могущества, ибо создал модель мира, принадлежащую ему целиком. Пусть на
ограниченном пространстве, пусть еще несовершенную, зато ни одно дыхание
не зарождалось без согласования с его царственной волей. Понимая это, он
старался быть добрым и осмотрительным правителем. Кроме того, хоспис
снимал, разрешал философское противоречие, иногда удручающее магнатов его
уровня: как совместить деньги, являющиеся средоточием низменных, греховных
инстинктов, с тонкими и возвышенными духовными устремлениями? Именно
хоспис, воплощающий идеал житейского благоустройства, давал неограниченные
возможности для бескорыстных творческих порывов.
Когда генерал Могильный доложил о встрече с отмороженным майором и о том,
что, по всей видимости, действительно в верхах существует сговор, грозящий
его бизнесу, он пришел в ярость, словно был беременной женщиной, которой
собираются сделать принудительный аборт. Не сдержал эмоций, замахнулся на
генерала кулаком:
- Старый дурак, почему не приволок его за уши?! Могильный печально ответил:
- Силы уже не те. Гай Карлович. Опасался, как бы он сам меня не пристукнул.
- Невелика потеря, - буркнул магнат.
Но, поостыв, пораскинув мозгами, пришел к выводу, что горячиться не
следует. Не первая зима на волка. Если в Кремле плетется очередная интрига
и если бедовый майоришка каким-то чудом заполучил ценную информацию, то
разумнее ее купить, чем вытягивать из проходимца клещами. Тем более что от
клещей тому все равно не спастись.
В хоспис приехал утром и, расположившись в собственных покоях, первыми
принял Завальнюка и Гнуса, здешнее начальство, директора и главного врача.
Как обычно, нагрянул без предупреждения - и несколько минут наслаждался
ужасом, светившимся на лицах этих двоих. В хосписе не было нормальных
людей, ни среди пациентов, ни среди персонала, все были хоть немного
переделаны под общую колодку, что вполне соответствовало великой идее
мировой глобализации. Директор Завальнюк, взятый из тюремных надзирателей,
подвергся незначительной корректировке, его психика была изменена лишь в
том ключе, что на самом деле он не Завальнюк, а житель Чикаго мистер
Николсон, присланный в Россию для оздоровления нравов, но об этой тайне не
знал никто, кроме него, двух-трех человек из начальства хосписа и
Ганюшкина, и не должен узнать, ибо в противном случае его могли привлечь к
ответственности за нарушение визово-го режима. Доктор Гнус в прошлом
работал начальником отделения в знаменитых Ганнушках, считался классным
специалистом, был автором двух учебников по психиатрии, но после частичной
стерилизации левого полушария мнил себя незаконным сыном Ганюшкина, что
чрезвычайно забавляло магната: по возрасту доктор был старше его на десять
лет.
- Мистер Николсон, - обратился он к директору, разрешив обоим сесть. -
Давайте говорить начистоту. Какого наказания вы заслуживаете?
- Расстрела? - вскинулся директор.
- Ну зачем же... Расстрел - наказание несерьезное. Можно придумать
что-нибудь поинтереснее. Давайте спросим у господина Гнуса. Он все-таки
врач. Герасим, как полагаешь?
Гнус злобно взглянул на директора, с которым у них были натянутые
отношения. Они часто спорили, кто из них главнее, и нередко дело доходило
до потасовки.
- Чего мудрить, босс? Посадить на кол посреди двора. Пусть больные
порадуются. Положительные стрессы - лучшее лекарство. При расщеплении
личности смех действует как наркотик.
- Хорошая мысль... Но скажи, дорогой Гнусяра, сам ты, значит, ни при чем?
Никакой ответственности за случившееся не несешь?
От ласкового хозяйского голоса доктор побледнел, черные влажные кудри
вздыбились.
- Отец, не гневайся, не виноват я. Я предупреждал, предупреждал... Он
девку в наложницы взял. Не давал поставить на конвейер. Она дикая,
дикая.... А он, а он!..
- Это правда, мистер Николсон? Извольте отвечать. Чувствуя себя в ловушке,
директор пошел ва-банк.
- Когда он правду говорил? Да он и не знает, что это такое. Он же псих. И
с девкой сам спал. Хоть кого спросите. Су Линь подтвердит. Он ее на
процедурах трахал. Никого не пропускает, гад. Ему что мужик, что баба -
один черт. Он же в Ганнушках работал, там все такие.
От столь наглого обвинения Герасим Остапович на мгновение оцепенел, потом,
выставив вперед растопыренные клешни, с криком: "Не верь ему, папа!" -
черным буром пошел на директора, пытаясь ухватить за горло. Бывший
тюремщик дал достойный отпор, навесив нападающему две блямбы правым и
левым хуком. После чего Герасим Остапович, сопя и потирая рожки на висках,
как ни в чем не бывало вернулся в кресло и затих.
"Куртуазная" жанровая сценка доставила Ганюшкину удовольствие, но он
укорил подчиненных:
- Как не стыдно, господа! Интеллигентные люди, один наполовину американец,
а ведете себя как сявки... Хорошо, с девкой понятно, но как мог удрать
социолог? Насколько я понимаю, он был в нулевой стадии?.. Герасим, я к
тебе обращаюсь.
- Научный феномен, отец. Как раз пишу об этом статью для "Московского
вестника". Все упирается в менталитет россиянского интеллигента. У них у
всех двойное дно, а у этого оказалось тройное. Он так искусно симулировал
кретинизм, что обманул даже приборы. Каюсь, здесь отчасти мой недосмотр.
Не провели дополнительную активацию мозжечка.
- А вы что думаете, господин Николсон?
- У него нечем думать, - успел вставить Гнус. - Бревно тюремное.
- Я, ваше сиятельство, думаю, побег организован не без участия этой гниды,
которая выдает себя за вашего сына. Как только поганый язык поворачивается!
- Каким образом он участвовал?
- Вы же слышали... Профессору потакал, вел в щадящем режиме, девку драл в
процедурной. Не удивлюсь, если был с ними в сговоре. Я написал в
докладной. Мое мнение такое. Если хотим застраховаться от подобных
инцидентов, надо поменять главного врача. А этого - в распыл.
- Господин Николсон, вы ведь лично беседовали с новобранцем из крематория?
- Беседовал, ваше сиятельство. Как со всяким вновь прибывшим.
- И вас ничего не насторожило? Завальнюк бросил быстрый взгляд на врача.
- Еще как насторожило, ваше сиятельство!.. У него были надежные
рекомендации, но все равно положено сразу сделать дезинфекцию. А он
несколько дней работал просто так, как вольнонаемный. Какие у нас могут
быть вольнонаемные? На нашем уровне секретности не может быть никаких
вольнонаемных. Я спросил у этого типчика, где его номерная бирка. Он
ответил, дескать, по спецподразделению проходит испытательный срок. Опять
меня сбил с толку вот этот, который выдает себя за сына. Он что-то вякал о
новой программе адаптации без наркотиков. Вроде как любого россиянина
можно обработать насухую. Я рот и разинул. Все-таки наука, да? А надо было
взять кувалду и размозжить башку.
- Кому именно, господин Николсон?
- Да обоим. И тому, и этому. Разрешите выскажусь до конца?
- Высказывайся, но покороче. У тебя какое-то недержание речи сегодня.
- Пока нет доказательств, но уверен, ваше сиятельство, имеет место хорошо
спланированная акция. Вот этот якобы Гнус решил спрятать девку в укромное
место, чтобы трахать ее без помех. По подложным документам устроил в
хоспис подельщика - и вдвоем они обстряпали дельце. А интеллигента
прихватили для маскировки, чтобы запутать следы. Эта версия все объясняет.
Другой версии и быть не может. Доказательства я добуду. Только дайте срок.
Ганюшкин обернулся к главному врачу, который разглядывал в зеркальце
разбухшие шишки на висках.
- Твое слово, Герасим. Как оправдаешься?
- Тюремный бред, - презрительно бросил Гнус, - Гай Карлович, вы же видите,
он просто хочет уйти от наказания. Кому охота сидеть на колу?
- По делу говори, по делу.
- Я отвечаю за материал, который проходит клинические испытания. Этого
парня в глаза не видел. Он даже не занесен в больничный реестр. Что
касается девицы и социолога, картина, кажется, ясная. Обычное ротозейство
тюремщика. Он тут возомнил себя главным, а умишко обезьяний. Какая может
быть дисциплина, если у него охрана колется вместе с перевоплощенными? Да
я бы...
- Все, хватит. - Ганюшкин предостерегающее поднял палец. - После обеда
устроим показательное жертвоприношение. Прошу как следует приготовиться.
Пошли вон, оба!
Оставшись один, Ганюшкин перезвонил Могильному. Генерал дулся, но это
никак не отражалось в голосе - холодновато-спокойном, но без
подобострастия. Многие качества ценил Ганюшкин в своем начальнике
безопасности, но особенно ему импонировало вот это умение держать себя в
рамках военного, с аристократическим замесом чинопочитания, резко
выделявшее генерала из остальной свиты. В нем до сих пор, хотя он продался
и перепродался, чувствовался характер, тогда как во всех прочих, кого
Ганюшкин подмял под себя, от прежнего человеческого естества осталась лишь
благовонная юшка. В чрезмерных количествах от нее тошнило.
- Просьба к тебе, старина, - сказал без предисловий. - Пожалуй, майора
надобно какое-то время поводить. Не трогать его. Можешь это сделать?
Если бы он увидел, в какой ухмылке скривился генерал, возможно, усомнился
бы в своем совершенном знании человеческой природы. Ответ прозвучал
лаконично:
- Попробовать можно, но вряд ли получится.
- В чем проблема?
- С ведомственными службами проблем нет. Хотя тут отмена команд "Перехват"
и "Молния" потребует некоторого времени. Но ведь задействованы все
группировки, включая солнцевскую. С ними посложнее.
- Почему?
- У них свои представления о бизнесе. Заказ сделан, гонорар объявлен.
Соглашение подписано. По их правилам, они обязаны его выполнить даже в
случае смерти заказчика. И получить деньги. А тут выходит, сегодня одно,
завтра другое. Они не поймут и неизвестно, как воспримут. Публика
непредсказуемая.
- Ты в своем уме, генерал?
- Надеюсь, Гай Карлович.
- Мне кажется, нет. По-твоему, я должен вдумываться в сложности бандитских
взаимоотношений?
- Я так не сказал. Просто ответил на ваш вопрос. Ганюшкин с трудом подавил
раздражение.
- Все, Борис. Выполняй как ведено. Парня брать живым - но позже.
- Слушаюсь, босс.
В последних словах Ганюшкин все же уловил оттенок издевки, но решил, что
ослышался.
Чудесный мир открылся ему на хосписном дворе. Зеленый парк, окаймленный
красным кирпичным забором, терялся в прозрачно-голубом небесном сиянии.
Символично возвышались с двух сторон сторожевые пулеметные вышки.
Живописными группками и поодиночке прогуливались больные в разноцветных
комбинезонах. Впрочем, какие там больные? Счастливые обитатели созданного
его усилиями райского уголка. Все вокруг было поразительно упорядоченным,
выпуклым, умиротворенным - волейболисты, азартно принимающие подачи без
мяча, шахматисты, склонившиеся над досками без фигур, сладостные женские
повизгивания, доносящиеся из кустов, хриплый лай овчарок, - все
натуральное, из плоти и крови, и одновременно призрачное, иллюзорное,
рукотворное. А как еще может выглядеть сказка, превращенная в быль?
По дальней аллее пробежал двойник Толяна Чубайса, кого-то, как обычно,
преследовал, озорник. На сердце у Ганюшкина потеплело. Вот одна из
безусловных удач психотропного эксперимента. Одухотворенный, ведающий лишь
одну страсть, хотя и в пародийном преломлении, - абсолютно тождественная
копия. На двойника поступило несколько заявок, некий магнат из Оклахомы
готов выложить аж полтора миллиона, но Ганюшкин скрепя сердце отказался от
выгодной сделки. С улыбкой много раз представлял физиономию оригинала,
когда презентует ему живую игрушку, что собирался приурочить к ближайшим
именинам великого реформатора.
Ганюшкин спустился с крыльца, направляясь к беседке, где приметил пышную
шевелюру писателя Курицына, с которым его связывали приятельские
отношения. В хосписе у знаменитого классика была особая роль: он не
относился ни к персоналу, ни к пациентам, напрямую не участвовал ни в
одной лечебной программе, получая деньги лишь за то, что присутствовал.
Можно сказать, Ганюшкин арендовал его в долгосрочное пользование при
обоюдном согласии.
Как-то на светском рауте в Доме кино, где Курицын выступил с блестящей
обвинительной речью, доказав как дважды два, что вся советская эпоха была
порождением сатаны, Ганюшкину удалось за рюмкой водки соблазнить мыслителя
описанием земного рая, устроенного в живописном уголке Подмосковья. Сперва
Курицын отнесся к идее с недоверием, бубня, что не верит и в небесные
кущи, а не токмо в их земное воплощение, тем более опоганенное
коммунистами, но когда магнат предложил месячное содержание в размере пяти
тысяч баксов, с радостью согласился на роль летописца, оговорил
единственным условием, что в хосписе будет пользоваться личным сортиром.
Каприз тщеславия впоследствии обернулся для Ганюшкина множеством
поучительных минут. Общаясь с писателем, лишний раз убеждался, как правы
западные исследователи, доказывающие, что вся целиком россияния является
тормозом на пути прогресса и цивилизованный мир не может чувствовать себя
в безопасности, пока она не будет уничтожена.
Книги писателя, известные по всему миру, дышали патологической ненавистью
к прошлому и будущему этой страны, где за последнее столетие не произошло
ни одного события, достойного положительного упоминания; населяли ее и
управляли ею исключительно маньяки, садисты, дуроплясы, фашисты,
коммунисты, дегенераты и казнокрады. Трудно представить, чтобы нашлось еще
место на планете, где какой-нибудь художник с такой утробной яростью
отказывал собственному народу даже в принадлежности к человеческому
сообществу, но при этом, забавная деталь, благосклонно принимая от него
все мыслимые и немыслимые почести и награды.
Аборигены с детской непосредственностью и ликованием воспринимали жуткую
правду о себе, что свидетельствовало о необратимом распаде национального
организма. Ганюшкин не строил иллюзий: россияне обречены на вымирание, и
построй он хоть сотни подобных хосписов, все равно это будет выглядеть
жалкой попыткой продления агонии. Это его не смущало. Чем гуще тьма, тем
ярче светит в ней последний огонек.
Писатель Курицын, заметив магната, выбежал из беседки и, как заведено у
творческой интеллигенции, бухнулся на колени, ловя губами хозяйскую руку.
При этом блудливо прятал глаза. Ганюшкин помог ему подняться, привычно
попеняв:
- Ну зачем же так, голубчик Олег Яковлевич? Сколько раз просил... Что за
пустой восточный ритуал? Поверьте, я вижу в вас друга, никак не слугу.
Писатель счастливо заухал:
- Как же, как же. Гай Карлович... Мы понимаем. Насчет себя позволю
напомнить: никогда писатель Курицын не склонял головы перед сильными мира
сего. Большевикам, не к ночи будут помянуты, резал правду-матку в глаза,
за что претерпел немало страданий. Но не могу не выразить восхищения
вашими деяниям. Как же иначе, как же иначе? Не безродные же мы псы, не
почитающие мать и отца. Потому и трепещу, видя перед собой человека,
сподобленного Господом к всеединому благу страждущих и усмиренных.
Позвольте прикоснуться губами...
- Полно, полно. - С брезгливостью Ганюшкин отстранялся от мокрых
лобызаний, ведя старика обратно в беседку, но восторг знаменитого
мыслителя был приятен, хотя он прекрасно знал ему цену. Пять тысяч в месяц
- и получите с доставкой на дом.
Уселись в затишке, и Ганюшкин угостил писателя дорогой сигаретой. Тот не
курил, но отказаться не посмел, задымил, закашлялся, виновато косясь на
благодетеля. Ганюшкин полулежал в плетеном кресле, вытянув ноги за порог.
Наступила благостная минута полного душевного расслабления, ради которой
он сюда тянулся. Божество вернулось домой. Особую, пряную; остроту этой
минуте придавало то, что обитатели хосписа - безымянные и всемирно
известные, старые и молодые, перевоплощенные и сохранившие частицу
рассудка - не понимали, не чувствовали, кто наблюдает за ними с доброй,
отеческой улыбкой. Пьянящее ощущение неограниченной, истинно небесной
власти над маленькими смешными двуногими букашками...
- Веришь ли, Олег Яковлевич, завидую тебе иногда. Экая благодать вокруг!
Так бы и поселился здесь навеки, в стороне от мирской суеты.
- Что так. Гай Карлович? - озаботился писатель, глядя на него влюбленными
глазами. - Хотя что спрашивать... Государственные заботы томят, изнуряют.
Дак ваша планида такая. Кому-то надобно тащить на себе этот воз -
Расею-матушку, пропади она пропадом. К слову сказать, и пропадет, и
сгинет, коли отступитесь. Последняя вы надежда наша. По телику слыхал,
кое-где коммуняки опять подымают голову, страшно подумать. А вдруг?!
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг