гражданина Деника Камеруна, и это само по себе настраивало на праздничный
лад. Он всегда любил менять обличья, а уж с американскими документами в
Прибалтике, охваченной националистическим ударом, он, конечно, чувствовал
себя как принц Гарун аль Рашид, отправившийся побродить среди подданных.
Деловая цель визита тоже была достаточно привлекательной. Он собирался
лично проинспектировать рижский филиал "Дизайна-плюс", ибо поступили
тревожные сведения, что здешние посредники впали в коммерческий азарт,
повели собственную игру и у них слишком много, не по чину прилипает к
рукам. Посредники - это образное выражение, все, разумеемся, упиралось в
фигуру Миши Шмульцера, его московского пасынка, которого вскормил со своих
рук и отправил в автономное плавание в рижское отделение, честно говоря,
заранее испытывая некоторые сомнения. Нет ничего горше разочарования в
людях, особенно в тех, в кого вложил частичку собственной души. Миша
Шмульцер покидал Москву со слезами на глазах, со стенаниями: "Папочка, не
гони, хочу быть при тебе!" Но уже тогда Гай Карлович ему не верил. Слишком
рьяно тот выказывал свою преданность, хотя, с другой стороны, Мишаня уже
не раз справлялся с поручениями, в которых требовались не только ум и
изворотливость, но и способность, говоря литературно, к самопожертвованию.
И все же сказывалась плебейская кровь. По рекомендации одного
высокопоставленного лица из президентской администрации Ганюшкин взял
Мишаню из Министерства связи, где тот околачивался на десятых ролях, и за
душой у него на ту пору не было ни гроша. Принял с испытательным сроком,
но сам не заметил, как привязался к сметливому чернобровому
тридцатилетнему юноше с вечно голодным блеском в глазах. Человек, даже
такой, как Гай Карлович, падок на лесть, важна лишь ее форма, а в темных
увлажненных глазах Мишани он всегда, как в зеркале, видел такое искреннее
восхищение собой, какое граничит с умопомешательством. Он не сомневался,
что если прикажет Мишане: убей! - тот убьет не задумываясь хоть отца
родного. Но не забывал никогда, откуда Миша Шмульцер родом. Поселковый
хлопец из глубинки, сын темных родителей, то ли школьного учителя, то ли
агронома, в этом Ганюшкин до конца так и не разобрался. Какая разница? От
плебса не может уродиться ничего, кроме плебса. Подобный сотням и тысячам
других одаренных юношей, как исстари повелось, Мишаня явился на завоевание
столицы и, по старым мерам, преуспел: окончил институт, готовил
кандидатскую, Женился на дочке декана, который помог ему устроиться в
министерство, но даже если бы он вдруг начал хватать звезды с неба, для
Ганюшкина он все равно бы оставался диковатым россиянским мужиком,
возжелавшим ухватить бога за бороду. Голубую кровь за деньги не купишь. В
Мишане и в помине не было благородной, хищной закваски, которая передается
лишь по наследству, как дар судьбы, и то, что он взял фамилию жены,
оставив свою сиволапую "Шувалов" для более звучной "Шмульцер", ничуть не
меняло дела, а только выставляло его в наивном, смешном свете.
И все же Гай Карлович действительно привязался к простоватому, услужливому
пареньку, взирающему на хозяина с немым обожанием, готовому подставить
лоб, чтобы тот мог колоть на нем орехи. Возможно, эта привязанность была
сродни той, с какой добрый человек относится к послушной, любимой собаке,
хотя и в коммерции Мишаня неожиданно проявил себя толковым малым. Но
жадный на деньги, он обладал природным нюхом на всякого рода новации, в
сделках был осмотрительным и, решая ту или иную задачу, никогда не
позволял эмоциям восторжествовать над рассудком. Его можно было
разжалобить (молодо-зелено), но Ганюшкин не помнил случая, чтобы кто-то
одурачил начинающего бизнесмена.
Посылая Шмульцера на рижский участок, Гай Карлович допускал, что поначалу
пасынок наломает дров (в этом и заключались сомнения), ибо упорядоченный,
цивилизованный прибалтийский житель, наклоненный лишь в одну американскую
сторону, требовал совершенно иного подхода, нежели одичалый московский;
недаром многие, самые тароватые россиянские бизнесмены, оказавшись в
непривычных условиях, быстро попадали за решетку. Но когда ему
предоставили веские доказательства, что Мишаня попросту приворовывает, да
еще с такой наглой изобретательностью, что за полгода ухитрился перевести
на личные счета почти шестьдесят процентов общей прибыли, Ганюшкин испытал
моральный шок. Собрался за два дня и поехал. С Мишаней он должен
разобраться: это почти семейное дело.
В отель "Даугава" приехал под вечер, с единственным телохранителем,
чеченцем Рафиком Башитовым, которого пятый год держал при себе неотлучно;
смуглый отчаянный горец, стоивший целого взвода, как бы стал его тенью,
поднял обязанности камердинера, и постельничего, и сиделки, а в случае
необходимости и домашнего палача для кого-нибудь из провинившихся. В холле
гостиницы дожидался заранее оповещенный Кузьма Вавилов, тайное доверенное
лицо в рижском филиале, приставленное к Мишане для надзора. Видеть
заискивающе улыбающегося прощелыгу Ганюшкину было неприятно: именно через
него поступил весь компромат на пасынка. Но он пересилил раздражение,
протянул Кузьме руку, которую тот пожал с показушным подобострастием. Кого
он с удовольствием размазал бы по стенке, так как раз этого лысого
прожженного сыча, у которого ничего святого за душой.
Поднялись в заказанный из Москвы люкс и около часа просидели над бумагами,
принесенными Кузьмой. К сожалению, все подтверждалось. Мишаня Шмульцер не
изобрел колеса - махинации, которыми он занимался, прикрывались
обыкновенной двойной бухгалтерией, внедренной в россиянский бизнес еще
первыми, ныне ставшими легендой "прорабами перестройки", когда только
начиналась обвальная перекачка добра за границу и тонна цветного металла
шла в одном лоте с мозгами ученых из какой-нибудь секретной лаборатории.
"Элементарно, Ватсон!" К примеру, рослые, массивные, с богатырскими
статями, светловолосые латышки в Европе и тем более в Штатах пользовались
небольшим спросом, да и то в основном в качестве рабочей силы, зато в
арабских странах, на Ближнем Востоке, в Японии и еще в некоторых местах
спрос на них был поразительный, там они котировались по цене золотых
слитков. Мишаня проделывал несложную операцию: аккуратно фиксировал
небольшие поставки на Запад, занося их в бухгалтерские отчеты, а крупные
партии сырца, включая и малолеток, проходили у него черным налом.
Отследить почти невозможно. Точно так же он переориентировал живой товар,
идущий через Прибалтику из России транзитом, снимая жирные пенки с того,
что уже было оплачено. То же самое производил и с газом, и с древесиной,
то есть со всем ассортиментом продукции "Дизайна". От цифр рябило в
глазах. Гай Карлович был ошеломлен. Получался не просто в некоторых
пределах допустимый (пусть и самовольный) откат, а настоящий грабеж среди
бела дня. Ганюшкин отказывался верить собственным глазам. Растерянно
спросил:
- Кузьма, ничего не путаешь? Лысый менеджер приосанился:
- Обижаете, господин барон. Люди врут, но не справки.
- Выходит, у него по половине лимона в месяц зависало.
- По минимуму, Гай Карлович.
- Что значит - по минимуму?
- Мальчонка шустрый, поздравляю с приобретением. Допускаю, что нарыл и
другие источники. Головастый очень. Ганюшкин устало откинулся в кресле,
распорядился:
- Пошел вон, Кузьма. Тяжело на тебя смотреть, рожа твоя паскудная.
Менеджер, униженно кланяясь, покинул апартаменты.
Первым желанием Ганюшкина было немедленно вызвать Мишаню и произвести с
ним полный расчет, но дельце все же щекотливое и торопиться не следовало.
Он мучительно искал хоть какие-то оправдательные аргументы для
проворовавшегося пасынка, но не нашел ни одного. Предательский удар в
спину - и больше ничего.
Тренькнул колокольчик у входной двери. Рафик с кем-то переговорил. Потом
заглянул в гостиную. Хмурый и настороженный, как всегда. Окаменевшее
смуглое лицо. Могучее тело. Превосходный экземпляр дикаря, выполняющего
какой-то таинственный, первобытный обет. Его присутствие действовало на
Ганюшкина успокаивающе, как мягкий наркотик.
- Хозяин, там человек пришел.
- Что за человек?
- Говорит, директор отеля.
- Чего хочет?
- Дань уважения. Одна минутка, говорит.
- Впусти, - со вздохом разрешил Ганюшкин, вспомнив, что зарегистрировался
под именем американского подданного, а значит, выражения
верноподданнических чувств не избежать.
Хитроумные прибалты, сделав, ставку на НАТО, из кожи вон лезли, чтобы
доказать, как они ненавидят и презирают бывшего старшего брата. Получался
танец слона в посудной лавке. Им верили только россияне, которые
традиционно верят всему, что им скажут, а больше никто. Им даже не с кем
стало торговать. Поганые россияне, правда, по-прежнему закупали продукты -
сыр, масло, колбасу, но в сравнении с прежними оборотами это была капля в
море. Латыши не унывали, с восторгом ожидая, когда на их территории
разместятся наконец американские базы. Причина непостижимого оптимизма
терялась, по всей вероятности, в глубине сумеречного средневековья, но так
далеко Ганюшкин не заглядывал и попросту считал прибалтов, как и россиян,
вырождающейся нацией, неспособной обеспечить само воспроизводство,
обреченной стать навозом ддя грядущих окрыленных поколений турецкого либо
африканского закваса.
Владелец отеля Отго Лацис оказался грузным мужчиной средних лет, с
ненатурально приветливым выражением опухшего лица. Явился не один:
длинноногая девица в коротеньком форменном платьице, производившая
впечатление голой, внесла за ним поднос с пузатой бутылкой "Наполеона".
Впрочем, едва она поставила поднос на стол и маняще улыбнулась Ганюшкину,
хозяин тут же ее отослал. Заговорил он, естественно, по-английски, ужасно
коверкая слова. Представился. Объяснил, что, по доброй здешней традиции,
он лично знакомится с почетными гостями, дабы в дальнейшем не возникло
недоразумений.
- Какие недоразумения имеете в виду? - тоже на английском холодно
поинтересовался Ганюшкин.
- Господин Камерун, - латыш присел на краешек стула и, испрося взглядом
согласия, разлил по хрустальным рюмкам коньяк, блеснувший коварной желтой
искрой, - недоразумений быть не может, но наша святая обязанность
обеспечить почетным гостям максимальный уровень комфорта. К сожалению, еще
случаются накладки. Представители соседних племен всеми правдами и
неправдами иногда проникают в отель. Никак не удается их окончательно
отвадить. Как говорят, гони черта в дверь, он лезет в окно.
- Россияне, что ли? - уточнил Ганюшкин.
- Именно так. Вот прошу, - положил на стол визитку с золотым тиснением, -
Если будут досаждать, звоните в любое время. Не церемоньтесь. Мы уж знаем,
как найти на них управу.
- Чем же они досаждают, герр Отго? Латыш скривился в какой-то
сверхъестественно презрительной гримасе:
- Клянчат. Лезут на глаза. Да мало ли... Лапотники.
- А вдруг я тоже один из них? - пошутил Ганюшкин. Принимая шутку, хозяин
расплылся в радушной ухмьлке.
- Вот и видно, господин Камерун, вы не бывали в России. Когда увидите их
вблизи, больше никогда ни с кем не спутаете.
- Что же в них такого особенного?
- Трудно объяснить. Хотя бы запах. Как от навозной кучи. Они ведь не
моются. Экономят на мыле.
- Ах вот как? - удивился Гай Карлович, но от протянутой рюмки отказался. -
Извините, герр Отто, на ночь не пью.
Латыш не подал виду, что огорчен, выпил один, провозгласив короткий
дежурный тост во славу великой Америки, и быстро удалился, не преминув
напоследок упомянуть о мерах предосторожности на случай неожиданной
встречи с россиянином. Главное, зажать нос, не дышать и сразу звонить по
этому телефону. Если же будет слишком назойливо клянчить денег якобы в
долг, дать кулаком в морду. Другого языка они не понимают.
- Яволь, - уверил Ганюшкин. - У нас большой опыт сосуществования с
негритосами.
Все же визит полоумного владельца отеля развлек его, увел от мрачных
мыслей, и он решил спуститься в ресторан поужинать. Метрдотель видел его
впервые, но словно узнал: кинулся навстречу, с поклонами проводил за
столик в противоположном от эстрады углу, рядом с вечнозеленым фикусом.
Ганюшкина это не удивило. Он давно привык к тому, что где бы ни
оказывался, ведомый каким-то таинственным инстинктом, всегда безошибочно
выбирал самое лучшее и дорогое - и получал желаемое. Вероятно, это главный
отличительный признак людей, рожденных повелевать.
Метрдотель, пожилой благообразный татарин в смокинге, доверительно шепнул:
- Есть изумительные дамы... если пожелаете...
- Возможно, чуть позже, - обнадежил Гай Карлович. Хозяин отеля,
разумеется, приврал для красного словца: в ресторане тут и там слышался
грубоватый россиянский говор с мелодичным матерком. Неподалеку от
Ганюшкина красномордый, возбужденный русачок, явный бандюга и словно
только что вернувшийся с ответственной стрелки, угощал богатым ужином
осанистую блондинку, его речь состояла в основном из таких фраз: "Не ссы,
в натуре, блин, Надюха, прорвемся!"
Приврал герр Отто, приврал. Выдавал желаемое за действительное. Вообще
публика, как определил Ганюшкин, мало чем отличалась от той, какая бывает
в подобных заведениях в Москве: много кавказцев, моложавые европейцы,
шумные, чувствующие себя повсюду хозяевами американосы и совсем мало
аборигенов, латышей. Огромное количество профессионалок разных мастей,
стайками возникающих то за стойкой бара, где расположился Рафик, то в
проходах. Здешние ночные бабочки вели себя скромно, никому не
навязывались, лишь с трепетом ожидали какого-нибудь знака от клиентов,
чтобы послушно, поодиночке или целым ворохом опуститься на протянутую
ладонь.
Гай Карлович заказал овощи, форель по-монастырски и бутылку белого вина.
Чревоугодие не было его слабостью, он всегда тщательно следил за тем,
чтобы не перегружать без надобности желудок. Но порой срывался, давал себе
волю - и под настроение мог сожрать целого быка.
Пока ждал заказ, думал все о том же, будто заноза сидела в мозгу: "Мишаня,
ах, Мишаня Шмульцер, какой же ты осел! Зачем тебе это понадобилось? Разве
ты бедствовал, разве нуждался? Разве не открывалось перед тобой прекрасное
будущее? Разве папочка ограничивал тебя в чем-нибудь? Чего тебе не
хватало? Птичьего молока? Кровки младенцев? Что понудило задрать хвост на
благодетеля? Дело не в деньгах, Мишаня, пойми. Дело в обманутом доверии, в
нарушении высших нравственных законов. Нельзя кусать руку, которая тебя
кормит. Так поступают только безродные псы. Значит, такой ты и есть.
Истинно сказано: из хама не сделаешь пана. И черного кобеля не отмоешь
добела. Плебей, порождение рабского, совкового племени. В этом вся
причина, другой не может быть".
Ганюшкина томило нетерпение скорее увидеть пасынка, заглянуть в бесстыжие
очи, произнести неумолимый приговор, и чтобы отвлечься и хотя бы спокойно
поужинать, он поманил пальчиком метрдотеля. То подлетел на полусогнутых,
склонил седую башку:
- Чего изволите, сударь?
- Про какую там даму намекал? - О-о! - Старый пройдоха закатил глаза,
будто в экстазе. - Штучный товар. Держим исключительно для знатоков.
- И в чем изюминка? Сиськи на спине?
Метрдотель оценил юмор, дернулся, заквохтал, но тут же посерьезнел:
- Бывают явления, которые не описать словами. Лучше самим убедиться.
- Даже так? Сколько стоит ваше явление? Сто долларов? Двести?
Метрдотель ничуть не смутился:
- Дорого, сударь, или вообще ничего. Как сладитесь.
- Позови, - кивнул заинтригованный Ганюшкин. Буквально через две минуты за
столом оказалось небесное создание - худенькое, стройное, с едва заметными
грудками под легкой блузкой, с бледной кожей, но с яркими круглыми, как у
совенка, рыжеватыми очами. Ганюшкин от удивления сморгнул.
- Как тебя зовут, дитя?
- Полина, - прошелестел едва слышный голосок. Меня зовут Полина.
- Как попала в этот вертеп? Вроде не похожа на проститутку...
- Я не проститутка.
- Кто же ты?
По желтым глазам пробежала рябь, будто лампочки замкнуло.
- Кто хотите, но не проститутка. Скорее ваша греза. Он хотел сразу
отослать девчушку, расценив гостинец метрдотеля какой-то неуместной
шуткой, но официант начал накрывать на стол, и Гай Карлович замешкался.
Спросил неожиданно для себя:
- Есть хочешь?
- Немного вина, если можно.
- Ви-и-на, - передразнил Ганюшкин. - Оттого худющая такая, что, наверное,
не жрешь ничего. Скоро сил не будет клиента обслужить.
- Для этого не надо сил.
Ганюшкин встретился с ней взглядом: в ее круглых очах плясал, все пуще
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг