противошумные ставни, прыгнул в постель и тут же заснул.  Он
проснулся  через  три часа, ровно в семь. Впереди был напряженный день, но в
запасе оставалось три часа, когда не надо было спешить. Приезжаешь в Париж и
никуда не торопишься. Это наслаждение.
     Ленивая йога. Душ. Бритье. Завтракать пойду на Монпарнас, в "Дом",  там
все  осталось,  как прежде, те же посетители, как всегда: старик с "Фигаро",
старик с "Тайме", старик с "Месседжеро", все  трое  курят  сигары,  одинокая
очень  пожилая  дама,  чистенькая,  как  фарфор, затем - кто еще? - ах да,
блондин с брюнеткой, или брюнет  с  блондинкой,  или  блондин  с  блондином,
брюнет  с брюнетом - у этих цветовые комбинации реже, чем у разнополых пар;
безусловно, сидит там и молодая американская семья,  причем  мама  на  стуле
бочком,  потому  что  младенец приторочен к спине. Все эти лица и группы лиц
расположились на большой веранде "Дома" с полным  уважением  к  человеческой
личности  и  занимаемому  ею пространству, храня, стало быть, и за завтраком
первейшую заповедь европейского Ренессанса. Два внушительных  нестареющих  и
немолодеющих  "домских"  официанта  в  длинных белых фартуках разносят кофе,
сливки и круасаны. Рядом с верандой продавец "фрюи де мер"  раскладывает  на
прилавке  свои  устрицы.  Изредка,  то  есть  почти  ежедневно,  на  веранде
появляется  какой-нибудь  приезжий  из   какого-нибудь   отеля   поблизости,
какой-нибудь  молодой джентльмен средних лет, делающий вид, что он никуда не
спешит. В руках у него  всегда  газеты.  Вот  в  этом  и  состояла  прелесть
парижских завтраков - все, как обычно в Париже.
     В  киоске на углу Монпарнаса и Распая Лучников купил "Геральд трибюн" и
двуязычное издание своего  "Курьера".  Сделав  первый  глоток  кофе,  он  на
секунду   вообразил   напротив   за  столиком  Татьяну  Лунину.  Улыбнувшись
воображению и этим как бы отдав долг своей так  называемой  "личной  жизни",
он  взялся  за  газеты.  Сначала  "Курьер".  Сводка погоды в подножии
первой полосы. Симфи - +25ЗС, Париж и Лондон - +29ЗС, Нью-Йорк  -  +33ЗС,
Москва  -  +9ЗС...  Опять  Москва  -  полюс  холода  из  всех столиц. Экое
свинство, даже климат становится все хуже. Несколько лет подряд  антициклоны
обходят  стороной  Россию,  где  и  так  всего  не  хватает, ни радостей, ни
продуктов,  и  стойко  висят  над  зажравшийся   Европой,   обеспечивая   ей
дополнительный   комфорт.  Главная  шапка  "Курьера"  -  запуск  на  орбиту
советского космического корабля, один из двух космонавтов - поляк, или, как
они говорят, "гражданин Польской  Народной  Республики".  Большие  скуластые
лица  в  шлемофонах,  щеки  раздвинуты дежурными улыбками. На этой же полосе
внизу среди прочего  очередное  заявление  академика  Сахарова  и  маленький
портрет.  Ну,  разве  это  не  справедливо,  господа?  В  советском  корабле
впервые поляк на орбите, а господин Сахаров при  всем  нашем  к  нему
уважении  делает  отнюдь  не  первый  стейтмент.  В "Геральде" все наоборот:
большой портрет Сахарова и заявление наверху, сообщение о  запуске  на  дне,
лики  космонавтов, как две стертые копейки. Так или иначе деморализованная и
разложившаяся Россия опять дает заголовки мировым газетам. Кто же  настоящие
герои  современной  России, кто храбрее - космонавты или диссиденты? Вопрос
детский, но дающий повод к основательным размышлениям.
     На солнечной  стороне  Монпарнаса  Лучников  заметил  сухопарую  фигуру
полковника Чернока. Смешно, но он был одет в почти такой же оливкового цвета
костюм,  как  и  у  Лучникова. Почти такая же голубая рубашка. Смешно, но он
остановился на углу и купил  "Курьер"  и  "Геральд".  Правда,  подцепил  еще
пальцем  июльский выпуск "Плейбой". Зашел в "Ротонду" и попросил завтрак, не
забыв, однако, и о рюмочке "мартеля". Кажется, он тоже заметил  друга  через
улицу,  сидящего,  словно  в витрине, на террасе "Дома". Заметил, но так же,
как и Лучников, не подал виду. Через час у них  было  назначено  свидание  в
двух шагах отсюда, в "Селекте", но этот час был в распоряжении Чернока, и он
мог  чуть-чуть  похитрить  сам  с  собой,  развалившись на солнышке, листать
газеты, прихлебывать  кофе,  как  будто  ему,  как  и  Лучникову,  вроде  бы
предстоит праздный день.
     Итак,    поехали    дальше.   Политические   новости   Крыма.   Фракция
яки-националистов во Временной Государственной Думе вновь яростно  атаковала
врэвакуантов  и  потребовала  немедленного  выделения  Острова  в  отдельное
государство  со  всеми  надлежащими  институтами.  Решительный  отпор  СВРП,
коммунистов,   с-д,   к-д,   "трудовиков",  "друзей  ислама".  У  всех  свои
соображения, но парадокс в  том,  что  вся  эта  гиньольная  компания  с  их
бредовыми  или худосочными идейками ближе сейчас нам, чем симпатичные ребята
из "я-н". Увы, напористые, полные жизни представители новой островной нации,
о возникновении которой они кричат  на  всех  углах,  сейчас  опаснее  любых
монархистов  и старорусских либералов для Идеи Общей Судьбы. Не говоря уже о
"коммисах" по всему спектру,  о  них  и  говорить  нет  смысла.  "Московские
коммисы"  повторяют  за Москвой, "пекинские" за Пекином, еврокоммисы сидят в
университетских кабинетах,  пока  их  ученики  -  герильеры  -  шуруют  по
принципу  еще  1905  года  -  "хлеб  съедим, а булочные сожжем! ". Эта идея
неизлечима,  дряхла,  тлетворна.  Быть  может,  главным  и  единственным  се
достижением  будет  тот  здоровый  росток,  который возникает сейчас в самой
Москве, то начало, к которому и  тянется  ИОС.  Андрей  Арсениевич  Лучников
довольно часто за утренним кофе казался сам себе здоровым, умным, деятельным
и  непредубежденным  аналитиком  не  только нации, но и вообще человеческого
рода.
     Последний глоток  кофе.  Рука  уже  тянется  к  карману  за  вчерашними
"мессажами".  По  осевой  полосе  Монпарнаса  к бульвару Сон-Мишель несется,
яростно сигналя, наряд полицейских машин. 9 часов 40 минут. Начинается новый
сумасшедший парижский день редактора одной  из  самых  противоречивых  газет
нашего времени, симферопольского "Русского Курьера".
     Записки  в основном подтверждали назначенные уже ранее апойтменты, хотя
одно послание было совершенно неожиданным. Вчера в  обеденный  час  в  отель
позвонил  мистер  Джей  Пи  Хэлоуэй,  компания "Парамаунт", и попросил месье
Лютшникофф связаться с  ним  по  такому-то  телефону.  Позднее,  то  есть  в
послеобеденное  время,  мистер  Хэлоуэй, то есть старый подонок, друг юности
Октопус, лично заехал в гостиницу, то есть уже вдребадан, и оставил записку:
"Андрей Лучников, вам лучше сложить оружие. Капитуляция завтра  в  час  дня,
брассери  "Липп", Сен-Жермен-де-Пре. Октопус". Ничего не поделаешь, придется
обедать с американскими киношниками, не выбросишь ведь старого  Октопуса  на
помойку,  столько  лет не виделись- три, пять? Итак, давайте распределимся.
Через пятнадцать  минут  свидание  с  Черноком.  В  11  часов  ЮНЕСКО,  Петя
Сабащников.  К  часу  едем  вместе  на  Сен-Жермсн-де-Пре.  После обеда надо
позвонить в советское посольство, узнать  о  продлении  "визы  многократного
использования".  В  5  часов  вечера  с Сабашниковым - к фон Витте. В 6. 30
интервью в студии Эй-Би-Си. Затем прием  Пэн-клуба  в  честь  диссидента  X.
Допустимое  опоздание  полчаса. Укладываюсь. Вечер, надеюсь, будет свободен.
Проведу его в одиночестве. Неужели это возможно? Пойду в кино на Бертолуччи.
Или в тот джазовый кабачок в Картье Латэн. На ночь почитаю Платона, не выпью
ни капли. Впрочем, не пойду ни в кино,  ни  в  кабачок,  а  сразу  залягу  с
Платоном... то место о тирании и свободе, прочту его заново...
     Андрей  Лучников  положил на стол деньги, забрал свои газеты и вышел из
кафе. То же  самое  проделал  на  другой  стороне  улицы  полковник  Чернок,
командующий  Северным  Укрепрайоном  Острова  Крым.  Они двинулись в сторону
"Селекта", почти зеркально отражая друг друга.
     Они были действительно  похожи,  одногодки  из  одной  замкнутой  элиты
врэвакуантов,  один  пошире в кости, другой постройнее, один военный летчик,
другой писака и политик.
     - Ты мешал мне читать газеты в своей "Ротонде", - сказал Лучников.
     - А ты мне не давал пить кофе в своем "Доме", - сказал Чернок.
     - "Дом" лучше, - сказал Лучников.
     - А у меня костюм лучше, - сказал Чернок.
     - Убил, - сказал Лучников.
     - не лезь, - сказал Чернок.
     За диалогом этим, естественно, стояла  Третья  Симферопольская  Мужская
Гимназия имени Императора Александра Второго Освободителя.
     Им принесли пива.
     - Читал последние новости из Симфи? - спросил Лучников.
     - Яки?
     - Да.  По  последнему  поллу  их популярность поднялась на три пункта.
Сейчас она еще выше. Идея новой  нации  заразительна,  как  открытие  Нового
Света.  Мой Антошка за один день на Острове стал яки-националистом. Зимой -
выборы в Думу. Если мы сейчас не начнем предвыборную борьбу, России  нам  не

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг