с необычайной быстротой, ветер достигает двенадцати баллов, видимость
совершенно отсутствует, острова Диксона пурга достигнет в ближайшие
десять-пятнадцать минут.
Это последнее сообщение не вызывало сомнений: я увидел в окно, как
потемнело облачное небо, как низко спустились тучи, как быстро сгущался
мрак и короткий тусклый день раньше времени переходит в густые сумерки.
Я отдал необходимые распоряжения по электростанции: поставить
снегоочиститель, проверить грабли, осмотреть навесы на транспортерах
холодильного гидрата. Надо было подготовиться к встрече урагана, очевидно,
необычайной силы.
Я видел через окно коренастую фигуру Корнея, возившегося над грабельным
двигателем, который ходил, как вагон трамвая, по рельсам вдоль каналов, в
которых замерзал рассол. Далеко выброшенные от двигателя в сторону на всю
ширину канала, грабли собирали льдинки замерзающего рассола и подгоняли их
к транспортеру. Перед двигателем граблей на тех же рельсах помощник Корнея
устанавливал снегоочиститель, который должен был работать в пространстве
между граблями и транспортером и очищать поверхность скопившихся там
льдинок от снега.
В глухом конце прогнутого петлей канала, широкого и очень мелкого,
далеко под ледяную кашу входил бесконечный ленточный транспортер. Он
захватывал здесь подгоняемые граблями льдинки и тащил их на себе, скрытый
в тоннеле под низким железным сводчатым навесом. У подножия водяной башни
конденсатора, в одном общем устье с главным транспортером, сливался
другой, резервный транспортер, шедший из запасного склада холодильного
гидрата.
Тут транспортер сбрасывал льдинки в наружную часть башни, неглубокую,
как та часть курительной трубки, в которую набивают табак. Скоплявшиеся
здесь верхние слои льдинок давили на нижние и заставляли их переходить во
внутреннюю длинную, как чубук трубки, башню со столбом рассола в двадцать
метров высоты. Этот столб рассола держался благодаря сильно разреженному в
конденсаторе воздуху и, следовательно, большой разнице в атмосферном
давлении снаружи и внутри конденсатора.
В этом столбе льдинки всплывали до вершины башни и там пересыпались на
наклонную плоскость конденсатора, охлаждали поступавшие туда пары бутана,
превращали их в жидкость, сами таяли и, смешиваясь с жидким бутаном,
стекали вниз. В нижнем резервуаре более легкий бутан отделялся от рассола
и всплывал кверху, как мыло на воде. Через трубу у самого дна резервуара
рассол выводился наружу к другому концу канала, и вновь начинался процесс
его замерзания, а бутан через верхнюю трубу спускался вниз, в испаритель,
для нового круговращения через турбину.
Фигуры Корнея и его помощника, до этого ясно видные, вдруг потонули во
мгле.
Густые хлопья снега завертелись за окном во внезапно налетевшем вихре.
Все сразу поглотила ночь. Наружные фонари, силой в сто тысяч свечей
каждый, были сейчас же зажжены, но их свет едва пробивался качающимися
оранжевыми пятнами сквозь непроницаемые тучи снега. Завыл ветер, вой
делался все сильнее, все злее и яростнее. Еще через минуту он превратился
в рев, сквозь который почти ничего нельзя уже было расслышать.
В кабинет вошел Корней. Он доложил, что они успели выполнить все
распоряжения, хотя навес над транспортером им пришлось проверить в
абсолютной тьме.
Во время его доклада быстро вошла в комнату Женя. Она была очень
встревожена.
- Товарищ Жан, - сказала она взволнованно, - я говорила сейчас с
Кечмаевым. Он уже о тундре, его нагнала пурга... Он говорил, что все идет
благополучно, как вдруг на полуслове передача прервалась... Я билась
десять минут, чтобы опять связаться с ним, и ничего не вышло... Что это
может быть, товарищ Жан? Что с ним могло случиться?
- Ну, что могло случиться? - ответил я возможно спокойнее. - Вероятно,
в атмосфере сейчас сильнейшие электрические разряды, и они, как это иногда
еще бывает, мешают работе радио. Вызовите по моему аппарату оленеводческий
колхоз с материка и проверьте связь.
Этот колхоз объединил всех бывших кочевников-оленеводов с ближайшей
тундры.
Там работали остяки-самоеды, ненцы, но больше всего тунгусы. Колхоз был
основан еще в конце второй пятилетки и теперь довел свое оленье стадо до
ста тысяч голов. Его фабрика вырабатывала из оленьей кожи лучшую замшу,
которая у нас и за границей раскупалась нарасхват.
Ответа из колхоза Женя не получила: было ясно, что именно атмосферные
разряды прервали связь с Кечмаевым.
Я распорядился зажечь на крыше мощный прожектор в два миллиона свечей,
направив его в ту сторону, откуда мы ожидали Кечмаева.
Мы все опять разошлись по своим помещениям. Но Женя, прежде чем уйти,
сказала мне:
- Кечмаеву будет плохо... Это пурга... она убивает все живое. Я это
хорошо знаю. Когда я была еще маленькая, она убила моего брата с целой
упряжкой оленей.
- Ну, Женя, машину она не убьет, - успокаивал я ее, - а машина у
Кечмаева хорошая...
Оставшись один, я поработал еще час-другой под неистовый рев и гул
пурги и пошел в обход по рабочим помещениям станции.
Внизу насос, подававший воду из моря в испарители, работал исправно: в
испарительном отделении, в турбинном зале все было в порядке. Но везде
чувствовалось невероятное напряжение, испытываемое зданием в борьбе с
огромным напором урагана. Казалось, стены и крепления скрипят и стонут и
их стоны сливаются с ревом пурги. Когда я перешел в конденсатор и поднялся
наверх, этот рев оглушил меня. Но транспортер работал бесперебойно,
ледяная крупа холодильного гидрата беспрерывно сыпалась, как горох, из
башни в конденсатор. Правда, приборы показывали, что крупа имела большую
против нормы примесь снега, с которым, очевидно, не мог полностью
справиться снегоочиститель. Но ничего угрожающего пока еще не было в этом.
Прямо с осмотра я прошел в столовую обедать. Женя уже была там. Она
сообщила мне, что еще раз пробовала вызвать Кечмаева, но это ей не удалось.
По нашим расчетам, он должен был бы при обыкновенных условиях уже
приехать к нам. Его аэросани могли развивать скорость до ста пятидесяти
километров в час. Но об этой скорости при такой пурге не приходилось,
конечно, и думать.
Раньше, чем через час, его не следовало ожидать.
Кечмаев через час не приехал. Время тянулось под непрерывный рев и стон
ветра. Беспокойство превращалось в тревогу, которая с каждым часом росла.
Во время ужина Женя, да и я тоже почти не в состоянии были есть.
Уже давно вступила третья смена. Давно уже пора было спать. Но было не
до сна. Женя сидела у меня в комнате с посеревшим лицом. Мы перебирали все
возможные случаи, которые могли произойти с Кечмаевым, искали способы
оказания помощи ему, и ничего не могли придумать. Пойти к нему навстречу
было, конечно, безумием.
Нам ничего другого не оставалось, как запастись терпением и ждать, пока
хотя бы немного стихнет пурга и можно будет, связавшись с Пясинской
гидростанцией и колхозом, организовать поиски Кечмаева.
Мы собирались уже разойтись по своим комнатам, как послышался позывной
гудок из моего настольного телефона. Дежурный диспетчер сообщил, что на
его доске появился сигнал об аварии с транспортером, что, пока он вызывал
Бойцова и заведующего ремонтной мастерской, тревожные сигналы появились
уже из конденсатора, куда перестал поступать холодильный гидрат и давление
паров бутана резко увеличилось. Он сообщил, что распорядился включить
транспортер из запасного склада холодильного гидрата. Я одобрил его
распоряжения и перешел в свой кабинет. Женя пошла со мной. Там меня уже
ждали Бойцов и заведующий ремонтной мастерской Таримов, молодой узбек,
которого странная прихоть забросила сюда, к вечным льдам и снегам, из
знойного Узбекистана.
Они уже знали об аварии от диспетчера, и я предложил им немедленно
приняться за ее ликвидацию. Не успели они удалиться, как раздался новый
гудок из диспетчерской. Диспетчер сообщал, что резервный транспортер
сломан, давление паров бутана в конденсаторе все увеличивается, уровень
жидкого бутана в испарителе угрожающе понизился, его хватит не больше, чем
на час работы турбин.
Положение становилось угрожающим. Если авария не будет в течение этого
часа ликвидирована, все Таймыро-Енисейское побережье океана лишится нашей
электроэнергии, замрет, погрузится во тьму, будет отдано в жертву холоду.
Перерыв радиосвязи лишил нас даже возможности оповестить всех об аварии
и о необходимости подготовиться к ее тяжелым последствиям.
Пурга ревела за стенами как будто с увеличенной яростью. Казалось, что
все здание качается под непреодолимым напором ветра. Я никогда не думал,
что он может достигнуть такой чудовищной силы. Невольный страх колюче
сжимал сердце при неожиданных диких взвизгиваниях и стонах пурги за
стеной. Вдруг к этой бешеной какофонии присоединился сначала чуть слышный,
затем все более нарастающий глухой гул. Гул вскоре перешел в потрясающий
небо и землю грохот. Казалось, где-то здесь, в непосредственной близости
от нас, сталкиваются громады скал, содрогаются и рушатся горы.
- Пурга ломает прибрежные льды, - едва шевеля губами, проговорила Женя.
Я скорее угадал слова, чем услышал.
В это время в кабинет вошел Корней. На нем лица не было.
- Товарищ Кларетон, - обратился он ко мне, запинаясь, - выходную дверь
невозможно открыть, должно быть, снегом завалило...
- Идите через трансформаторную подстанцию!
- И там невозможно! - ответил Корней. - Мы заперты, как в ловушке.
- Не говорите глупостей, товарищ Бойцов! - резко ответил я. - Надо
взломать двери и проделать тоннель в снегу...
В кабинет постепенно уже собирался встревоженный персонал: сменные
инженеры, радист и другие работники станции.
Опять раздался гудок диспетчерского телефона. Я вздрогнул, услышав его
гнусавый, зловещий звук. Чем еще грозит нам эта черная лакированная трубка?
Я приложил ее к уху.
- Уровень бутана в испарителе, - докладывал взволнованный диспетчер, -
понизился до аварийного минимума. Разрешите включить резервные баллоны,
иначе через пятнадцать минут турбины остановятся.
- Включайте, - ответил я, - но одновременно пустите в ход насос и
откачайте пары бутана в газгольдер, доведя давление в конденсаторе до
нормального...
Вот что, товарищи, - обратился я к присутствующим, положив телефонную
трубку на аппарат, - произошла авария, и лед перестал поступать в
конденсатор.
Запас бутана в цикле станции иссяк, и я пускаю в работу аварийный
запас. Его хватит на пять часов. За этот срок мы должны во что бы то ни
стало добиться выхода наружу и ликвидировать аварию транспортеров. Если мы
этого не сделаем, всему району нашей станции грозит огромное бедствие. Нам
нужно работать с напряжением всех сил и я мобилизую всех работников
станции.
Через пять минут несколько человек, вооруженных топорами и ломами,
рубили дверь. С нею было нелегко справиться. Она была сделана из
пластмассы, по твердости не уступающей железу. Топоры быстро иступились,
почти не поцарапав дверь, сверла ломались. Пока мы убедились в тщетности
наших первых попыток, пока потом налаживали отбойные электрические
молотки, прошло больше часа. Но отбойные молотки лишь медленно крошили
дверь. Небольшой заряд тротана - нового взрывчатого вещества, действующего
локализовано по линии наибольшего сопротивления и потому безопасного для
окружающих, - открыл перед нами голубую стену снега. Его плотность внушала
мне беспокойство: она равнялась плотности рыхлого льда. Очевидно, толщина
слоя была огромна.
Пока люди пробивались в снегу, я поднялся к себе в кабинет и застал там
Женю. Она взволнованно ходила по комнате, обдумывая, очевидно, что-то
очень серьезное.
Увидев меня, она резко остановилась посредине комнаты и официально
сухо, почти жестко сказала, стараясь перекричать пургу:
- Товарищ Кларетон, я уже давно ожидаю вас здесь. Мне нужно поговорить
с вами. Я хочу вас спросить; вы понимаете, что попытка пробиться наружу,
добраться до транспортера, отыскать место аварии и ликвидировать ее в
течение оставшихся в нашем распоряжении трех с половиной часов - попытка
совершенно безнадежная? Попытка, заранее обреченная на неудачу? Вы отдаете
себе в этом отчет?
- Почему вы так думаете, Женя? - спросил я, несколько озадаченный.
- Посмотрите! - Она схватила меня за руку и потащила к окну. - Вы в
состоянии различить хлопья снега?
Нет, я не в состоянии был этого сделать: какая-то серо-голубая текучая
стена стояла передо мной за стеклами окна, какая-то серо-голубая жидкость
сплошным потоком, сплошной пеленой колебалась снаружи. Дело было ясно:
может быть, мы уже засыпаны до второго этажа, а может быть, и выше...
Холодный пот выступил у меня на лбу.
Почти оглушенный, я опустился в кресло у стола.
- Что же делать? - пробормотал я в смятении.
Пурга ревела надо мной похоронную, дикую песню. Ее торжествующий вой
проникал до мозга моих костей. Казалось, еще одно усилие - и под
оглушительную канонаду ломающихся льдов она похоронит нас среди развалин
станции.
- Что делать? - бессознательно повторил я, сжав голову между ладонями
рук.
Женя положила мне руку на плечо.
- Что делать? - переспросила она. - Нам нужно немедленно добраться до
транспортера и пустить его в ход. Добраться до него можно одним путем -
через башню конденсатора. Через двадцатиметровый столб воды, под
разделительную стенку, - и непосредственно в тоннель транспортера...
По мере того как она говорила, спокойствие возвращалось ко мне. Я взял
себя в руки: экзальтация молодой девушки внушала мне тревогу.
- Милая Женя, - сказал я ей, вставая с кресла, - можно придумать очень
много остроумных, но, к сожалению, фантастических и невыполнимых
проектов... Надо найти какой-нибудь более реальный и осуществимый выход. А
вам не мешает пойти отдохнуть. Вы ведь уже больше суток на ногах. Идите,
девочка, к себе и поспите хоть немного...
Потрясающий грохот и вой раскололи, казалось, землю и заглушили мои
последние слова, так что я и сам их почти не расслышал. Я чувствовал, как
кровь отливает у меня от сердца и как я буквально холодею.
И я добавил вслух:
- Если только можно заснуть в этом аду...
- Товарищ Жан!
Женя подошла ко мне вплотную и подняла на меня почти умоляющие глаза:
- Товарищ Жан! То, что я предлагаю, - это единственное. Этот план
совсем не фантастичен, я его вполне продумала. Не теряйте драгоценного
времени. Не злоупотребляйте вашим правом единоначальника. Подумайте
хорошенько. В крайнем случае созовите производственное совещание. Я
утверждаю, что мой план вполне реален.
- Женя! - воскликнул я. - Двадцать метров воды! Даже не воды, а
рассола! И потом снаружи еще больше метра вверх! Вы понимаете, что вы
предлагаете? Кто в состоянии проделать это? Кто возьмется за это?
- Я! Я! Только я это смогу сделать, - с жаром, почти захлебываясь от
волнения, говорила Женя, прижимая руки к груди. - Только я! Я
маленькая...
Я смогу пройти под разделительной стенкой башни... никто больше не
сможет...
Здесь все крупные мужчины, а там проход всего лишь в сорок
сантиметров... Я привяжу что-нибудь тяжелое к ногам, чтобы побороть
плотность рассола... Я, как камень, пролечу на дно. Это ведь один момент.
Я хороший пловец. Вы не знаете - я брала призы на Ангаре.
Я был оглушен этим страстным потоком. Мало того, надо признаться, она
захватила меня своей убежденностью, своей верой, своим энтузиазмом. Ее
план стал уже казаться мне действительно выполнимым.
Мое сопротивление стало ослабевать, мои возражения делались все более
неуверенными. Но прежде чем окончательно сдаться, я сказал, что хочу
выслушать мнение производственного совещания.
На совещании после краткого, но бурного обсуждения все пришли к
заключению, что проект Жени хотя и очень опасный, но при данных
обстоятельствах единственно возможный. Лишь один Бойцов яростно и до конца
восставал против того, чтобы поручить Жене его осуществление. Он говорил,
что это недопустимо, что задача не по ее силам, что только ему нужно
поручить это дело, что, наконец, транспортер в его ведении и это его право
и его обязанность идти исправлять транспортер. Когда Женя, волнуясь и
нервничая, указала ему, что он не пролезет в узком проходе под
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг