- В соответствии с менталитетом, - ответил Ломота подобострастно. -
Интеллигент вонючий.
- Это он женский персонал баламутит?
- Так точно, ваше превосходительство.
В узких, с сиреневым отливом глазах японца зажглось любопытство, из своего
кресла он дотянулся до меня тонкой черной указкой вроде тех, которыми
раньше пользовались школьные учителя, но более длинной и изящной. Потыкал
ею в голый живот.
- Чубайсу подражаешь, а, Иванцов? Хочешь стать производителем?
Я туго соображал, с утреца вкатили что-то новенькое, полный шприц, голова
была набита ватой:
- Никому не подражаю. Я сам по себе.
- Что ж, - японец развеселился, - давай посмотрим, какой ты герой, Иванцов.
Один из санитаров сзади нахлобучил мне на голову шлем наподобие пилотного,
второй щелкнул клеммами, что-то подключил - и в мозг ударил разряд тока,
который мгновенно вырубил меня из реальности. Очнулся я в собственной
квартире, в спальне, со сложным ощущением, что это все-таки не совсем моя
спальня, а скорее ее компьютерное воплощение, но почти сразу это знобящее
ощущение исчезло. Я сидел на кровати, опустив босые ноги на коврик, и
чувствовал себя вполне нормально. Легкий жар растекся по телу, голова
слегка кружилась, но мне было уютно, спокойно и как-то сытно. Кроме меня в
спальне находился еще один человек - жена моя Мария Семеновна, Манечка,
Мусик. Бледная, смутная, но тоже реальная, как и все остальное. В тот
момент я не помнил ни про кресло, ни про шлем, ни про экзамен на
контролируемость-управляемость. Вообще вся загадочная история с
"Дизайном-плюс" и с поселением в хоспис "Надежда" как бы отсеклась,
вытеснялась из сознания. Я ощущал себя так, что только что проснулся и
куда-то собираюсь по делам, причем уже опаздываю. И orтого разозлился на
жену, которая, стоя ко мне спиной, хлопотала у платяного шкафа. Рыкнул на
нее:
- Эй, Манек, не могла пораньше разбудить? Обернулась потухшим лицом, в
котором не было кровинки.
- Толечка, ты же хотел отоспаться. Голосок елейный, заботливый - и это еще
больше вывело меня из себя.
- У меня с Зенковичем из "Аэлиты" назначена, встреча... Ты что, забыла?
Я сам только что вспомнил про Зенковича, но это не важно. Она должна
помнить. Она всегда держала на заметке все мои встречи и обещания.
- Что ты говоришь? Зенковича в прошлом году похоронили.
Неуместный, дикий юмор - или что похуже. Я только вчера говорил с ним по
телефону. Зенкович - один из моих постоянных работодателей. По его
рекомендации я сделал с десяток социально-психологических бизнес-прогнозов
для крупных фирм, а также подкалымливал на пиаре. Да я, можно сказать, и
жил-то за счет Зенковича. У старика колоссальные связи, оставшиеся с тех
времен, когда он работал в кадрах ВЦСПС. Меня он любил, как родного сына.
Тем более что его родной сын, влиятельный чиновник из администрации мэра,
по пьяной лавочке попал в аварию и разбился насмерть. Газеты, помнится,
писали, что по всем признакам авария напоминает рутинное заказное убийство.
- Значит, похоронили? - переспросил я. - И отчего же он помер, если не
секрет?
- Как отчего, Толенька? Ему за девяносто перевалило. Они еще с Микояном
дружили семьями. От старости и умер. А тут еще запутанная история с
Димочкой. Официальная версия, конечно, авария, но ведь никто так и не
объяснил, откуда у Димочки пять пулевых ранений. Самсон Демьянович очень
переживал из-за всего этого. Накануне инсульта ему кто-то позвонил,
предупредил: верни, дескать, старый хрыч, деньги партии или с тобой будет
то же самое, что с твоим ублюдком. Звонок - последняя капля... да ты сам
мне все это рассказывал. Толенька, что с тобой?
Такой лживой я ее не видел. Насочиняла с три короба и сказала ни словечка
правды. Никогда Зенкович не дружил с Микояном, о смерти его сына
действительно сплетничали в прессе, но речь шла не о пулевых ранениях, а
об oторванных взрывом конечностях, газетчики путались лишь в тротиловом
эквиваленте зарядного устройства. А главное, умереть от инсульта сам
Зенкович, если я накануне с ним созванивался. Совершенно очевидно, что
весь этот бред имел под собой какую-то серьезную причину, и я легко
догадался какую. "Что с тобой?" - спросила она. Лучше бы обернула этот
вопрос к себе.
Решение созрело мгновенно, словно продиктованное свыше, но прежде
следовало кое-что уточнить. Скрывая истинные чувства, я спросил:
- Почему ты называешь молодого Зенковича Димочкой? Ты разве с ним дружила?
Маша оставила в покое шкаф и присела на стул напротив меня. Двигалась
как-то неуверенно, но я не придал этому значения. Мозг сверлила, как
шуруп, одна мысль, поразившая меня: неужто она всю жизнь меня обманывала?
Ложь никогда не бывает случайной и единственной, она вытекает из
предыдущей и обязательно тянет за собой последующую. Неужто женщина,
родившая двоих детей, олицетворявшая в моих глазах семейную
добропорядочность, таила под наивной личиной лицемерие и коварство,
присущие всему змеиному женскому роду? Больно это осознать на склоне лет,
ох как больно!
- О чем ты. Толя? Конечно, я знала Дмитрия Самсоновича. Больше двадцати
лет... Ты не заболел, родной мой?
Слащавая неискренность доконала меня окончательно. Все сомнения развеялись.
- Но прежде ты не называла его Димочкой!
- Как же не называла?! Всегда называла.
- Врешь!.. Может, ты и старшего Зенковича называла Самсончиком? Может
быть, лучше сказать обо всем прямо?
- Что сказать?
- А то. Признаться своему доверчивому дураку мужу, что спала с обоими.
Дескать, бес попутал. Прости, Толечка, больше не буду. Тем более одного
уже Бог прибрал. Или Дьявол, тебе виднее.
- Толя, опомнись! Как у тебя язык повернулся?!
Я расхохотался "добродушным" мефистофельским смехом.
- Ну и как старичок себя показал? Не оплошал в постели?
Бледное лицо Маши перекосила гримаса боли. Тоже, разумеется,
искусственная. Едва слышно она пролепетала:
- Мне трудно будет забыть этот разговор.
- Тебе и не придется! - изрек я торжествующе. Я уже понял, что дальше
выяснять что-либо бессмысленно. Когда баба упирается в своем вранье, ее
хоть на куски разрежь - не признается. Мое терпение истощилось. Тог же
внутренний голос подхлестывал: "Давай, Толя, действуй. Не будь слюнтяем.
Какие доказательства еще нужны? Развратная тварь! Так сделай то, что
обязан сделать каждый уважающий себя мужчина. Соверши поступок".
- Непонятно другое, - сказал я печально, хотя испытывал небывалый прилив
какой-то радостной энергии. - С какой стати ты приплела сюда партийные
деньги? Допустим, Зенкович подонок. Допустим, перевертыш. Но он же
честнейший человек. За всю жизнь копейки чужой не тронул.
- Я не говорила, что он присвоил деньги... Толя, давай, померим
температуру? Давай вызовем врача? - На ее глаза, как две бусинки,
навернулись слезы, тоже, естественно, лживые. Смешно вспомнить, сколько
раз прежде она покупала меня этими слезами и я становился в коварных руках
податливым, как воск.
- Врача? - переспросил я саркастически. - Сейчас вызовем. Только не ко
мне, дорогуша.
Все дальнейшее произошло как бы само собой. К Маше я испытывал скорее
презрение, чем ненависть, ненавидеть ее не за что, слабое, лукавое
создание, но оставлять без наказания тоже нельзя. Она предала, разрушила
нашу семью, столько лет водила меня за нос, и лучше бы ей не родиться на
свет, чем спутаться со стариком Зенковичем. Я перегнулся с кровати и
вместе со стулом подгреб ее к себе. В руках почувствовал силу необычайную
и принял это за добрый знак.
- Чего ты, Толечка, чего? - забеспокоилась Маша. - Словами скажи, чего
хочешь? Чайку поставить?
- А вот чего! - Я повалил ее на кровать, ухватил поудобнее и начал душить.
Она захрипела, но не сопротивлялась, и это меня смутило. Я чуть-чуть
ослабил зажим, дал ей раздыдaться. Светлые, серые очи заглянули мне прямо
в душу.
- Толечка, хочешь меня убить?
- Так надо. Маня. Сама после поймешь... Давай, покричи для порядка.
- Зачем? Если надо, убивай.
И в конце всего она попыталась восторжествовать, оставить за собой
последнее слово. Это меня разозлило. Стараясь больше не встречаться с ней
взглядом, я навалился и душил до тех пор, пока наши тела не содрогнулись в
имитации смертного совокупления. Лицо у Манечки посинело, и я нежно
поцеловал ее в губы.
- Видишь, как все просто! А ты, дурочка, боялась. Эх, не надо было
изменять. Это ревность, Манечка!
Последнюю фразу я произнес в больничном кресле в экзаменационной комнате.
Еще горел на губах ее прощальный поцелуй, но я уже видел перед собой
старшего наставника Робентропа, Джона Миллера, хмурого японца Су...
Сознание мутилось от горя: Машенька умерла. Я так же был в этом уверен,
как и в том, что земля вертится. Я сам убил ее.
- Неплохо, неплохо, - прогудел японец. - Параметры обнадеживающие. Не
исключаю, Гай Карлович пожелает лично ознакомиться. Любопытный экземпляр.
Присутствующие в комнате радостно загалдели. Все смотрели не на меня, а на
светящийся монитор, на котором, словно в помутневшем зеркале, исчезло
изображение спальни и - крупным планом - кровати с лежавшей на ней мертвой
женщиной.
- Хвалить вас обычно не за что, - продолжал японец, - но для десяти дней
результат прекрасный, просто прекрасный. Особенно учитывая неадекватность
субъекта. Поздравляю, ребята. Возможно, это прорыв.
- Ваше превосходительство! - счастливо кукарекнул Робентроп. - Вы
заметили, ни малейшего сбоя? Ни тени мнения. Абсолютно осознанный
противоестественный акт. Полагаю, через месяц запустим на конвейер.
- А вот это не тебе решать, милейший, - остудил японец. Санитары сняли с
меня шлем, и один поднес чашку с пубоватой жидкостью. В ту же секунду я
ощутил, как кишки разрывает невыносимая жажда. Единым махом осушил
сладковатый приятный напиток, припахивающий водорослями. Су Линь наблюдал
за мной с загадочной улыбкой.
- Что скажешь, Иванцов? Понравилось тебе?
- Что именно?
- Не притворяйся. Ловко женку придушил. А ведь она ничего плохого не
сделала. Жестокий ты человек, Иванцов. Истинный интеллигент.
- Направленные зрительные импульсы, - с надеждой возразил я, - Рад, что
угодил, господин Су, но ведь это только игра.
- Как знать, как знать... - засмеялся японец - и все остальные дружно
загоготали, включая санитаров. - Во всяком случае, экзамен сдал с первого
захода. Больше скажу. Если повезет, станешь папочкой множества
россиянчиков. Но не будем торопиться. - Японец шаловливо пощекотал мой
голый живот своей черной указкой-иглой. - Джон, срочно контрольные замеры
и радикальная биочистка.
- Слушаюсь, ваше превосходительство...
Координатор ухитрился одновременно поклониться и козырнуть. Муть в голове
рассеялась, я чувствовал лишь одно: не знаю как, но вырвусь отсюда и
посчитаюсь с этим сбродом. Незнакомое бешенство окостенило мышцы, будто
под кожу закачали гипс. С трудом разлепил губы.
- Дозвольте поинтересоваться, господин Су, кто такой Гай Карлович, о
котором вы упомянули? Главный экспериментатор?
- Прекрасный знак, - чему-то обрадовался японец, обращаясь к помощникам, -
На фоне общего эмоционального распада - сохранение интеллектуальных
градаций... - И уже для меня добавил: - Успокойся, Иванцов. Гай Карлович,
если уж ты такой любопытный, - это для тебя Господь Бог.
8. ОРИЕНТАЦИЯ ИЛ МЕСТНОСТИ
Во время послеобеденной прогулки я подошел к овчарке до кличке Фоке,
огромному зверю, фланирующему вдоль забора на железном тросе. Фоке не
раздулся от ярости, лишь угрюмо зевнул, сронив с клыков желтоватую пену.
Несколько дней я делал попытки наладить с ним контакт, как и с другими
овчарками, Рексом и Бодей. Приносил лакомство, вступал в умильные беседы.
Все безрезультатно. Кусочки мяса так воняли, что, вероятно, псы
воспринимали угощение как издевку, а на мои льстивые заигрывания отвечали
красноречивым негромким рыком, словно предупреждая: "Ну-ка, придурок,
подойди поближе, мы тебе покажем, какие мы умные, хорошие собачки".
Но я не терял надежды приручить хотя бы Фокса, который среди этих
четвероногих громил выделялся и статью и серьезным, глубокомысленным
видом. И вот первая победа: пес не зарычал, не вздыбил холку, лишь скривил
морду в почти сочувственной гримасе: опять тебя, дескать, зачем-то
принесло, бедолагу.
После успешной сдачи экзамена я второй или третий день жил будто в тумане:
дозы препаратов увеличили и вдобавок вчера взяли пункцию из спинного
мозга, отчего я чуть не окочурился. Санитары согнули меня в дугу лбом до
пола, и главный врач хосписа Герасим Остапович Гнус прошил иглой,
показалось, от затылка до копчика. Минут десять я бился в конвульсиях,
хотел размозжить башку о стену, спасибо двум дюжим молодцам-санитарам:
помешали. Придавили коленями к полу и удерживали некоторое время,
отвешивая успокоительные тумаки. Герасим Остапович объяснил, что это
нормальная реакция организма на пункцию на переходном этапе. И хотя при
этом бывают летальные исходы, но чрезвычайно редко и не у таких, как я.
Вообще этот человек, мой погодок, с проницательным взглядом гипнотизера и
с черной лохматой копной волос, относился ко мне по-доброму, даже как-то
признался, что прежде и сам был интеллигентом и ничуть этого не стыдится,
как многие другие. В моем сумеречном сознании он представал кем-то вроде
вершителя судеб, и я разговаривал с ним с опаской и почтительно, как ни с
кем другим. Все-таки моя поганая жизнь была полностью в его руках.
Оклемавшись, я спросил:
- Переходный этап, как вы изволили выразиться, Герасим Остапович, надеюсь,
не затянется надолго? Доктор ответил с научной основательностью:
- Сие от нас не зависит. Вся программа, сударь, закодирована в клетках. Ни
убыстрить, ни замедлить процесс невозможно. Да и не нужно. Это как с
беременностью. Моя задача простая - наблюдать и корректировать. Помните
завет Гиппократа: не навреди?.. Кстати, прекрасное правило для жизни. Не
навреди. Не вмешивайся в естественный ход событий - и все будет о'кей.
Его слова столь вопиюще противоречили реальности, что я не удержался от
восклицания:
- Простите, доктор, может быть я, конечно, скажу лишнее, но ведь то, что
здесь происходит, то, что вы вытворяете со мной, это же... это же... уму
непостижимо!
- Вы знаете, что здесь происходит? - уточнил он с улыбкой святого.
Я не мог остановиться, хотя следовало бы:
- Ставите опыты над людьми, разве не так? Занимаетесь вивисекцией.
Принуждаете к перевоплощению. И все это называется "не навреди"?
- О, сударь, зачем такие громкие слова. Вовсе они вам не к лицу... Ну-ка,
хлопцы, посадите его поудобнее.
Санитары подняли меня с пола и с размаху швырнули в кресло, как куль с
мукой.
- Так вот, сударь, - продолжал Гнус. - Отвечу на необоснованный упрек. Вы
глубочайшим образом заблуждаетесь, говоря о принуждении. Уверяю вас,
принуждение, насилие и все прочее тому подобное осталось за стенами этого
заведения, в котором вам повезло очутиться. Наши пациенты - совершенно
свободные люди, свободные в высшем, если хотите, религиозном смысле. Под
воздействием современных гуманнейших лечебных методик с них слой за слоем
спадает шелуха так называемой цивилизации, и они благополучно возвращаются
к своему первородному состоянию. Иными словами, возможно, впервые в
истории наука приоткрыла перед человеком обратный путь в Эдем. Вы способны
понять, что это значит?
Если бы я сказал, что не хочу в Эдем, а хочу обратно в квартиру на
Академической, к своей жене, скорее всего, доктор принял бы меня за
безнадежного, выбракованного самой историей "совка", перед которым открой
все сокровищницы мира, а он все равно будет тянуться к прилавку с дешевой
колбасой. К тому же я не знал, есть ли у меня еще жена и дети и квартира
на Академической и цела ли старенькая "шестеха", оставленная возле офиса
"Дизайна". Зато не сомневался в том, что Герасим Остапович Гнус, опрятный,
самодовольный и красноречивый, как всякий вития нового порядка, не
является человеком в привычном смысле слова, а представляет собой одну из
функций материализовавшегося кошмара, обрушившегося на мою бедную голову.
Изменятся условия среды, и он исчезнет как дым, правда, боюсь, теперь уже
вместе со мной, ибо с каждой минутой, с очередным уколом я чувствовал, как
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг