- Ууу-ааа-оооу-иии-ааа-оооу... - тянул Чочинга, и звуки эти отдавались
у Дика в голове, заставляя вспомнить и осмыслить сказанное поучение. Он
повторил его трижды, переведя на русский и английский, размышляя над
хитростями тайятских кланов и думая о времени, когда Чоч, сын Чочинги,
придет за ним, чтоб отвести в лес, в лагерь Теней Ветра. Не так уж долго
ждать - месяцев девять или десять! А пока он постранствует с отцом...
может, в Левобережье, а может, они поднимутся на восточное плато, где тоже
есть женские поселки... Или пойдут на север, осмотрят копи в ущелье Бинитар
и кузницы при них... Обязательно пойдут, если отпустит Учитель...
Пока что отец, отправляясь в свои лесные экспедиции, Дика с собой не
брал, но в окрестностях Чимары, на мирных землях, они ходили вдвоем,
пробираясь горными тропами от одного женского поселения к другому. Филип
Саймон относился к числу немногих специалистов-землян, допущенных на склоны
Тисуйю, и работы у него всегда хватало. Последние три-четыре года он
посвятил демографии: пробирался к самым дальним поселкам, подсчитывал,
сколько в них женщин в репродуктивном возрасте, сколько мужчин занимаются
ремеслом и живут с семьями, а сколько спустились в лес, дабы украситься
Шнурами Доблести. Особенно он любопытствовал насчет местностей, где
рождаемость была выше, чем в других поселках; он утверждал, что там, где
рождается больше мальчиков, больше мужчин предпочитают связать судьбу с
каким-нибудь из боевых кланов, а это означало, что лишь единицы из них
доживут до сорокалетия. Видимо, в тайят-ском обществе действовал некий
социальный инстинкт, регулирующий численность популяции, но механизм его
был совершенно не изучен - как и причины пробуждения в тайят особой
воинственности.
Во время одного из этих походов, когда Дик прожил в Чи-маре месяцев
шесть или семь, отец привел его к ущелью за южными водопадами. Там
гигантская трещина рассекала склон Тисуйю, гранитные стены круто обрывались
вниз, а на дне, среди травы и колючих алых кустов, громоздились рваные
каменные обломки, одни - величиною с глайдер, а другие - не больше
футбольного мяча. Каньон расширялся к западу, напоминая формой наконечник
тайятского копья цухи-до, и у самого его устья хаос каменных глыб исчезал,
будто остановленный деревьями - не очень высокими, но толстыми, с мощными
корявыми стволами и густой листвой. Слева от них серебрился водоем, и
озерный берег, как показалось Дику, был расчищен от камней, сложенных
поодаль изогнутым, заросшим колючкой валом.
Отец остановился на краю обрыва и долго глядел вниз. Дик -ждал,
посматривая на него в недоумении, - брови Саймона-старшего сдвинулись, на
лбу и у самых губ пролегли глубокие складки, и чудилось, будто он постарел
разом лет на двадцать. Смятый Лист, сказал бы Дик теперь, но тогда боевые
хитрости аборигенов были ему неведомы, и он просто подумал, что отец чем-то
огорчен.
- Там, в ущелье, заброшенный лагерь Быстроногих... Был когда-то такой
клан, вырезанный Холодными Каплями... Мы с твоей мамой спускались туда. -
Филип Саймон помолчал, наматывая на палец прядь светлых волос. -
Спускались, осматривали Поляну Поединков на берегу озера, загон для
скакунов, кузницы, колодцы, развалины хижин... Там очень много змей, -
добавил он с запинкой.
- Каких змей, дад? Вроде танцующего питона Чочинги?
- Нет, сынок. Совсем крохотные змейки, длиной в ладонь. Очень
странные, не боятся ультразвука, о чем мы не подозревали... - Заметив, что
Дик не понимает, отец объяснил: - Животные Тайяхата и многих других миров
обычно не выносят высокочастотных звуковых колебаний - вроде тех, что
излучаются нашими "вопилками", - он коснулся плоской коробочки на поясе. -
Это звуковой эмиттер, и такие же, только более мощные, стоят на башенках
Периметра вокруг Смоленска и пригородных ферм. Человек этих звуков не
слышит, а звери пугаются... Но не все, сынок, не все... Те змейки не
боялись... и были они очень ядовитыми... и очень быстрыми... Такими
быстрыми, что я не успел...
Отец смолк, обнял Дика за плечи и прижал к себе с такой силой, будто
боялся, что сын сейчас спрыгнет в змеиное ущелье. Они простояли так с
четверть часа, не разговаривая и лишь рассматривая обрывистые склоны,
поросшие кустарником в мелких белых цветах, и кипенье зелени внизу,
скрывавшей разгромленный стан Быстроногих. Потом отец отпустил Дика и глухо
пробормотал:
-Ты запомни это место... И еще запомни: не тот враг страшен, что прет
в лоб, а тот, что прячется за углом.
- Ты сказал поучение, дад? Как Чочинга? - Дик отвернулся, размазывая
слезы по щекам.
- Поучение? Может быть... Если б я мог дать тебе столько поучений,
сын, чтоб хватило на всю твою жизнь!
Но поучать отец не любил, поучения были прерогативой Чочинги, и он
изрекал их в таких количествах, будто в самом деле собирался снабдить ими
Дика на всю последующую жизнь. Как нанести оскорбление и как ответить на
него, когда горевать и когда веселиться, как оказать другу почет и как
устрашить врага, как поминать предков, как найти пищу в горах и в лесных
дебрях, как раствориться среди трав, зарослей и камней, стать невидимым и
неслышимым, песчинкой меж гор песка, листком в древесной кроне... Как
говорить с животными, предлагая им мир или бой, как отвести угрозу и
успокоить хищника, когда напасть, когда схитрить, где удариться в бега, а
где - стоять насмерть... Разумеется, все поучения подкреплялись практикой,
и если Чочинга толковал о ножах, не приходилось сомневаться, что их надо
будет метать и жонглировать ими в воздухе, представив, что рук у тебя не
две, а четыре или даже шесть. Равным образом не делалось скидок и
снисхождений, когда речь шла о копьях, дротиках и бумерангах, о мечах и
топорах, о луках и арбалетах, и о Большом Сагатори, классическом поединке в
четыре раунда - с двумя клинками и двумя щитами, с двумя щитами, клинком и
копьем, с четырьмя клинками, с двумя клинками и двумя секирами.
Иногда Дик испытывал тягостное недоумение, пытаясь представить, где и
когда пригодятся ему эти искусства. Приятно, если твой дротик летит в цель,
а гибкий изогнутый клинок-мотуни поет в руке и рассекает падающий лист на
шестнадцать частей... Приятно! Годится, чтоб поражать девушек и сделать
карьеру в цирке! Но вот Ритуал Оскорблений и Угроз... Предположим, станет
он не циркачом, а ксенологом, как отец, и объявится у него начальник -
вроде толстого лысого Джеффри Айвора, шефа орлеанской базы... И однажды Шеф
призовет его на ковер, начнет возить носом, показывать пятый угол и
стряхивать пыль с ушей - но вполне корректно, вполне цивилизованно, как
водится меж ученых людей... И что он сделает? Что скажет? Чтоб ты лишился
всех пальцев, лысая жаба! Чтоб сдох ты в кровавый закат! Чтоб твою печень
сожрал шестилапый кайман! Чтоб...
Дик ухмыльнулся, представив лицо Джеффри Айвора, милейшего джентльмена
и обладателя трех докторских дипломов. Ухмылка его была так широка, что он
чуть не выронил секиру. В следующее мгновение он вдруг осознал, что песня
Наставника смолкла, зато пинь-ча верещит и мечется по ветке с такой
скоростью, будто хочет догнать свою тень. Затем Дик услышал знакомый
стрекот "пчелки", а вскоре и разглядел ее в разрывах листвы - лазурный
силуэт под призрачным зонтиком винтов, зависший в бирюзовых небесах. Машина
плавно пошла к земле, гул сделался громче, напоминая боевое урчание Каа,
над поляной пролетел стремительный теплый ураган, взвихрились сухие
травинки, а пинь-ча, ужаснувшись, прыгнул вниз и в поисках спасения
вцепился Дику в волосы.
- Дад! - завопил Дик, выпуская нагретое солнцем древко секиры.
Филипп Саймон спрыгнул в траву задрал голову вверх, нашел взглядом
сына и поинтересовался:
- Давно висишь, парень?
- С рассвета. - Осторожно пошарив рукой, Дик выдрал пиньча из волос и
перебросил на крышу веранды, к флагштоку с голубым вымпелом ООН. Зверек, не
любивший вертолетов, царапался и панически верещал. - С самого рассвета, -
повторил Дик, глядя, как встает Учитель, делая жесты приветствия и
почтения, как изумрудный змей свивает кольца у его колен, как, медленно
опускаясь, плывут в воздухе бурые ниточки травы.
Кивнув, отец повернулся к Чочинге: согласно обычаю, пришедший из леса,
равно как и спустившийся с небес, считается гостем и первым слушает песнь
хозяина, даже если прибыл он в свой собственный дом, в свою семью и к своим
женам. Это являлось мудрой традицией тайят - делать праздник из каждой
встречи; ведь никто не мог сказать, удастся ли свидеться вновь.
Чочинга запел, и Дик, вспоминая ту первую песню, что звучала здесь
годы и годы назад, улыбнулся, подумав: бежит время... Тогда он был глух и
нем и видел не Учителя Чочингу, а сказочного исполина или демона, владыку
змей... И такими же загадочно-непонятными были Чия и Чиззи, Цор и Цоха-ни,
пинь-ча и ало-золотистая птица-певун, что сидела у Цора на плече... Но
время все расставило по своим местам: Учитель был теперь Учителем, Чия -
задушевным другом, Цор - соперником. Может, врагом.
Но что гораздо важнее, теперь Дик понимал каждое слово в песне
Чочинги, и все эти слова обрели для него вес и смысл, значение и цель. Он
мог бы сам продолжить песню с любой строфы, как если бы вдруг обратился в
пожилого воина-тай, Наставника клана Теней Ветра. Он больше не был чужаком.
Учитель пел:
Я - Чочинга, носивший дневное имя Быстрей Копья,
Я - Чочинга, чье имя вечера Крепкорукий,
Я - Чочинга, чьи отцы Чах Опавший Лист и Чеуд Потерявший Сына,
Я - Чочинга, чьи матери Хара Гибкий Стан и Хо Танцующая В Травах,
Я - Чочинга из клана Теней Ветра, Наставник воинов,
Я - Чочинга Несчастный; брат мой Чу пал от ножа Звенящих Вод,
Я - Чочинга Счастливый; брат мой Саймон стоит на пороге.
Конечно, если б эта песня предназначалась воину чужого клана, Чочинга
не стал бы поминать свои несчастья и радости, но пустился в перечисление
побед, убитых врагов, отрубленных пальцев и отрезанных ушей, украшавших его
Шнур Доблести. А под занавес он непременно спел бы о том, что его уши и
пальцы целы и что за сорок лет сражений и поединков он не потерял ни ногтя,
ни волоска. Но такую Песню Вызова поют перед боем, дабы устрашить врагов, а
сейчас Чочинга встречал друга.
Он закончил приветствие, отец ответил глубоким сочным баритоном, а
после они уселись меж обрамлявших вход в пещеру резных деревянных колонн и
начали делиться новостями. Дик висел вниз головой, посматривая то на
валявшуюся в траве секиру, то на застывший посреди поляны вертолет, то на
веранду с креслами и столом, где серебрился плоский квадрат его учебного
компьютера. Отец прилетел, и все вдруг переменилось: хижина больше не
выглядела темной и пустой, сухая ветвь на самом солнцепеке уже не была
мрачным напоминанием о завтрашних муках, а яйца с кобыльим молоком казались
вполне приемлемой пищей. Да что там яйца! В эти мгновения Дик готов был
простить даже глупого пинь-ча, по чьей вине уронил секиру.
Отец больше слушал, чем говорил, ибо новости с Правобережья Чочингу не
слишком интересовали. Наставник же пустился в долгие перечисления, кто из
воинов и какого клана посетил Чимару, у кого прибавилось украшений в Шнуре
Доблести, а у кого убавилось пальцев либо ушей и кто, по достоверным
слухам, отправился в Погребальные Пещеры. Огласив весь перечень, Чочинга
сообщил, что ученик его здоров и бодр, ест за троих, спит как медведь в
сухой сезон, и хотя клинки его еще не окрасились кровью, но этот
торжественный день не за горами. Нет, не за горами! Ибо в учебных схватках
- разумеется, с оружием, но без ритуала членовредительства - Две Руки
одолел Хенни умма Хадаши, Сохо умма Сотанис и Цигу умма Цат. С Хенни он
бился секирой и длинным клинком, с Сохо - двумя клинками, а Цигу поверг
ударами копья и щита, наставив ему синяков от печени до загривка. Славный
был поединок! Из тех, что греют сердца Наставников и отцов!
Рассказывая об этом, Чочинга повысил голос, ибо хвалить и ругать
ученика считалось в равной мере делом полезным. Хвалы, как и ругань,
побуждают усердие; усердие - источник ошибок и достижений, а те, в свою
очередь, служат поводом для порицаний и похвал. Так замыкался кольцом
педагогический метод Чочинги, исполненный глубокой мудрости, - ведь во все
эпохи и во всех мирах кнут и пряник весьма способствовали ученью. Что Дик и
познал на собственном опыте.
Когда взрослые наговорились, отец покосился на него и будто бы
невзначай произнес:
- Ну, вот я и вернулся, крепкорукий брат мой... Может, по такому
случаю снимешь моего сына с ветки?
- Не знаю, не знаю... - Чочинга, прищурившись, взглянул на солнце и
покачал головой. - Время вроде бы вышло, однако топор он уронил. Неуклюжий
парень! И слишком нетерпеливый. Удивляюсь, как он справился с Хенни, Сохо и
Цигой!
Это было совсем нелегко, отметил Дик, напрягая по очереди мышцы плеч,
груди, живота и бедер. Подобный массаж тоже являлся одним из умений, коими
ему полагалось владеть. Раньше, повисев минут двадцать, он чувствовал, как
кровь приливает к затылку, но теперь научился справляться с этим ощущением.
Сердце его стучало ровно, дыхание не сбивалось, и без тяжелой ичегары он
мог бы висеть на дереве шой с рассвета до заката.
Но Чочинга больше не собирался испытывать его терпение - ладонь
Наставника поднялась и с гулким шлепком рухнула на колено. По этому знаку
Дик сложился в поясе, вытянул руки, подтянулся и, оседлав ветвь, вступил в
поединок с хитроумными узлами. Ему понадобилось целых три минуты, чтоб
выиграть эту схватку; затем он спрыгнул вниз и с торжествующим воплем
бросился к отцу.
* * *
Случалось, время играло с Диком Саймоном в странные игры. Иногда оно
шло с удивительной медлительностью, плелось неспешно и нехотя, и день
казался длинным, точно изумрудное туловище питона Каа, а всякое дело - будь
то еда или сон, тренировки или поединки, занятия с компьютером или прогулка
с Чией - представлялось будто бы погружением в вечность. Иногда время
ускоряло ход и даже неслось галопом, так что те же самые события, уроки и
трапезы, поход за водопады или танец на раскаленных углях и головоломные
прыжки в песчаной яме делались соразмерными с тем внутренним отсчетом
часов, минут и секунд, который Дик инстинктивно вел про себя. Но бывало
так, что время словно проваливалось куда-то, уподобляясь водным потокам,
грохочущим на окраинах Чимары. Вот струя ударила о верхний уступ; миг - и
она уже на нижнем, но в это неуловимое мгновение вместился целый месяц или
целый год... И лишь взирая на два уступа, меж коих был совершен
стремительный прыжок, сообразишь: вот - прошлое, вот утро, когда
возвратился отец, а вот - настоящее, вот нынешний день, не отмеченный ничем
значительным и серьезным. Но куда же девалось все остальное? Все, чему
полагалось быть между "сегодня" и "вчера"? Или, если обратиться к событиям
глобальным, между текущей эпохой и Эпохой Исхода?
Дик размышлял над этими загадками с компьютером на коленях,
просматривая лекцию по сравнительной истории медиевальных времен и
современной эпохи. Перед ним на плоском экране сменялись карты, схемы и
чертежи, сопровождаемые текстом; иногда "Демокрит" снисходил до устных
объяснений, и его негромкий бас звучал внушительно и уверенно, как и
положено голосу педагога, знающего все обо всем - или хотя бы многое о
многом. Дик устроился на веранде, прямо на полу, наслаждаясь вечерней
прохладой, а рядом с ним сидела Чия, склонившаяся над кучкой прутьев и
сухой травы. Пальцы ее порхали розовыми мотыльками, что-то перевязывали,
сплетали, закрепляли, но окончательный замысел оставался пока неясным - то
ли кувшин, то ли высокая корзинка с ручкой, приделанной сбоку.
Монитор на коленях Дика мигнул, затем басистый голос "Демокрита"
принялся комментировать очередную схему. На ней была представлена
многоцветная карта Земли с обозначением стран и Спорных Территорий -
последние были закрашены в полоску, обычно в два, но кое-где в три и даже в
четыре оттенка. Судя по тому, что треть материков пестрела полосками,
спорить на Старой Земле любили и делали это с размахом, так что конфликт
охватывал целые государства и длился веками. Взять, к примеру, Соединенные
Штаты: вся страна была Спорной Территорией между неграми и белыми, а
кое-где в их противоборство вмешивались индейцы и лати-нос. В восточном
полушарии картина выглядела еще печальней, и Дик, обозрев ее, в немом
изумлении уставился на полуостров Крым, отмеченный полосками четырех
цветов. Ткнув в него пальцем, он запросил пояснений, и "Демокрит" начал
негромко перечислять те основания, какие имелись у греков, татар, украинцев
и русских, чтоб считать эту землю своей, и только своей; а значит, все
прочее население - захватчиками, агрессорами и узурпаторами.
Нескончаемое перечисление дат, войн и договоров вскоре наскучило Дику,
и он нажатием клавиши вернул урок в нормальное русло. Теперь карта
окрасилась в цвета Большой Десятки, а под ней зажглись названия и параметры
планет, избранных для основного потока эмиграции. Все эти миры были
землеподобными; гравитация колебалась в пределах трех-пяти процентов от
стандартной, состав атмосфер, климат, энергетический баланс и соотношение
воды и тверди тоже почти не отличались от земных. Что же касается названий,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг