установились теплые, дружеские отношения, среди дня они обязательно
выкраивали минутку, чтобы забежать ко мне поболтать, выкурить по сигарете.
После дезинфекции у меня на теле вскоре проступили странные темно-багровые
пятна, как при проказе. Женщины сперва перепугались, потом принесли
баночку черной желеобразной мази с резким запахом, обработали пятна - и
буквально на наших глазах воспаленные участки кожи сморщились, обросли
струпьями и, когда струпья отвалились, просияли металлическим блеском,
словно в разных местах на кожу наложили серебряные заплатки. Мойщицы
пояснили, что это хороший знак. Значит, обошлось. Оказывается, последствия
дезинфекции иногда бывают роковыми. Привыкший к грязи организм реагирует
на очищение неадекватно, в нем образуются пробоины, медицинское название
"свищ-адаптус", и в таком виде клиент становится непригодным для
генетической реконструкции. Происходит естественная выбраковка исходного
материала. Честно говоря, мне было приятно видеть, как обрадовались добрые
женщины, когда убедились, что беда миновала.
- Не помню, - признался я. - Вы же знаете, господин Робентроп, как
действуют препараты в сопровождении электрошока. У меня и раньше были
мозги набекрень, а уж теперь полная каша. Я даже не уверен, что сейчас
разговариваю именно с вами, а не с кем-то другим из обслуживающего
персонала.
Старший наставник энергично почесал у себя в паху.
- У вас, сэр, экзамен на носу. Очень важный. На управляемость. А вы...
Ну-ка, напрягите мозжечок. Врет Макела или нет?
- Думаю, не врет. Но скорее всего, говорит неправду.
- Тонкое замечание, ценю. - Наставник осклабился в одобрительной ухмылке,
и я осмелился задать вопрос:
- Господин Робентроп, а что мне грозит в случае, если изнасилование имело
место?
- Ах вот что вас беспокоит? Да ровным счетом ничего. Напротив, зачтется в
положительные очки. Разумеется, потребуется некоторая установочная
корректировка, поэтому факт мы должны установить точно. По возможности. Вы
готовы к очной ставке, сэр?
- Безусловно.
Наставник нажал красную кнопку на пульте, и в комнате, будто ждала за
дверью, мгновенно возникла мойщица Макела. Вид у нее был не совсем
обычный: черные космы спутаны, на толстых губах кровь и праздничный
комбинезон белого цвета разодран до пупа. Мы оба, и я и наставник,
невольно залюбовались богатырскими статями амазонки. Лунообразные могучие
груди, необъятный мускулистый живот, уходящий в заросли розоватых,
подкрашенных волос. Робентроп-Ломота, чтобы собраться с мыслями, вцепился
зубами в свою кисть. Спросил строго:
- Макела, у тебя что, не было времени привести себя в порядок?
- Пусть все видят, - ответила мойщица.
- Конечно, пусть видят. Но профессор отрицает. Не возводишь ли ты
напраслину, девушка?
Эфиопка посмотрела на меня с таким отвращением, словно увидела червяка,
залезшего под юбку.
- Стыдно, Толян. Зачем нахрапом лезть? Я тебе разве отказывала?
- Ничего не помню, Макелушка. Честное слово.
- Ах не помнишь? И как обзывался, не помнишь? И как кровь пил?
- Я? Кровь пил?
- Как докажешь? - спросил Робентроп, рванув себя двумя руками за бороду.
- Чего доказывать... Свидетель есть. Настя со мной была. Кликнули Настю.
Подруга явилась быстро. Поклонилась по земли, как положено, старшему
наставнику и сразу набросилась на меня:
- Ая-яй, сынок, как ты мог! Рубашечка бязевая, новехонькая, напополам
разодрал. Вену прокусил. А меня, меня за что?
- Тебя тоже изнасиловал?
- Хуже. Я вас разнимала, так ты, сыночек, в ухо мне кулачищем двинул.
Перепонка лопнула. Я ведь теперь оглохла на одно ухо. И это за все
хорошее, что мы с Макелушкой для тебя сделали.
- Что вы для него сделали? - заинтересовался Робентроп.
- Известно что. - Мойщица смутилась. - Его списать хотели, а мы не дали.
Поручились за него перед Гнусом.
- Давно ли у вас такие полномочия поручительские? Мойщица Настя вспыхнула:
- Вы, господин Ломота, большой человек, но нам с Макелой не начальник. У
нас другое переподчинение. Нечего зря пугать.
- Пошли вон отсюда! Обе! - рявкнул Робентроп и затрясся, будто в
конвульсии. - Буду я тут слушать ваши дерзости!
Мойщицы послушно потянулись из комнаты, Макела на пороге обернулась,
игриво обронила:
- Вечером придешь, Толенька? Постельку стелить?
- Как получится, - ответил я неопределенно. Робентроп долго не мог
успокоиться, бегал по комнате из угла в угол, жевал рукав. В конце концов
достал из ящика стола плоскую стеклянную фляжку с яркой этикеткой, на
которой был изображен череп с перекрещивающимися костями. Сделал два
крупных глотка из горлышка. Желтый лик прояснился. Мне не предложил, хотя
я надеялся. Уж больно череп заманчивый. Запыхтел, развалясь на стуле.
- Какие все-таки твари! Вот она, вечная проблема низшего звена. При любом
режиме одинаковая. И ведь ничего не поделаешь: без них не обойтись.
Кому-то надо делать черную работу. Но каковы амбиции! Каков гонор! Вам
доводилось слышать подобное, сэр?
- Что именно? - Я действительно не понимал причину его раздражения.
- Как что? У них другое переподчинение! Надо же ляпнуть. Да мне пальцем
достаточно шевельнуть, чтобы их перебросили в анальный сектор. Со всеми
вытекающими последствиями, понимаете?
- Не совсем.
- Ну и не надо понимать. - Он немного остыл, задышал ровнее. Еще отхлебнул
из фляжки. - Ладно, будем считать, факт изнасилования установлен. Так?
- Получается, так.
- Какой сделаем вывод? Не отвечайте, вывод напрашивается сам собой.
Полагаю, хирургическое вмешательство нам не повредит. Такая легенькая,
необременительная кастрация под местным наркозом. Чик - и никаких хлопот.
Или есть возражения?
- Кастрация - меня? - уточнил я.
- Не меня же, сэр. Все мои проблемы в этом ключе давно позади. Я прежде,
помнится, тоже безумствовал... Впрочем, если вас устраивает положение
наложника у похотливых тварей, то пожалуйста. С операцией можно
повременить. Больше того, вы, сэр, идеально подходите для индивидуальной
программы: "Размножение интеллигента в неволе". Правда, ее курирует барон
Голощекин, с ним не так просто столковаться.
- А сейчас по какой программе я прохожу? Наставник погладил макушку,
окатил меня неприязненным взглядом:
- Еще бы спросили, какое нынче столетие... Естественно, по общей. По
ликвидной. Оптовые, так сказать, поставки.
- Оптовые поставки - чего?
- Как чего? Протоплазмы, разумеется. В качестве клонированной рабочей
силы. По долгосрочному контракту. Сэр, не прикидывайтесь идиотом. У вас
экзамен на носу.
Я знал, что моя настырность выведет Ломоту из терпения, но не мог
удержаться. Мне катастрофически не хватало информации, которая дала бы
шанс вырваться из жутковатого аттракциона. Я накапливал ее по крохам,
мучительно борясь с воздействием препаратов, увлекающих в иную,
виртуальную реальность. Физически ощущал, что еще немого и в мозгу щелкнет
какой то клапан, привычные цепoчки связей разорвутся и я радостно приму
правила игры, кoторую они навязывают. Самое ужасное, что открывающaяся
бездна меня манила, казалось, там, внизу, спасение, точно так же,
вероятно, отчаявшегося, потерявшего веру в себя человека бесенок
подталкивает сигануть с крыши.
- Зиновий Зиновьевич, не сердитесь, пожалуйста, но было бы легче
ориентироваться, если бы знать конечный результат.
- Какой результат?
- То есть куда меня готовят, с какой целью... По прежней специальности,
извиняюсь, я некоторым образом ученый, привык все раскладывать по
полочкам: куда, сколько, зачем, почем. Иначе боюсь вас подвести как
наставника.
- Пошел вон! - распорядился Робентроп, картинно указав на дверь.
Ничего другого я не ожидал и начал пятиться задом, униженно кланяясь и
бормоча извинения, но Робентроп передумал, грозно рыкнул:
- Стой! Замри! Вы что же, сэр, хотите сказать, что ничего не знаете о
своем предназначении? Координатор вас не посвятил?
- В том-то и дело. Абсолютно ничего.
- Тут какое-то упущение. Хорошо, разберусь... Что у вас дальше по
распорядку?
- Кажется, прогулка.
- Не должно казаться, надо твердо знать. К Макеле пойдешь?
- Может быть, попозже к вечеру.
- Помни, завтра экзамен.
- Помню, спасибо.
По просторному хосписному парку прохаживались, нагуливали аппетит здешние
обитатели. Поодиночке и парами, но все с задумчивым, отрешенным видом.
Одна группа, человек десять, как обычно по утрам, собравшись в кружок,
играла в волейбол. Среди них выделялся рослый, спортивного вида мужчина,
который то и дело с мясницким криком "Кхе-ех!" подпрыгивал и "врубал
кола". Остальные перекидывались вяло, словно отбывали трудовую повинность.
Игра производила довольно странное и тревожное впечатление, потому что
мяча у них не было. Точно так же не было ракеток и шарика у двух игроков
за теннисным столом, что не мешало им азартно гасить и даже, кажется,
вести счет. К натянутому вдоль двухметрового забора тросу были пристегнуты
три здоровенных сторожевых кавказских овчарки, мимо которых и мышь не
проскочит. Возле сторожевой будки у ворот курили двое охранников с
автоматами, тут и там на скамейках расположились санитары, зорко
наблюдающие за пациентами, но даже несмотря на эти досадные штрихи,
утренний парк, с серебристыми елями и укромными беседками, выглядел уютно
и умиротворенно.
В первые дни я пытался установить контакт с кем-нибудь из аборигенов, но
попытка окончилась так, же, как и знакомство с певицей Зыкиной. Короткие
бессмысленные ответы, пустые глаза, заторможенность реакций. Видимо,
большинство из них дошли до какой-то переходной кондиции, которой я еще не
достиг. От пациентов хосписа мало чем отличался и обслуживающий персонал.
В общении все они, от санитаров до наставников, были строго функциональны,
и выудить у них что-либо полезное было практически невозможно.
В одной из увитых диким виноградом беседок я увидел человека, которого
искал. Это был знаменитый, известный всему миру писатель-диссидент Олег
Яковлевич Курицын. Я познакомился с ним в первый же день и быстро
убедился, что он не принадлежит ни к персоналу, ни к пациентам.
Невероятно, но так. По сравнению с тем, как он выглядел на воле, он разве
что помолодел лет на десять, но в сущности остался таким же, каким его
привыкли видеть многочисленные почитатели на экране телевизора: тот же
аскетический овал лица, высокий лоб, бородка клинышком, густой нимб волос
- и неугомонная, ищущая мысль в каждом слове и жесте. Великий гуманист и
страстотерпец сперва отнесся ко мне с недоверием, но, почувствовав
благодарного слушателя, увлекся, и битый час с жаром растолковывал свои
идеи о переустройстве России, о необходимости земского самоуправления и
так далее - короче, заново пересказывал мысли, известные по его публичным
выступлениям.
Меня интересовало совсем другое, но в тот раз я не успел ничего выяснить:
беседу прервал гонг на обед. Опаздывать было нельзя: это грозило лишением
сладкого и дополнительным уколом. Услышав унылый звук гонга, писатель
гневно вскинул брови:
- Видите, батенька, как будто мы не в России... Колокол должен гудеть,
вечевой колокол!
На сегодня я поставил целью узнать от Курицына как можно больше о том, что
здесь происходит и есть ли надежда вырваться отсюда. Несколько остужало
мой энтузиазм подозрение, что Курицын, возможно, на самом деле вовсе не
Курицын, а некий фантом, материализованный, допустим для какого-то
очередного психологического теста.
Сидя в беседке в гордом одиночестве, знаменитый мыслитель был занят тем,
что тупым пластмассовым ножичком обстругивал березовый колышек. Увидев
меня, обрадовался:
- Прошу, батенька, прошу... Намедни мы, кажется, не договорили...
Простите, запамятовал, как вас звать-величать?
Я заново представился, хотя писатель и не утруждался запомнить, и скромно
опустился на краешек скамьи. Насколько я понимал этого человека, он
чрезвычайно самолюбив и не потерпит ни малейшей фамильярности. Но главное,
не дать ему усесться на любимого конька. Если заведет волынку о
переустройстве России, опять прокукует до обеда.
- Итак, многоуважаемый... э-э... Виктор Анатольевич, значит, интересуетесь
социальными проблемами?
Подозрение укрепилось: при знакомстве я ни словом не упомянул о своей
профессии. Да он и не предоставил мне такой возможности.
- Какое там интересуюсь... Каюсь, при проклятом режиме имел звание доктора
каких-то наук, но ведь по вашей же теории все это было чистым
надувательством.
- Не совсем улавливаю мысль?
- Звания, награды, почести - все это мишура на фоне тотальной лжи и
свирепого идеологического гнета. Стыдно теперь вспоминать.
Не попал, не угодил: мыслитель сурово насупился. - Каша у вас в голове,
батенька, сударик мой. Поверхностно усваиваете уроки жизни. Лжа, как ржа,
разъедает душу, это верно, но отрекаться от исторического прошлого негоже.
Как бы вместе с одежей кожу не содрать. Читали мои оборванные крики?
- Не довелось, простите великодушно.
- То-то и оно. Наш интеллигент удивительно нелюбопытен и умственно хил.
Ему у простого мужика поучиться бы. Мишура, говорите? Нет, батенька,
копать надобно глубже и ширше. Коли судить с вашей точки зрения, россиянин
семьдесят лет прожил в мираже и обмане, а это не совсем так. Напомню
презанятнейший эпизод из истории красное нашествия. Было это, дай Бог
память, восемнадцатого марта одна тыща девятнадцатого года. Аккурат перед
заключением Вестсальского соглашения...
- Ой! - выдохнул я и согнулся до пола, будто срыгнул.
- Что с вами? - озаботился писатель. - Рублик обронили?
- Не обращайте внимания, Олег Яковлевич. Чего-то за завтраком проглотил.
Пожадничал. Пятый день не могу привыкнуть к здешней пище. На чем,
интересно, они кашу варят? Подозреваю, на тавоте.
- Зачем же... - скупо улыбнулся мыслитель. - Постным маслицем заправляют.
Бывает, и сливками. Кушать можно. Иной вопрос, что у вас, батенька,
сударик мой, возможно, особая диета, как у подготавливаемого к
перевоплощению.
- Вот! - Я обрадовался, что так удачно свернул начавшуюся лекцию. - Сам
чувствую - диета особая. А вы, Олег Яковлевич, давно здесь лечитесь?
- Не лечусь, сударик мой, работаю. Чего и вам желаю. Без работы русский
человек вянет, как растение без полива.
- Я в том смысле, что россияне на какой-то срок лишены ваших наставлений.
Не обернется ли это бедой?
На сей раз попал - зацепило старика. Просветлел ликом в аскетических
чертах проявилось что-то детское.
- Хоть и глупость сказали, а приятно. Видно, не совсем вы потерянный для
отечества человек. Отвечу так. Мою пуповину с народом никому не оборвать,
хотя пытались, как известно, многие.
Я решил ковать железо, пока горячо.
- Неужто, Олег Яковлевич, вас сюда силой привели. Неужто осмелились?
Мыслитель бросил заполошный взгляд на кусты бузины, откуда доносились
странные повизгивания.
- Ах, сударик мой Виктор Тихонович, опять легкомысленные слова, не
подходящие для доктора наук. Кстати, по убеждениям вы, надеюсь, не
демократ?
- Как можно... Монархист, разумеется, - возразил я с обидой.
- Тем более стыдно. Православный монархист - и такая собранность в мыслях.
Скачки несуразные. То о россиянах забота, а теперь вдруг... С чего вы
взяли, что сюда кого-то силой гонят? Откуда такие сведения?
- Разве все эти люди... - в изумлении я развел руками, - Разве они?..
Мыслитель благодушно хмыкнул.
- Добровольцы. Уверяю вас, убежденные добровольцы-общинники.
- И волейбольщики?
- Они тоже. И все прочие. Нам с вами, сударик мой, Тихон Васильевич,
выпала честь участвовать в замечательном социальном опыте. Возможно, здесь
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг