- Давай! - проорал он кому-то вниз и спрыгнул.
Фургон взревел и с места рванулся на шарахнувшуюся толпу. Петля
затянулась, зазвенел трос, и крыло обломилось у самого основания. Короткий
восторженный рев пронесся по площади. Точно так же было обрушено второе
крыло. Потом из фургона косо выдвинулась металлическая ферма, с вершины
которой свисал на тросе громадный черный шар. Ферма резко качнулась, и
чудовищной силы удар потряс чешуйчатое тело дракона. Во все стороны
брызнули осколки, треугольные гребешки на хребте обломились и посыпались
вниз, исчезли усы.
Черный шар обрушивал удар за ударом. "Ах!.. Ах!.." - вторила ему толпа.
Дракон Морт все еще цеплялся за постамент изломанными ногами, но уже
низверглась бородавчатая голова и покатилась по земле, сжимая в зубах
остатки хвоста, уже провалился хребет, и тут ферма пошла ниже и
несколькими ударами смела верхние камни постамента.
Серая волна накидок захлестнула фургон и разломанный постамент и скрыла их
от глаз Алана и Счена. Когда толпа отхлынула, центр площади был гол.
- Здорово! - одобрил Алан.
- Смотри дальше, - остановил его Счен, положив на плечо могучую ладонь.
Откуда-то сбоку загрохотала музыка, на месте бывшего постамента открылся
темный провал. Из глубины медленно и торжественно поднялось нечто
бесформенное, запеленутое в серое покрывало.
Опять посыпал мелкий дождь. Толпа немо стыла, не поднимая капюшонов.
Двое стражников подсадили на крышу фургона маленького толстого горожанина.
Тот потоптался немного, оправляя сверкающую коричневую одежду, вскинул над
головой короткую руку и принялся выкрикивать тонким голосом непонятные
слова. До Алана доносилось:
- В едином порыве!.. Стражники страждут!.. Центр мирового равновесия!..
Через семь гробов!.. Сизое воинство!.. Хвост и зубы дракона!.. Еще теснее
сдвинем фургоны!..
Толстяк кричал долго и страстно, а когда завершающе рубанул рукой, толпа
бурно зашевелилась и загудела. Стражники подскочили к закутанной
бесформенной громаде и дернули свисающие веревки. Покрывало зашевелилось,
медленно поползло вниз, открывая вертикальный треугольник крыла,
иззубренный пластинками хребет, изогнутое чешуйчатое тело. Дракон Морт,
вцепившись когтями в постамент и яростно раздувая спиралевидные усы,
пожирал собственный хвост. Огненные черточки его зрачков горели
неукрощенной злобой.
Толпа на площади веселилась и буйствовала. Вверх летели серые и голубые
накидки, громыхала музыка; то там, то здесь вспыхивали палочки горючего
сланца и пологими дугами летели над головами. Вокруг дракона Морта в
разные стороны кружились концентрические кольца горожан, сцепившихся
руками.
Отворачиваясь от клубов желтого дыма, Счен угрюмо спросил:
- Ну, как?
- Ничего не понял, - пожаловался Алан.
- А этого и не требуется. Главное - в едином порыве.
- Хочу уйти.
- Тебя не пропустят сквозь кольца экипажей, - Счен задумался.- Послушай,
ты наверняка устал и проголодался. Вот пропуск с моим адресом, иди и
отдохни. Я вернусь к вечеру.
- А ключ?
- Что ключ? - не понял Счен.
- Дверь, наверное, закрыта?
Тяжелая складка подковой охватила жесткий лоб Счена:
- На Яне дверей никогда не запирают, ибо честному горожанину не от кого
прятаться. Ступай!
4
Счен жил в угловом грибе недалеко от Драконовой площади. Низкая каменная
арка, не круглая, а квадратная, зияла, как вход в пещеру. Сверху капала
какая-то дрянь. Алан быстро прошел по узкому длинному двору, с трудом
открыл тяжелую дверь подъезда и постоял на нижнем ярусе, переводя дыхание.
За ним вроде бы никто не шел. В доме было тихо и холодно.
Алан двинулся по деревянной скрипучей лестнице навстречу зеленоватому
свету, льющемуся сверху. На шестом ярусе его ослепил фонарь, забранный в
ржавую решетку. Несколькими шагами дальше темнела дверь о тускло-серой
табличкой: "Книжник Счен" и знакомым рычажком. Алан толкнул дверь и вошел
в комнату, которая ударила по глазам обилием книг. Зеркальные корешки
сияли и с боковых стен, и вокруг окна, и над низкой лежанкой. Они рядами
стояли на широком столе, толпились на подоконнике, трудились в углах. Алан
восхищенно поцокал языком и медленно пошел по комнате, скользя глазами по
невиданному богатству.
Он поглаживал книги ладонью, осторожно вытаскивал их из стройных рядов и,
раздувая страницы, прочитывал несколько строчек, просматривал оглавления.
Имена древних великих книжников вздрагивали на титулах. Нашлось несколько
томиков, написанных Сченом. Алан бежал глазами по знакомыми и все-таки
странным стихам. Прекрасные по форме, по мускулистой гибкости слова, они
так или иначе были связаны с драконом Мортом. Подвиги Морта
превозносились, преступления клеймились, атрибуты дракона постоянно
использовались для сравнений и метафор.
Двигаясь вдоль стеллажа, Алан уперся в стол и сел. Перед ним у стопки книг
на листе бумаги, исписанной стремительным летящим почерком, лежало оружие.
Он осторожно взял его двумя руками и осмотрел. Орудие убийства было
устроено до омерзения просто: трубка с рукояткой и дырчатый барабан,
подводящий к трубке снаряд под укол острого клюва. Алан крутнул барабан, и
тот быстро завращался, пощелкивая и мелькая сквозными дырами. Лишь в одной
из них тускло сизовел снаряд. Отложив оружие в сторону, Алан хотел
прикрыть его листком бумаги, но зацепился глазами за слова. Он прочитал
стихотворение всего один раз, но сразу запомнил наизусть и, блуждая по
комнате в поисках пищи и выставляя на сланцевую горелку странноватого вида
сосуд с водой, все шептал и шептал яростные строки:
Целуй меня, еще целуй, без счету,
палящим медом наполняй аорту.
Я ни одной минуты наслажденья
не уступлю ни смертному, ни Морту,
Дай мне познать упругость тела-тростника,
отведать дай от сладостного языка.
Богиня! Я неистовый язычник,
когда ликующая грудь, как смерть, близка.
Из черных локонов сияет лик-луна,
пьянящих глаз, зубов сладчайших ночь полна.
Блаженство и восторг - любимой лоно.
Зачем мне лето знойное? Зачем весна?
Как дерево, в тебе корнями я пророс,
как рыба, спутан сетью шелковых волос,
но смежил веки, миг тебя не видел -
и сердце от тоски уже оборвалось.
Горячая вода, заваренная на пахучей травке, обжигала нёбо, стихи жгли
мозг, перед глазами стояла ликующая Лана, и последняя строфа
просверкивала, словно молния:
Целуй меня, еще целуй, без счету,
палящим медом захлестни аорту.
Теперь я лишь одну молитву знаю:
пусть вечно длится ночь, а солнце - к Морту!
Алан ходил по комнате, как пьяный, нашел за стеллажом еще одну лежанку и
повалился на нее. Стихи скользили в мозгу огненным кольцом, одно слово
тянуло за собой следующее, строка цеплялась за строку, сразу за последней
строфой обрушивалась первая. Хорошо было лежать, отдыхало тело,
согревались и отходили ноги, крутилось сверкающее кольцо стихотворения,
хохотала Лана, и он уже спал, разбросав руки и неслышно дыша.
Его разбудил высокий женский голос.
- До чего же ты громкая, Лана! - пробормотал Алан и проснулся окончательно.
За окном чернела ночь. Яркие лучи, бьющие из просветов между полками и
верхними обрезами книг, слепили глаза. Алан сморгнул и опустил ноги,
собираясь встать, но его остановил глухой бас Счена:
- ... не железный. Я придумал дикую игру. Когда предает друг, или я не
успеваю выручить близкого, то беру револьвер. Видишь, он заряжен одним
патроном. Закрути барабан - и один шанс из десяти, что грянет выстрел.
- Идиотские шутки, - брезгливо говорила женщина.- Никогда не поверю, что
ты способен на такое.
- Не верь, но это так.
- Впрочем, ты всегда был игроком...
- Но в любовь никогда не играл!
- Мне надоели слова. Слова и слова... Ты опутал меня словами, превратил в
свою собственность, в рабу.
- Ты моя богиня.
- Это годится для стихов, а не для жизни.
- Зачем так говорить?
- Да, хватит разговоров. Мне пора.
- Прошу тебя, останься хоть сегодня. Погиб Эрд, я совсем разболелся. Я не
могу один.
- Опять говоришь только о себе. Я устала от подобных разговоров.
- Если бы любила - не устала бы...
- Надоело! - вдруг тонко вскрикнула женщина.- Ты задавил любовь словами,
встречами украдкой, бесконечным нытьем. Эгоист! Обо мне уже шушукаются под
арками!..
- Мне безразличны сплетни обывателей!
- А мне не все равно! Имею я право на счастье или нет? Имею право на покой?
- Я же предлагал соединиться...
- А жить где? В этой конуре, заваленной хламом? Да еще терпеть всяких
бродяг за стеллажом? Кого ты прячешь сегодня?
Счен промолчал.
- Я отдала тебе свои лучшие годы, свою молодость, а что получила взамен?
- В прошении служителям Морта упомянуто твое имя...
- Плевать на прошение! Оно ничего не стоит, ты на подозрении!
Наступило тяжелое молчание. Хрипло дышал Счен, скрипел стул. Потом женщина
сказала:
- Ты великий книжник, а я всего лишь начинающая лицедейка. Я тоже хочу
стать личностью.
Молчание.
- Я ухожу.
- Останься,- еще попросил Счен.
- Сегодня большое представление, и у меня одна из первых ролей.
Дробный перестук каблуков, скрипнула и захлопнулась дверь. Алан сидел в
странном оцепенении, не зная - то ли окликнуть Счена, то ли выйти самому.
И в этой мутной тишине раздалось негромкое металлическое пощелкивание, за
которым глухо громыхнул выстрел. Посыпалось стекло с книжных корешков.
Алан вскочил и, обмирая, побежал за стеллаж, и застыл у стола, зажимая
ладонью крик.
Огромное тело Счена лежало навзничь наискосок через всю комнату, от
стеллажей до лежанки. Одна рука неудобно подвернулась, около другой
исходил смрадным желтым дымом револьвер. Острый темно-красный язычок
выглянул из-под левого бока, влажно блеснул и вдруг побежал веселой
струйкой, растекаясь в лужицу, которая, как амеба, вытягивала и вбирала в
себя псевдоподии. Амеба намертво присосалась к мертвому телу, жадно
подрагивала, полнела на глазах, жирно отливая выпуклой поверхностью.
Алан прокрался мимо стеллажа, ударом плеча распахнул дверь и подбежал к
лестничному пролету. Далеко внизу сыпали дробь каблучки женщины, спешащей
на большое представление...
Железные пальцы схватили Алана с двух сторон за руки, кто-то третий
натянул на голову тесный смрадный мешок. Алан захлебнулся в крике,
дернулся и потерял сознание...
5
Смотреть на Алана было жутковато. Его маленькое тело, до шеи упрятанное
под тяжелыми складками темно-красного покрывала, лежало на узком столе.
Всю верхнюю часть головы окружали острофокусные церебро-лазеры и виднелись
только закрытые глаза с запавшими веками; тонкие ноздри, от которых к
уголкам губ спускались две глубокие складки; чуть-чуть приоткрытый рот.
Острый подбородок торчал, как у ребенка, да и все лицо с беспомощным
выражением недоумения и испуга казалось детским. Прозрачный защитный
колпак над столом почти не был виден и только сбоку, как в выпуклом
зеркале, отражались стенные светильники.
- Я думаю, достаточно, - пробормотал Арк и пощелкал тумблерами.
Лана, неотрывно глядевшая на слабо освещенное лицо Алана, облегченно
вздохнула и откинулась в кресле. И только теперь почувствовала резкую
боль: все это время она сидела, намертво сцепив пальцы.
- Когда он проснется?
Арк задумчиво потер выпуклую лысину, пощипал кончик пухлого носа:
- О, еще не скоро! Ты можешь пойти отдохнуть.
- Нет, - тряхнула светлыми локонами Лана.- Я подожду здесь.
- С Аланом уже ничего не может случиться. Ты напрасно терзаешь себя, это
не рационально.
- И все-таки я посижу.
- Принести чего-нибудь горячего?
- Спасибо, не хочется.
Они надолго замолчали. Арк смотрел на Лану, быстро оглядывал приборы,
что-то коротко говорил в диктофон и снова смотрел на Лану. Это занятие не
надоедало и не утомляло. Ланой можно было любоваться, как любуются
восходящим солнцем, цветущим деревом, бушующим морем.
- Он действительно был в прошлом, - вдруг спросила Лана, - или это только
сон? Арк пожал круглыми плечами:
- Эффект присутствия словами не выразить. Это также невозможно, как
невозможно словами описать гиперсферу, хотя всякий может написать ее
формулу.
- Как ты думаешь, Счена он встретил?
- Думаю, да.
- И помог ему?
- Думаю, нет.
- Тогда зачем же ты предложил этот эксперимент?
- Мы на янцах не экспериментируем, мы их лечим.
Лана удивленно расширила и без того огромные глаза. Арку показалось, что
всю комнату заполнило голубое сияние.
- Объясни! - потребовала женщина.
- Что ж, - вздохнул Арк.- Дело в том, что все янцы так или иначе тоскуют о
прошлом. Это своеобразная ностальгия, болезнь. Древние века овеяны
легендами, самые сладкие воспоминания о детстве. Мы думаем, что со времен
нашей юности мир стал хуже, хотя видим обратное.
- Ну и что? - нетерпеливо прервала Лана.
- Не торопись... Всякая болезнь требует лечения. И вот одни носятся по
горам, изображая из себя ледяных янцев, другие дикарствуют на необитаемых
островах или в джунглях, третьи переплывают моря на лодках, плотах или
бревнах. Как правило, этого хватает, и они возвращаются к цивилизации
бодрыми и здоровыми.
- А Алан?
- Алан - другое дело. Он крупнейший ученый эпохи, и в то же время человек
с гипертрофированной совестью Он вбил себе в голову, что лично
ответственен за прошлое. Это стало его манией, навязчивой идеей. Он
считал, что если получит возможность вернуться в древние века, то
уничтожит несправедливость, спасет загубленных гениев. Над своей
установкой он работал, как одержимый, и в результате надорвался.
- В чем же его ошибка?
- Я полагаю, что прошлое изменить нельзя.
- Экспериментально это не доказано.
- Согласен, но у меня есть еще один довод. Допустим, что ценой неимоверных
усилий Алан закончил работу и перенесся в прошлое. И что же? Он не
продержится там и суток, он погибнет! Каждый янец - сын своего времени и
может жить только в своем времени. Конечно, небольшой разброс допустим, но
ясно одно - чем дальше мы уходим в развитии, тем невозможное
приспособление в прошлом. Там другая логика, другие ценности, другие
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг